Время любить

— Скажи, чтобы меня пропустили!.. Я — твоя жена!

— Слава Богу, мне хоть с этим повезло… Я скажу, только не уговаривай меня умирать с придурковатой улыбкой большого жизнелюба. Обещаешь?

— Не буду…

На этих словах связь прервалась.

Потрясенный Рузский смотрел на замолчавший телефон так, словно это было жерло пушки, направленное в его голову. Кошкин поежился.

— Это что, выходит, через три года я умру? — наконец прорвало Владимира Юрьевича.

— Ну не умер же еще, — неуверенно возразил Сергей Павлович.

— Может, позвонить в клинику, спросить, сколько мне осталось? — криво ухмыльнулся Рузский.

— Не надо. Тот, который лежит в больнице уже знает, что ты здесь, Владимир Юрьевич. Лучше вернуться обратно и пройти обследование.

— Но у меня ничего не болит!

— А это хуже всего.

— Глупо как-то, бессмысленно. У меня же все есть! Деньги, положение, планы на будущее! Знаешь, Сергей Павлович, я тебе всегда завидовал, — неожиданно признался Рузский.

— Ты — мне?.. — брови Кошкина изогнулись удивленной дугой.

— Да-да! Не смотри на меня, как Ленин на портрет императора. М-да… У тебя есть сын от Лены. А у меня вот не получается. И, похоже, уже не получится. Все впустую… Кому, на хрен, нужны теперь мои миллионы? Нет, я, конечно, все оставлю Лене и Виталику, но… Ты же понимаешь?

— Понимаю, — по инерции согласился Кошкин.

— В голове не укладывается… Не жизнь, а пшик какой-то получается. И ведь не от пули!

— Да, может, не все потеряно. Бороться надо. Во всяком случае попробовать.

— Не смеши меня, Сергей Павлович.

Некоторое время они помолчали. Потом Рузский вдруг взял Кошкина за руку.

— Думаешь, Сергей Павлович, я такой дурак, что полагал главным смыслом своего существования накопление материальных благ и создание комфорта для собственной персоны?

— Думаю, Владимир Юрьевич, ты не дурак, — уклончиво ответил Кошкин.

— Деньги нужны, чтобы быть независимым. Я с детства шел к этому.

— Независимость при деньгах порождает зависимость от денег, — философски заключил Сергей Павлович.

— Угу, — горько усмехнулся Рузский, отпуская руку инженера. — Тебе проще, государство похоронит тебя, как бескорыстного патриота. Унылые граждане периода развития рыночных реформ даже пару дней посудачат: какой хороший человек отбыл в мир иной и как он служил отечеству. А мне братва отгрохает памятник в стиле эпохи сталинского ампира. А уже через неделю и про тебя и про меня забудут, поглощенные кутерьмой и суетой о хлебе насущном. Это только в бразильских сериалах и богатые и бедные плачут триста серий и сочувствуют друг другу высосанной из своего бразильского пальца любовью, чтоб домохозяйки со станции Сухобезводное утирали слезы у ламповых телевизоров марки «Рекорд» и негодовали на мешающую сострадать донам педросам рекламу.

— Владимир Юрьевич, ты сейчас, главное, ничего не предпринимай на горячую голову, — попросил Кошкин.

Рузский кивнул, и они снова замолчали.

— С другой стороны, — спустя какое-то время заговорил Владимир Юрьевич, — у меня есть теперь целых три года. У Христа было столько, когда Он начал проповедь… Не для сравнения говорю, просто теперь у моего времени другая цена. Ведь каждый Божий день думал — пора остановиться, оглядеться, спрыгнуть с этого безумного поезда вечных челночников. Ты никогда не думал о том, что жизнь, в сущности, очень грустная штука, и страданий в ней больше, чем чего-либо другого?

— Думал.

— Спасибо тебе, Сергей Павлович.

— За что?!

— За время… Время Любви.

* * *

Проваливаясь в оглушительную нирвану, Усман еще порадовался, у толстого Асифа можно будет брать товар еще и еще… И еще… И еще… Асиф даже предложил своему клиенту подсобку, где стоял топчан, накрытый засаленным, но мягким матрасом. Доллары в руках Усмана произвели на маленького круглолицего азербайджанца нужное впечатление. Он стал называть чеченца братом и вскользь поинтересовался, какой бизнес принес ему столько зеленых, если еще сегодня утром он просил дозу в долг? Разомлевший Усман сбивчиво рассказал, что пробил башку богатому старикашке, который таскал эти деньги в своем дипломате.

— Седой такой старикашка, хи-хи, с крючковатым носом? — переспросил Асиф, словно был в тот момент рядом, но это не насторожило Усмана.

— Ага, с крючковатым носом! Я еще завалю сто таких старикашек и у меня всегда будут доллары. Их еще много в этом городе, а когда богатые старики кончатся в этом городе, я поеду в другой… — пролепетал, погружаясь в героиновое безумие Усман.

— Хорошо! Смелый Усман! Джигит! — кивнул в закатывающиеся зрачки Асиф и вышел из подсобки, нажимая на кнопки своего мобильного телефона. — Алле, человек, который убил адвоката лежит в моей подсобке. Нет, ближайшие два часа он никуда не уйдет. Харащё…

Через полчаса к рынку, где находилась овощная лавка Асифа подъехали два джипа. Четверо мужчин в цветастых рубахах, негромко разговаривая на шамхорском диалекте азербайджанского языка, даже не скрывая от посторонних глаз, вытащили из подсобки бесчувственное тело Усмана и бросили его в багажное отделение одного из автомобилей. Пока они несли его, из нагрудного кармана рубахи выпала пачка долларов. Асиф, семенивший рядом, подобрал ее и бережно пробежав по ребристому краю толстыми пальчиками, сунул в такой же карман своей рубахи. Потом вернулся в подсобку и взял кожаную куртку, что осталась на лежаке. Товарный вид у нее был не очень, но на что-нибудь она еще сгодится. Можно, к примеру, отдать таджику, который работает грузчиком. Вместо зарплаты.

* * *

Теплоход медленно, но уверенно поднимался против течения могучей реки. Ра, Итиль, Волга… Издалека, долго… Благодаря каналу можно подняться от Астрахани до Москвы. Астраханского ханства будто и не было никогда. От Волжской Булгарии — только археологические памятники, упоминания в исторических документах и голубоглазые татары в Казани. От Руси да России — все остальное: от тихого, но приметного историческим убийством Углича до Родины-матери на Мамаевом кургане.

Двое молодых людей целыми днями стоят на верхней палубе, любуясь проплывающими за бортом пейзажами. Взявшись за руки, склонив друг к другу головы, они восхищенно смотрят в постоянно открывающиеся, сменяющие друг друга бесконечные дали, на тихие поселки, на высокие колокольни, на остатки крепостей и разговаривают. Если невольно или специально подслушать их, то покажется, что не взирая на смену дней они говорят об одном и том же.

— Я никогда не думала, что Россия такая большая, — шепчет Айза, стесняясь своего незнания, — отец рассказывал, что имам Шамиль после пленения путешествовал по России и был поражен ее просторами. И мама тоже рассказывала. Детям в школе. Пока не запретили.

— Я тоже не думал… — шепчет Алейхан, вдыхая аромат ее волос и закрывая от счастья и накатывающей нежности глаза.

— Это хорошо, что мы выбрали теплоход.

— Хорошо.

— Представляешь, люди всю жизнь живут на берегу этой реки… Вон в том маленьком домике!

— И ходят ловить рыбу!

— Да причем тут рыба, Алейхан! У них есть свой дом на берегу реки! Понимаешь?!

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь, — она трется головой о его плечо, на котором еще несколько месяцев кряду будет исчезать след от приклада.

И если в большом русском городе стражи порядка проверят паспорт Алейхана, а бывалые вояки поглядят на этот знак войны да на указательный палец, то не миновать ему тюрьмы и долгих суровых допросов. Но сейчас он ничего не хочет знать, кроме того, что рядом с ним Айза, а впереди огромная Россия, где человек может потеряться, как искра в млечном пути.

— Ты бы хотел всю жизнь прожить на берегу великой реки?

— Я хотел бы всю жизнь прожить рядом с тобой, качать на руках наших детей и любить тебя до последнего вздоха! И хотел бы умереть первым, потому что я твоей смерти все равно не переживу.