Время любить

— Но зачем же площади кому попало отдавать?

— Может, выгодно продал?

— Может… может… Не нравятся мне эти «может». Мужику слово «может» только в одном случае рекомендовано. В остальных — предпочтительнее слово «надо».

— Надо держать себя в руках и уважительно относится к себе в будущем, — с улыбкой подхватил Сергей Павлович, — следует сравнить, к примеру, третьеклассника и первоклассника, разница в три года, но первый уже уверенно читает, складывает, умножает, делит… Если, конечно, он не безнадежный дебил…

— А еще третьеклассник умеет курить и материться! Лучше проверим наши счета, — волнение не покинуло Владимира Юрьевича.

Еще минуту назад уверенный в себе до полного пренебрежения к окружающему миру мужчина и деловой человек заметно сдал. Кошкин даже подумал, что именно сейчас он постарел на три года. Ну что делать с этими денежными воротилами? Без пачки долларов в кармане, без связей, без лакированной тачки с престижным лейблом на борту, без одобрительного гогота братвы за спиной они выглядят уже не так эффектно. И Рузский, в этом случае, не составлял творческого исключения, хотя отличался от многих продвинутым интеллектом и здоровой иронией.

В просторном холле банка, где шелестели прохладой кондиционеры, Владимир Юрьевич уверенно избавился от кепки и очков и подошел к менеджеру. Увидев солидного клиента, тот угодливо расплылся улыбкой и с вкрадчивым участием спросил.

— Здравствуйте, Владимир Юрьевич, вы уже вернулись из Германии?

— Как видите, — буркнул Рузский.

Кошкин в этот момент поймал себя на мысли, что так рождаются легенды, пополняющие толстые сборники разных необъяснимых случаев и страницы журналов типа «НЛО». Вот вам еще одна: человек одновременно находится в двух местах. Это, конечно, выяснится потом, и несчастный менеджер будет бить себя кулаками в грудь, доказывая, что имел дело именно с Владимиром Юрьевичем Рузским, а графологи будут давать уклончивые ответы, сверяя подписи в расходных ордерах, а сейчас…

— Я надеюсь, лечение прошло успешно? — с мимолетной учтивостью спросил менеджер.

— Полагаю, что так, — кивнул Рузский, не обратив, в сущности, внимания на вопрос.

— Очень рад за вас, Владимир Юрьевич, такая болезнь…

— Ерунда, — еще раз отмахнулся Рузский, но на виске у владельца холдинговой кампании начала пульсировать быстрая жилка. — Я хотел бы снять небольшую сумму.

— Как вам будет угодно. В валюте? Рублями?

— Рублями…

— Желаете пройти в кабинет?

— Не стоит, это мелочи. Да, и справку о балансе дайте пожалуйста. — Владимир Юрьевич теперь уже заметно нервничал.

— Елена Андреевна два дня назад брала, прежде чем к вам в Германию полететь… — теперь уже озадачился менеджер.

— А что, с этим есть какие-то проблемы? — наддал недовольной твердости в голос Рузский.

— Да нет, я просто подумал…

— Давайте, думать буду я!

— Несомненно, Владимир Юрьевич, вот бланк, вы заполняйте, а я распечатаю справку.

Менеджер поспешил исчезнуть, а Рузский обернулся к внешне скучающему Кошкину:

— Как думаешь, Сергей Павлович, какой процент инфляции?

— Правительство всякий раз обещало не выше двенадцати, — не задумываясь, ответил инженер, припомнив бравые речи министров.

— Ладно, с таким запасом и напишем, — решил Рузский.

Получив деньги, он нарочито небрежным движением отправил требуемую справку о балансе в карман брюк, точно это была квитанция из прачечной. Холодно распрощался с растерянным менеджером и, резко повернувшись, двинулся к выходу. Кошкин, вздохнув, последовал за ним. Терпения у Владимира Юрьевича хватило до небольшого сквера. Облюбовав свободную от подростков-пивоманов скамейку, он наконец развернул сложенный вчетверо листок.

— Я стал беднее на три миллиона. Чепуха. Я думал хуже, — заметно повеселел Рузский, — есть повод выпить. Знаешь, Сергей Павлович, я бы с удовольствием сейчас пригласил в нашу компанию Елену Андреевну.

— Ты же слышал, она в Германии, ухаживает за больным старшим Рузским, — задумчиво и не очень осторожно напомнил Кошкин.

— Ах да! Черт! Я чуть не забыл! Главное, я по-прежнему богатый человек.

— Главное ли? — усомнился больше для самого себя Сергей Павлович.

— Ну да, ты у нас аскет, тебе деньги по барабану.

— Ну не настолько. Я бы не отказался жить в доме у моря, заниматься наукой и не думать о хлебе насущном. Макароны, опять же, с сосисками жуть как надоели.

— Женится надо. Настоящая жена из любых продуктов кулинарный шедевр сделает.

— Где ее найти — настоящую?..

— М-да… — несколько смутился Рузский, вспомнив на ком он женат.

Со стороны могло показаться, что в сквере притомились от безысходности жизни два прилично одетых безработных. Посидят, и пойдут дальше — каждый в свое никуда, где жизнь вопреки мыльным сериалам заканчивается ничем и никак. Но картину эту разбила на куски изысканная мелодия мобильного телефона Рузского, что в самый неожиданный, а, может, напротив, самый подходящий момент, когда разговор стал напоминать натянутую струну, исполнил «Половецкие пляски» Бородина из оперы «Князь Игорь».

Владимир Юрьевич с удивлением извлек его из элегантного кожаного футляра на поясном ремне.

— Я что, за три года не удосужился поменять мобильный?

— Привычка свыше нам дана, замена счастию она, — прокомментировал откуда-то из своего далека Кошкин.

— Лена звонит, странно…

— Чего странного, телефон не человек, работает и в прошлом и в будущем. Сохранился, стало быть.

— Ответить?

Но мелодия уже прервалась.

— Думаю, ответил тот, кому звонили, — объяснил Кошкин.

— Прости, Сергей Павлович, имею полное право подслушать, звонят-то все-таки мне, — оправдался Рузский, нажимая зеленую трубочку на клавиатуре, а другой рукой прикладывая палец к губам: мол, помолчи, брат.

Кошкин пожал плечами: ваше будущее, что хотите, то и делайте, но к голосам в трубке невольно прислушался.

— Лена, я же просил тебя не приезжать, — совершенно загробным голосом — хриплым и глухим говорил тот Рузский.

— Но, Володя!.. — голос Елены Андреевны заметно дрожал.

— Я имею право умереть, как мужчина. Не хочу, не желаю плакать от боли и безысходности у тебя на коленях.

— Но у нас еще есть шанс! Надежда всегда есть!

— М-да… Каламбур, надежда умирает последней, она умрет секундой позже меня. Логично и поэтично. А вообще, любимая, мне тяжело даже придумывать мысли… Представляешь?! Тягучая постоянная боль вышибает все, даже мысли! Их нужно придумывать, они больше не текут сами по себе, и единственное комфортное состояние — это забытье. Я, Лена, таким образом, похоже, заглядываю в предстоящий мне мир. Предполетная подготовка… Кхы-кхы… — И не смех даже, и не кашель…

— Скажи, чтобы меня пускали к тебе в палату! Завтра приедет профессор Ротбергер. Он специалист высокого класса.

— Специалист…И гонорары… у них… Они еще просто не знают… Вроде всю жизнь работают со смертью, и все никак не дотумкают… И я вот тоже… Сколько еще я могу оплатить операций?.. А?..

— Сколько потребуется, столько и оплатим!

— Лучше часовню построй или в детдоме ремонт сделай. Неужели ты еще ничего не поняла.

— Я просто хочу за тебя бороться!

— Вот и борись. Может, мне и зачтется. А эскулапам, Лена, завязывай платить. Хитрый у них счетчик: чем ближе смерть, тем секунда жизни дороже.

— Скажи, чтобы меня пустили к тебе! В конце концов завтра вторник! Я имею на это полное право по вторникам и субботам, у меня уже биоритм сложился, если я тебя не увижу, я сама слягу в соседнюю палату. Слышишь, Рузский?!

— Мне будет стыдно… За себя… Пррр-отивно! Виталика только отправь домой… Знаешь, я бы сейчас уехал куда-нибудь на берег Волги, а то и на Байкал. Никогда не был на Байкале…

— Вот поправишься — и поедем.

— Прекрати, твой доморощенный киношный оптимизм вызывает у меня раздражение… Всё. Мне пришли ставить укол. Надо, кстати, отказаться, сдохнуть наркоманом — противно. Как по-немецки: мой дедушка не дошел до Берлина…