Время любить

У Дорохова заходили желваки, про войну он тоже мог кое-что рассказать. Но Мариловна рассказывала про любовь.

И хоть выбор у парней был, и медали на груди звенели, многие из них сватались к Татьяне, но всегда получали отказ. А она писала письма во всякие военные инстанции, надеялась разыскать след своего Андрюши, а когда отпуска снова разрешили, насобирала денег, взяла платья красивые и поехала туда, где полегла вторая ударная армия. Пусть с весны сорок второго по весну сорок восьмого много воды утекло, но Таня привезла оттуда горсть седых волос. На каждого непохороненного солдата — по одному. Но это она уже потом, много позже, рассказывала. А тогда ей товарищи из соответствующих органов посоветовали уезжать оттуда и никому не рассказывать о том, что видела. Потому можно считать, что Татьяна была одним из первых красных следопытов. Она после возвращения полгода письма писала по адресам, которые в солдатских нагрудных гильзах нашла. А про своего Андрюшу так ничего и не узнала. Замуж она вышла только в 1954-ом, когда ей уже тридцать лет было. Аккурат в это время Хрущев с Маленковым тягались.

Замуж вышла за хирурга из районной больницы и перебралась в город. Не по любви шла, а от одиночества. Хирург же — Владимир Иванович — славился своими добрыми золотыми руками и тем, что спас на войне не одну сотню солдатских жизней, а жену у него случайной пулей убило. Шибко он по ней тосковал. Наверное, запил бы, да работы всегда у него было много, со всего района к нему болезных везли, даже Мариловне случилось у него чирьи удалять, вот и позволял себе сто грамм после операции. Пусть каждый день — но только сто грамм. Железно.

И ничего бы Мариловна про эту историю не узнала, если б не повстречала совсем недавно в областном центре эту самую Татьяну. Ей уже под восемьдесят. Рассказала она Машеньке свои печальные старые новости. В 1975 году поехали они с мужем в Прагу по туристической путевке от Совета ветеранов. Да там, в самой что ни на есть Праге, в одном из многочисленных кафе, встретила она своего Андрея. И — никакой лирики! Андрей весной сорок второго отдал со своего плеча гимнастерку и шинель генералу Власову, которому в окружении захотелось выглядеть рядовым. Но когда в плен он сдался, узнал в лагере Андрея и чуть не силой затащил его в русскую освободительную армию, которую тот для службы у Гитлера создавал. Вот до чего добро Андрюшу довело. А в сорок пятом, хоть и стала помогать эта армия восставшим пражанам, но наши их не помиловали. Кого в петлю, как Власова (иуде иудина смерть), кого к стенке, а кому большие сроки в лагерях. Андрюшу спрятала одна сердобольная чешка. А потом выдала за своего мужа, который у нее погиб. Правда, пока не выучил язык, прикидывался немым от контузии.

И что? И Татьяне и Андрею по пятьдесят лет. Ему никакого пути на Родину нет. Чем быть предателем Андреем, лучше быть краснодеревщиком Чеславом. У Татьяны трое детей, у Андрея-Чеслава двое.

— И ничем бы твоя машина времени им не помогла, Сережа, — оборвала вдруг Марья Гавриловна.

— Да, пожалуй, — согласился Кошкин. — Даже если б свадьбу успели сыграть. Вторую ударную армию моей «тачанкой» не уберечь, Сталину или генеральному штабу правильное решение не нашептать, да и дырку в «железном занавесе» не пробить. Таким трактором колею, которую миллионы натаптывали, не повернуть, — поджал-прикусил губу и достал из кармана пульт. — Давайте, ребята, домой.

— А я, Палыч, думал в магазин сходить, — хитро прищурился Дорохов, хотел, наверное, разрядить обстановку, — сегодня, по-моему, распродажа по самым сниженным ценам. А для пенсионеров стопроцентная скидка, — подмигнул Мариловне.

* * *

После рассказа Грума Владимир Юрьевич бросил все дела и стал названивать Кошкину. Долгое время тот не отвечал ни дома, ни на работе. Рузский чуть, было, не позвонил самому Марченко, но правильно рассудил, что Марченко пошлет его дальше, чем партия комсомольцев. Наконец, в трубке зазвучал усталый голос Сергея Павловича.

— Сергей Павлович, давайте я вам мобильный куплю, чтоб вы не исчезали, а то я беспокоится начал? Поверьте, искренне вам это говорю.

— Спасибо, Владимир Юрьевич, но там где я был, мобильник не пригодится.

— Вы все экспериментируете?

— Да нет, исправляю свои и чужие ошибки.

— А по моим данным вашей жизни недавно угрожала опасность.

— Спасибо, опять же, но ваша, Владимир Юрьевич, опека чересчур уж безгранична. Опасности меня на каждом шагу подстерегают, вдруг поскользнусь, треснусь головой об пол, и если не сдохну, то забуду, что за прибор у меня на столе стоит и как им пользоваться. Так что не следует преувеличивать угрозы и оберегать мою персону, как премьер-министра какого. Обещание я свое выполню из уважения к вам и вашей деликатности. Другой на вашем месте давно бы уже меня горячим утюгом по животу гладил.

— Ну… скажете…

— А знаете что? Приезжайте прямо сейчас, еще не вечер. Я хоть и устал чуток, но готов застрелить сегодня и трех и четырех зайцев. Надо играть, пока везет. А мне сегодня, как мне кажется, удача улыбается, как никогда.

— Куда прикажете быть? Или за вами послать машину?

— Нет уж, лучше вы к нам, я оставлю пропуск на КПП.

— Тогда, Сергей Павлович, на двоих человек. Второй — Вадим Андреевич Паткевич. Вы уже с ним знакомы.

— Для него оставлю обязательно, а то придется новые ворота за свой счет покупать.

— Через полчаса будем у вас.

Когда Кошкин опустил трубку телефона на рычаги, Дорохов с недовольным видом покачал головой.

— Зря ты, Палыч, с этой братвой дело имеешь, жди подляны.

— Вряд ли. Я им нужен живой, невредимый, при уме и памяти. Ну и, к тому же, Рузский муж моей жены.

— Ты сам-то понял, что сказал?

— Хорошо еще, что не отец моего сына. Я просто привык выполнять свои обещания.

— Тогда не забудь прихватить меня с собой, уж я тебе сегодня везде компанию составлю. А когда все закончится, давай возьмем Толика и все вместе хорошенько посидим где-нибудь под хороший коньяк. Толик, ты как?

— Всегда готов, командир! — отпионерил Китаев, который все это время отмалчивался в стороне.

— А пока нас не будет, ты карабинчик мой в чехол не складывай, вдруг два этих друга обратно без нас вернутся, ты их тогда отправь обратно.

— Думаю, эти предосторожности излишни, — поморщился Кошкин, — Рузский любит Лену, и прекрасно понимает, что из-за меня ему придется с ней объясняться.

— Береженого Бог бережет, говорила моя бабушка, — резюмировал Дорохов. — Вздор — он и есть вздор.

До появления Рузского Сергей Павлович еще успел оформить пропуска и договориться с охранниками. Китаев заварил чай в легендарной банке, а Дорохов позвонил Амалии Гвидоновне и справился: как здоровье ее соседки Марии Гавриловны.

Грум и Рузский появились в лаборатории с небольшим опозданием. Паткевичу у дома Владимира Юрьевича показалось, что их кто-то пасет, и он погнал машину, визжа на поворотах покрышками, показал лучшему другу, на что способен новенький «Эмджи». Рузский пообещал, что все-таки отправит его выступать на «Формуле-1», на что Грум заявил, что со всякими «шунахерами» ему соревноваться западло. А вот есть в городе еще пара «природных» ребят, что на «черных» гонках выступают, так они и на танке любого профессионала, как стоячего, заделают.

Они зашли в лабораторию и только там прекратили бессмысленный спор. Грум кивнул ожидавшей троице, что, видимо, означало: «привет, ребята, сегодня я не на КрАЗе». Кошкин с интересом посмотрел на дорожную сумку в руках Грума. «Пулемет у него там что ли?», — подумал он. Рузский ответил на его вопрос вслух:

— На КПП не хотели пропускать с этим баулом, пришлось показать, что там одни старые бумаги, — он дал знак Паткевичу.

Тот сбросил сумку на пол и расстегнул замок. Открывшееся чрево взбухло аккуратно упакованными, словно вчера из-под станка, пачками советских денежных знаков образца 1961 года. Китаев присвистнул, хотя по своей молодости не мог испытывать ностальгических чувств к валюте развитого социализма.