Время любить

Но тут выясняется, что у каждого было свое Писание. И все, как школьники, заспорили, кто лучше понимает Главного Учителя. Да подождите вы! Придет учитель в класс Сам и всем выставит оценки! Если вы до этого не перебьете друг друга. Потому что Учитель не учил вас убивать… Иначе для чего он создавал этот мир? А пока вы убиваете друг друга, банкиры-ростовщики считают дивиденды, полученные от этих убийств.

«Сколько тысяч лет человечество учится любить, но совершенствуется в качестве и количестве убиения себе подобных?» — этот вопрос свербел в голове Кошкина по дороге на работу.

Проскочив мимо незнакомого охранника, Сергей Павлович вспомнил, что сегодня вечером должен был бы дежурить Дорохов. Значит, будет Китаев. Можно попробовать воплотить задуманное. Первый делом зашел в кабинет к Марченко. Секретарша приветливо кивнула: ждет.

Михаил Иванович корпел над какими-то бухгалтерскими бумагами, и Кошкин с грустью подумал, что ему, в случае чего, придется заниматься той же скучнейшей работой, а также подмахивать всякие приказы и вести кадровую политику. Только от мысли об этом Сергея Павловича передернуло от плеча до плеча. Марченко засиял навстречу отеческой улыбкой.

— Здравствуй, Сергей! Рад видеть тебя во здравии. Да и бодрый ты сегодня.

— Взаимно, Михал Иваныч. Вы тоже, как огурчик.

— А я хочу порадовать тебя. Разговаривал с самим. Скоро испытания. Вот, собираюсь подписать наградной список, готовь дырку под орден и карман под премию!

— Спасибо. Но это труд всего коллектива.

— А я и пишу весь коллектив, просто ты у меня проходишь под номером один. Так что не обольщайся. Думаю, в недалеком будущем, ты сам будешь подписывать такие приказы и представления, не имея права вписать в них собственное имя. И еще, Сереж, мы говорили с президентом о перспективных разработках, и я поимел наглость выдвинуть проект упреждающего удара из прошлого… — Марченко замер, ожидая реакции Кошкина.

— Зря, — опустил глаза Сергей Павлович, — я не буду говорить банальных фраз о том, что человечество еще не готово к использованию такой техники не то что в военных, но даже в мирных целях.

— Да я ничего особенного не сказал, но мне, Сереж, надо думать не только о моральной стороне вопроса, но и судьбе всего конструкторского бюро, всего института, всего завода. Между прочим, мы тут кормим свыше тысячи человек. Это тоже моральная сторона вопроса. Пойми меня, я не посягаю на твою тайну, просто не было времени с тобой посоветоваться. Я выдвинул предложения некоего хронологического опережения ракетного удара, делающего бессмысленным любую внезапность! А значит — и само понятие войны! Я помню, каким шоком для нас стало двадцать второе июня! А ты — нет!

— Михаил Иванович, но вы же знаете, что такую тайну, будь она хоть трижды военной, не спрятать! Как не удалось американцам спрятать атомную бомбу!

— Мы сделаем по-другому: ничего официально даже для правительства объявлять не будем. Основная версия: мы разрабатываем опережающее нутро для ракеты, пусть шпионы ищут новый тип двигателя… В конце концов, не использовать такой шанс для разоренной, окруженной мнимыми друзьями страны — это тоже форма предательства. Ты, Сергей, главный конструктор направления, а это не хухры-мухры. Мы тут не телевизоры ремонтируем.

— Я помню, Михаил Иванович. Дайте мне пару-тройку дней. Я хотел бы закончить испытания на семейном уровне. А там посмотрим, стоит ли ломать копья.

— Смотри, вместо копий не наломай дров. Знаешь, мне, старику, даже не хочется ни в прошлое, ни в будущее. Я настолько устал от жизни, от постоянного напряжения, что мне гроб кажется мягкой периной… Но мне не все равно, в какой стране будут жить мои внуки.

— Мне тоже, Михал Иванович, а про гроб вы зря. Дай вам Бог здоровья.

— Знаешь, я тут намедни пришел в церковь. Свечки за упокой ставил, молебен заказал. Постоял среди прихожан. Вот, где я почувствовал покой. Вся суета за порогом. Вечность, что ли, ладаном пахнет? И помыслил вдруг, что я всю жизнь делал оружие, находил тому оправдание, но только в первый раз в жизни задумался, а как на это посмотрит Господь Бог?!

— А я о чем, Михаил Иванович? Дай нашему либеральному быдлу машину времени, и начнутся платные полеты в космос. Откроют парк культуры и отдыха имени Рокфеллера, наставят агрегатов и давай народ за двадцать долларов на двадцать минут в прошлое запуливать. А на государственном уровне задумают выправлять ошибки прошлого, да закрашивать белые пятна истории. Там же о Божьем Промысле понятия не имеют, а если и имеют, то полагают, что и его купить или под себя подладить можно.

— Да знаю я это все, — махнул рукой Марченко, — но если генеральным станет Яковлев, то, во-первых, всем даровитым ребятам он укажет на дверь, чтоб не создавали яркого фона его серой личности, во-вторых, он уже на второй день сдаст площади лабораторий и КаБэ всякого рода бизнесменам, в-третьих, откуда нам знать, что где-нибудь в пещерах Пентагона нет своего Кошкина. Ты можешь дать такую гарантию?

— Нет.

— То-то и оно. Поэтому давай остановимся на острожном, поступательном развитии событий с учетом всех возникающих обстоятельств. И помни, Сереж, кроме тебя у меня наследников нет. Надеюсь, что для тебя это не пустые слова.

— Не пустые. Я даже представить себе не могу, что бы я тут без вас делал.

— Ну вот, признание в любви состоялось, теперь иди, выправляй свое прошлое, только будь осторожен.

— Постараюсь.

Выходя с тяжелыми мыслями из кабинета Марченко, Сергей Павлович, буквально налетел в коридоре на Варю.

— Сергей Павлович, что там с Марией Гавриловной? Меня вызвали по поводу второго этажа. Чтобы я соглашалась его мыть. Мол, зарплата будет больше.

— Соглашайтесь, Варя, — грустно ответил Кошкин.

Варя плеснула на него синеву своих глаз, и вдруг взяла за руку.

— Я, конечно, простая техничка, и вы можете мне не отвечать. Но у меня стойкое чувство, что я соглашаюсь на эту работу уже второй раз. Что происходит, Сергей Павлович?

— То, что и должно происходить. Уж не знаю, Варя, на каких скрижалях написаны наши судьбы, и я никогда не относил себя к убежденным фаталистам, но, похоже, что в этом случае все происходит по Высшему сценарию.

— Мне бы не хотелось выглядеть в ваших глазах дурой или сумасшедшей, у меня все-таки три курса физмата за плечами…

— В моих глазах вы выглядите, как очень красивая девушка, которая выполняет тяжелую, не предназначенную ей работу, — попытался обратить все шуткой Сергей Павлович, но следующая фраза Вари заставила его вздрогнуть.

— Просто мне кажется, что у нас был другой охранник, я его часто видела с вами, и даже помню его лицо и застиранную тельняшку.

— Вы, правда, это помните? — сердце Кошкина подпрыгнуло.

— Да, не знаю, как это объяснить самой себе.

— Пока ничего не пытайся объяснять, не ломай голову, будет время — я сам тебе все расскажу. — Кошкин не заметил, как перешел на «ты». — Другой вопрос, ты единственная, кто, по каким-то выходящим за рамки правил происходящего причинам, помнишь об этом. Странно это.

— Наверное, потому, что вы мне нравитесь, Сергей Павлович, — Варя осторожно высвободила руку, которую Кошкин держал так же, как держал бы сейчас какую-нибудь случайную вещь.

Озадаченный Кошкин остался стоять в коридоре, а Варя направилась в сторону отдела кадров. Он еще что-то хотел сказать ей вслед, но только прикусил нижнюю губу. Перед внутренним взором по-прежнему стояла двадцатилетняя Лена Варламова, заполняя своим образом натруженное и усталое сердце Сергея Павловича.

* * *

Как много приходилось слышать вам грустных историй о солдатах, которых не дождались невесты и даже жены? А как часто вы слышали рассказы, где главные персонажи меняются местами?

Варя Истомина ждала своего Сашу. Раз в три дня отправляла ему письмо. Сначала в учебку, потом в линейную часть, потом на Кавказ…

Саше Ермоленко не повезло в жизни два раза. В первый раз, когда он не поступил в университет, второй раз, когда попал в плен к чеченам. Но оба раза «не повезло» имели свои веские основания. Во время вступительных экзаменов Саша расслабился по полной программе, и вместо того, чтобы морщить лоб над учебниками и штудировать билеты, он гулял с друзьями по барам и дискотекам, да еще пытался увлечь с собой Варю. Обижался на ее правильность, когда она предпочитала его компании сухие формулы и русскую классическую литературу, ибо в школе читала нахрапом и «под вопросник» учителя. После неудачного поступления на факультет менеджмента Саша окунулся в менеджмент реальный и до весны проработал на оптовой базе у чеченца Халида и азербайджанца Теймура, что держали ее на паях. Там он, таская коробки с ширпотребом и продуктами, дослужился до звания старшего экспедитора и научился влет читать счет-фактуры и накладные, легко определяя местоположение требуемого товара в огромном ангаре. Так и понесло его по складам и амбарам. Правдиво заполнил анкету в военкомате и попал из учебки в хозвзвод. Конечно, на вещевом складе служба лафа, но только на второй год. Первогодка гоняет по-черному начальник склада прапорщик, и тот, кому на смену был взят молодой. Самой неприятной работой для Ермоленко был сбор грязного, благоухающего солдатским потом белья. Хорошо, когда сдавать белье приходили духи. Их можно было пинать, тыкать мордой в это самое белье на радость подбадривающему прапору и сержанту.