Страница 23 из 65
За последние годы Лена постоянным напряжением воли и стремлением к собственному успеху все же смогла уйти от него навсегда, вывести его накопившееся в ней присутствие за рамки души, за пределы сердца. Единственным, кто их связывал, был Виталий. Но отчего же так тоскливо и облачно было в последние дни? Еще труднее становилось, когда она замечала беспокойство Володи, который, в отличие от Сергея, готов был бросить ради нее все. А Кошкин так и не смог выбрать между семьей и военной техникой. Между детской мечтой о покорении времени и временем любви. А, может, он и не выбирал никогда, не стояло перед ним проблемы выбора, а просто плыл Сережа Кошкин из самого безоблачного детства по течению, принесло это течение Лену Варламову, поплыл рядом, стала она грести к берегу благополучия, а его понесло дальше?
Отложив книгу, Елена Андреевна взяла телефонную трубку. Услышав глухой голос Кошкина, спросила:
— Ты все-таки был там?
— Тебе Рузский рассказал?
— Нет, я что-то такое помню… Наслоение воспоминаний. Зачем ты делаешь это?
— Прости, это было ошибкой.
— Ошибкой? Ты во мне разочаровался?
— Да нет, не то… Это надо увидеть и почувствовать. Прости, но с той Леной вы совершенно разные люди. Как будто соединенные только внешними признаками, красотой, но уже разделенной возрастом, несколькими привычками, голосом, именем… Но в то же время очень разные. Получилось, что я причинил новую боль и себе и тебе. Действительно, нельзя войти в одну и ту же реку дважды.
— А ведь хорошее было время.
— Оно и сейчас не хуже. Не время меняется, меняемся мы. Мы бездумно растрачиваем данное нам от Бога наивно-почитательное восприятие мира, становимся прагматичными, растворяемся в быту, как в кислоте, и умираем еще до того, как наше тело прекратит свое физическое существование.
— Пытаешься философствовать?
— Отнюдь. Я очень устал, Лена. Я потерял друга, совершил массу глупостей, я очень много пью последнее время, я не вижу своего будущего и не хочу его видеть. У меня его нет! Потому и машина времени мне сейчас нужна, как попу гармонь. Ничего мне не надо. Покоя хочется.
— Это ты сам для себя придумал. Ты опустил руки еще десять лет назад. Ты сдался обстоятельствам…
— Опять ты о своем. Проехали уже. Не надо, Лен. Я не пытался тебя перевоспитывать.
— Может быть, зря.
— Чего теперь говорить. Знаешь, за минуту до тебя мне звонил твой муж.
— Угрожал? — насторожилась Елена Андреевна.
— Нет, но очень хотел приобщиться к эксперименту.
— Из меркантильных интересов?
— Мне так не показалось.
Елена Андреевна облегченно вздохнула. Полминуты они молчали.
— Спасибо тебе, Сереж. За все. И за прошлое и за настоящее. За все.
Кошкин не видел, как по щеке Елены покатилась единственная, но очень крупная слеза. В несколько каратов грусти. Эта слеза была признанием глубинной правоты Сергея, исходящей откуда-то из самых основ мирозданья, правота, которую женщина может чувствовать, но с которой никогда не согласится. Корни ее переплетаются с корнями того самого древа познания, поливаемого слезами теряющего любовь человечества. Елена всхлипнула, но Кошкин уже не слышал, потому что трубка в его руках запела отбой. Тем не менее, он еще сказал навстречу гудкам:
— Я больше не буду беспокоить наше прошлое, Лена. Может, только попрощаюсь. Ты же разрешишь мне?..
* * *
Этот телефон в кабинете Марченко звонил крайне редко. Вместо вертушки на этом телефоне с незапамятных времен красовался старый советский герб. Михаил Иванович не разрешал менять ни аппарат, ни герб. Строго предупреждал секретарей: «умру, меняйте, что вздумается, а сейчас не трогайте». За последние тридцать лет в трубке этого аппарата сменилось 5 голосов. Вообще-то шесть, но Черненко в кабинет Михаила Ивановича позвонить не успел. Электронное нутро боевого оружия его интересовало меньше, чем кардиостимуляторы. В последнее время телефон звонил чаще, и генеральный всякий раз радовался, что он словно по наитию оказывался в кабинете, а не на больничной койке.
— Здравствуйте, Михаил Иванович, — сухо и вежливо сказала трубка.
— Здравствуйте, Владимир Владимирович, — ответил Марченко и поймал себя на мысли, что выговаривает это имя с определенным трудом.
— Как продвигается ваша работа над изменяемыми траекториями? Установленные правительством сроки выходят.
— Работа закончена. Можно начинать испытания, — доложил генеральный тем же тоном, каким дворники докладывают домкомам о подметенном тротуаре.
— Хорошо, я дам команду главкому определить сроки и точку запуска. А вы представьте в ближайшее время список ваших работников на награждение. Есть какие-нибудь проблемы, трудности?
— Нет, все по плану. Есть только некоторые интересные наработки. Мой заместитель, Сергей Павлович Кошкин, я вам его представлял, когда вы приезжали, ведет работу в направлении пространственно-временных изменений, есть определенные успехи. Думаю, это позволит нам поставить на новый уровень понятие превентивного, упреждающего удара.
— Поясните, Михаил Иванович.
— Представьте себе, что у нас появилась возможность ответить на сегодняшний выстрел противника вчера. То есть днем, двумя — раньше.
— Вы считаете — это реально?
— До нынешнего дня считал, что нет. Но сегодня видел опытный образец генератора. Сергей Павлович, правда, еще не афиширует свои наработки, последние годы он занимался этим в свободное от работы время на свой страх и риск.
— Какое необходимо финансирование? Оборудование? Когда можно ознакомиться с этим чудом техники? Полагаю, секретность данного проекта соблюдается?
— Разумеется, Владимир Владимирович. Думаю, в ближайшее время я приглашу вас в наши пенаты. Смету финансирования представлю на этой неделе.
— Хорошо, Михаил Иванович. Если будут какие-то проблемы, трудности, сразу выходите на меня. Успехов вам, до свидания.
— До свидания.
Опустив трубку на рычаги, Марченко еще долго смотрел на герб. В нем боролись два чувства. С одной стороны, он был доволен: теперь он мог не сомневаться, что место генерального при таком-то фантастическом запале обязательно достанется Кошкину, с другой — он не знал, как к его поступку отнесется сам Сергей. Ведь он мастерил свое детище явно не для военных целей, и даже вряд ли подумывал о подобном его применении. Это неизлечимый профессионал Марченко еще утром дотумкал до превентивных ударов, но Кошкину ничего об этом не сказал. М-да… Если об этом узнают в ЦРУ… То, в принципе, им можно всем увольняться. Интересно, кого сейчас вызовет к себе в кабинет президент, чтобы справиться о психическом здоровье Марченко? Или не вызовет? Да какая разница, имя Кошкина застолбить удалось, можно засыпать спокойно, в том числе — вечным сном.
* * *
Две трети ночи Кошкин потратил на чтение Корана. Под утро успел еще проштудировать Сунну. На сон ему осталось часа три. И эти три часа он видел яркие короткие сны из истории Арабского Халифата. Видел, как легкая арабская конница рассекает надвое легионы византийского императора Ираклия, видел погрязших в роскоши халифов Багдада, для одного из которых придуманы были Шахразадой сказки тысячи и одной ночи. Снилось ему загадочное святилище Кааба, доставшееся мусульманам еще со времен туманного язычества. Крутились сквозь эти сказочные картинки арабской вязью изречения пророка, но нигде не встречал он обожествленного Мухаммадом требования «убей». Если и произносилось это слово пророком, то только касательно случаев, когда нужно было защищаться от язычников или нападать на язычников, коими христиане или даже иудеи не являются. Сюжетом Коран тесно переплетается с Библией, но часто упрекает иудеев, что скрыли они в Ветхом Завете упоминание о пророке Мухаммаде, а к христианам мусульмане не повернули, потому как понятие триединого Бога не осилили. Да и не считали, что Богу нужен Сын. Поэтому почитали Ису (Иисуса Христа), как пророка. Не умещалось в восточном сознании картина Всемогущего, но распятого за грехи людей этими же людьми Бога! А тут еще учение о Святом Духе… Чего уж там… И не каждый христианин до конца понимает, как Один может быть Тремя. Хотя возразить этому непониманию можно, скажем, так: Бог может быть по воле Своей и Тремя, и Четырьмя, и Тысячью, и все по воле Его, и нет ничего, что было бы для Него невозможно. И при этом ОН ОДИН! Один на всех…