Время любить

Между тем, в письмах Варе Саша, ссылаясь на военную тайну, намекал, что служит в специальном подразделении, в разведроте, а в ответ получал полные восхищения его героизмом и стойкостью, выведенные каллиграфическим почерком строки.

Второй раз Саше не повезло, когда ему захотелось расслабиться по полной программе в условиях боевых действий и партизанской войны. Он договорился с местными на выгодный бартер: несколько комплектов новой формы, инженерное снаряжение и кое-какие мелочи в обмен на ящик водки. Всю водку, конечно, не выпить, но можно выгодно продать своим. Саша старательно откладывал деньги на дембель, мечтал открыть собственное дело. Прапорщик Стуцаренко такой «ченьдж» молчаливо одобрял, имея с каждой операции две третьих от денежной суммы или литровой массы. Сам же хитро оставался в стороне, потому как последнее время за такими аферистами внимательно следили особисты. Но что такое мешок тряпок и обуви по сравнению с двумя зенитно-ракетными комплексами «игла», которые намедни исчезли у соседей! И ведь никого не посадили! Начальник склада отделался досрочной демобилизацией, а срочников перекинули в другие части.

Обмен происходил уже не первый раз, поэтому ефрейтор Ермоленко ничего не опасался, и даже не стал осторожнее, когда на «стрелку» вместо почтенных стариков, с которыми он всегда имел дело, пришли два молодых чеченца и пригласили его проехаться на соседнюю улицу. Посомневаться в целесообразности и безопасности такой поездки не успел, подтолкнули стечкинским стволом. Ефрейтор Ермоленко вместе со своим мешком плюхнулся на заднее сидение потрепанной «нивы» и спустя несколько минут оказался на окраине соседнего поселка, но об этом он мог только догадываться, потому как глаза ему завязали, а рот заклеили скотчем. Чуть ли не носом он сосчитал лесенку на крыльце, когда его втолкнули в дом. А когда развязали глаза, коленки ефрейтора заметно ослабли, холодный пот выступил на спине. В доме на полу сидели семь бородачей, семь «воинов Аллаха», которых Ермоленко до этого видел только издалека, пленными. Сейчас же перед ним сидели, ухмыляясь, вооруженные до зубов боевики, попивали зеленый чай и неспешно о чем-то говорили. Старшего ефрейтор вычислил быстро. Он и по возрасту был старше, и держался несколько свысока, он и заговорил с Ермоленко.

— Ну что, свинопас, не ожидал?

— Почему свинопас?

— Потому что русские свиньи едят поганую свинину, потому что в хозротах служат свинопасы. Я, когда в советской армии служил, у нас в хозроте одни урюки служили. Пасли свиней и жрали сало прямо со щетиной, в то время как остальные учились рыть окопы. Понял, свинопас?

Ефрейтор молчал, опустив голову.

— Кофе хочешь? По-турецки… — вроде как смягчился старший.

— Хочу, — Саша позволил себе поверить, что его привезли все-таки для совершения обмена, вот даже и кофе предлагают.

Один из боевиков пододвинул в его сторону ногой дымящуюся турку и эмалированную кружку.

— Сам наливай.

Руки ефрейтору стянули тем же скотчем еще в машине, но не за спиной. Тем не менее, он сумел налить себе кофе, сделал несколько глотков и попросил сигарету.

— А бабу тебе, ефрейтор, не надо, для полного удовольствия? — сказал самый младший, и остальные хохотнули над его шуткой.

— Нет, сигарету. Для курильщика кофе без сигареты, как половой акт без оргазма, — попытался острить Ермоленко.

Над его шуткой тоже посмеялись. Но потом выражение лица старшего изменилось, он смотрел на пленника уже явно враждебно.

— Ты, наверное, умный?

— Был бы умный, не сидел бы здесь с вами.

— Да нет, ты умный, — он иронично растянул последнее слово, — но ты жадный, и твоя жадность больше, чем твои мозги.

Боевики снова засмеялись.

Старший что-то сказал на чеченском самому молодому, тот взял СВД и, небрежно пнув ефрейтора ногой, чтоб не занимал проход, вышел из дома.

— Ты прав, — продолжал старший, — умные в институтах учатся, а не портянки в армии стирают.

— Я думал, мы обмен будем делать, — попытался восстановить статус-кво ефрейтор, — я же принес все, как заказывали.

— Заказывают в ресторане, а мы приказываем, понял? — Для усиления понимания, ближний к Саше боевик приложил ему подошвой в челюсть, но не сильно. — А обмен мыбудем делать. С твоим прапором. Поменяем тебя на несколько гранатометов и патроны.

— Но на нашем складе нет гранатометов!

— Зато на соседнем есть. Не переживай, прапор уже не в первый раз, вот только последнее время честным стал. Не хочет друзьям помогать. Старым друзьям!

— Там особисты лавочку закрыли, — сам себе сказал Ермоленко.

— Нычего, хорошие магазины круглосуточно работают. Если прапор не принесет, мы ему твою голову отправим, а в рот тебе вставим письмо для начальников, о том какие вы с прапором крысы. Видишь, какой у нас хороший план.

— Хороший, — голос ефрейтора надломился и поплыл.

— А пока мы тебя даже обижать не будем, потому что ты не воин, ты — крыса. И если все для тебя хорошо кончится, ты будешь нам приносить со склада то, что мы тебе скажем. Понял?

— Понял…

— Вот и хорошо, а то твои товарищи захотят твоей головой в футбол играть. Али, привяжи его.

Ефрейтора привязали к стулу, больше с ним никто не разговаривал, боевики достали нарды, а говорить продолжали на чеченском. В голове Александра Ермоленко прокручивались возможные сценарии развития событий. Разумеется, очень хотелось, чтобы прапорщик выполнил требования чехов, а там уже… Страх не позволял думать, что может быть дальше. Приблизительно через час в дом втолкнули сержанта с соседнего склада. С ним уже никто не разговаривал, и ефрейтор понял, что ситуация накаляется. Боевики явно теряли терпение. Во всяком случае лежащему на полу сержанту крепко досталось под дыхло. Пару раз его пнули, словно до этого он успел чем-то им насолить. А может, и успел…

Время медленно тянулось к вечеру. Саша закрыл глаза, то ли нервы перегрелись, то ли страх перевалил ощущаемую норму. Сон навалился, как неподъемный груз, и наполнил темноту в голове вспышками короткометражных сюжетов. Приходила во сне голая Варя. Он как-то вошел в незакрытую ванну, где она принимала душ, обомлел и тут же на нее накинулся. Но Варя вдруг стала отбиваться и выставила его за дверь. Даже во сне вспомнилось чувство обиды. Ему в армию через пару недель, а она из себя недотрогу корчит. А вот сейчас пришла… Стройная и гладкая, сверкая своими синющими глазами, смоляные пряди волос падают на плечи, покачивая двумя клубничками, маня упругим животом… Так и кончить можно. Но вот уже другая вспышка: мать ругает Саню, корит его, на чем свет стоит: променял образование, променял свое будущее на друзей-собутыльников, и даже Варя-красавица его остановить не может, отец-то в твои годы на заводе вламывал… И знает Саня, что права она, но злость в нем еще больше закипает. Что она понимает в этой жизни?! Что она знает о настоящих друзьях? А вышло, что знала больше. Потому как один купил себе военный билет, другой сумел закосить под жутко больного, а третий за мелкое воровство предпочел париться на нарах, чем на солдатском матрасе. Следующая вспышка сопровождалась взрывами и летящими во все стороны осколками. Позже Александр Ермоленко готов был голову дать на отсечение тем же чехам, что он видел все происходящее не во сне, а реально: видел, как одна за другой, точно в замедленном кино, влетают в окно гранаты, и по комнате разлетаются ошметки человеческих тел и одежды, как дюжина кусков горячего металла врезается в его грудь и живот. Он даже посмотреть на них успел, прежде чем умер…

Но в другой реальности все произошло иначе. Сначала раздались выстрелы на улице, потом посыпалась штукатурка над головой. Ночная мгла еще только-только начала смешиваться с предрассветным туманом. Автоматные стволы, выплевывая пули, больше походили на газосварочные агрегаты в руках неумелых людей. За окном, на недалекой улице матерились по-русски, в доме — говорили по-чеченски, но матерились тоже по-русски. Потом старший крикнул в окно, что здесь пленные солдаты. И все затихло. Ермоленко и сержанту развязали ноги, старший вывел их на крыльцо.