1982, Жанин

Он нахмурился, словно разглядывая запутавшийся узел, а потом сказал смущенно:

– Сынок, ты получил электротехническое образование, и хотя закончил колледж, а не университет, но все же встречаешь гораздо больше людей, чем я. Как ты думаешь, что-нибудь изменится, если Аттли национализирует банки?

– Уверен, многое изменится. А когда тебя выпишут, ты переедешь ко мне.

Он замолчал, а потом произнес:

– Вряд ли это имеет смысл.

– Это будет очень удобно. Не думай, что мне нужен работник по дому. Я нанял женщину, которая заходит прибраться и постирать. Но как славно было бы просто сидеть и читать что-нибудь у камина рядом с тобой. Все-таки по вечерам мне слишком одиноко.

Я сказал это, чтобы ему было проще принять решение о переезде ко мне, но, сказав, понял, что и сам так думаю. С ним в доме станет уютнее.

– Ну ладно, я найду чем заняться у тебя дома, даже если ты пользуешься услугами домработницы.

В общем, мы договорились.

Был уже поздний вечер, когда я приехал к нему, и медсестры начали обходить пациентов и гасить свет в палатах. Отец устроился спать, положив руку на книгу. Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Утром мне позвонили и сказали, что он уснул сразу после моего ухода, но больше не проснулся.

Тихая смерть ночью, безо всяких судорог и агонии. Достойная смерть для такого человека. Хороший конец. Мне было приятно, что мы расстались друзьями и успели попрощаться, как следует.

Отец.

Что это так болит глубоко внутри? Какое-то жалкое, немного противное существо ползет к поверхности моего лица, чтобы расколоть его, но видит бог, ничего из этого не выйдет. Ненавижу жалость. Она не способна помочь, в ней нет ничего хорошего. Только всякие подлые типы пользуются ею, чтобы убедить себя, что в глубине души они все-таки порядочные люди. С чего это я должен жалеть отца? Он был убийцей. В шестнадцать лет он присоединился к солдатам территориальной армии, которые в мирное время проходили обучение под руководством армейских офицеров – те делали это за небольшую плату, а то и вовсе из спортивного интереса. В результате, когда был убит Фердинанд, и Австрия вторглась в Сербию, и Россия начала мобилизацию, а Германия сказала России не делать этого, Франция провела мобилизацию, Британский флот подошел к берегам Шотландии, и Германия оккупировала Люксембург, и Британия сказала Германии уходить из Бельгии, а Германия ответила: «Мы не можем, ведь мы уже здесь», и бесчисленные миллионы солдат в окровавленных сапогах вторглись во Францию и начали крошить друг друга, отец стал снайпером. Тогда он еще не служил в администрации шахты, а был простым шахтером, и вероятно, работа ему не нравилась. Адский труд, особенно в то время. Итак, он отправился из уютного дома прямо во фландрийское пекло, подобно пловцу, вынырнувшему из постаревшего, изношенного и усталого мира, как кто-то выразился в то время.

– Не стоило тебе ходить туда, Питер, – говорил Старый Красный, который всегда был против насилия. – Не надо было ходить. Никому не следовало ходить на эту войну.

– Мы были совсем младенцами, – возражал отец, – мы не могли придумать ничего лучше.

И отец выжил и вернулся в 1918-м, так что вполне вероятно, что он успел застрелить парочку немцев.

Наверняка среди моих компаньонов по бизнесу было немало убийц, но я могу с уверенностью назвать только двух. Один служил клерком в Файфе – этакий проворный дотошный малый вроде меня, если не учитывать, что у него были жена и дети. Дела его шли вполне неплохо. Несколько лет назад я встретил случайно его старшего сына и поинтересовался, как дела у отца.

Оказалось, что тот застрелился. Он был снайпером во время Первой мировой. Его задачей было сидеть на дереве и методично стрелять во всякого немца, который высунется из укрытия. Стрелок он был хороший и потому уложил немало вражеских солдат, чем весьма гордился впоследствии. Спустя сорок лет, после Второй мировой и всех ее Бельзенов, Дахау, Варшав, Дрезденов, Хиросим и т. п., он вдруг вспомнил об убитых им людях, и это стало страшно мучить его, жизнь превратилась в кошмар. Наверное, дело было в чем-то еще. Он был пресвитерианцем, а религиозные люди всегда немного с приветом. Интересно, как у него складывались отношения с женой? Другой убийца служил акцизным чиновником на ликеро-водочном заводе в Менстри, где я устанавливал систему безопасности. Между прочим, многие эксцентричные люди были акцизными чиновниками, например Берне, но тот человек, о котором я рассказываю, не имел поэтических наклонностей и вообще не был ничем примечателен. Он отличался тем спокойствием и самодостаточностью, которые мне часто приходилось отмечать в заурядных людях военной профессии. Как-то раз он заглянул без четверти пять в каморку, где я работал, и прошептал: «У меня пирушка через пятнадцать минут». Я прибрался и пошел вместе с ним в маленький кабинет, где кроме нас оказался еще управляющий винокурни, и мы выпивали там вместе допоздна – три уважаемых шотландца, погрузившиеся в винные пары и воспоминания. Каждый из нас знал о том, что его собутыльники – настоящие алкоголики, и отсюда возникало доверие, которое не всегда достижимо даже с самыми близкими родственниками и друзьями. Акцизный чиновник служил в Израиле, который тогда назывался Палестиной. Он рассказал, как однажды вошел в жилой дом и провел тарахтящим автоматом слева направо и обратно, застрелив за каких-нибудь полминуты четырех детишек, мать, отца и их пожилых родителей. Я спросил:

– Ты выполнял приказ?

– Нет, – ответил он. – Я просто должен был обыскать дом. Обычный обыск. Я обыскал к тому моменту сотни домов, даже не снимая автомат с предохранителя.

– Ну и что ты чувствовал?

– Восхитительные ощущения! Как будто оттрахал бабу. Очень здорово.

– Хотелось тебе когда-нибудь сделать это еще раз?

– Не особо. В сущности, я ведь довольно тихий человек.

После паузы управляющий рассказал о том, как он служил водителем в зоне Панамского канала и как они там гоняли арабов. У меня не было военных историй. Меня комиссовали по зрению в национальную компанию. Сейчас мое зрение наверняка стало еще хуже. Мне ведь уже столько лет, сколько было матери, когда она сбежала в Новую Зеландию.

– Мы были совсем детьми, – сказал отец. – Даже генерал Хэйг был заигравшимся школьником, который ни о чем понятия не имел.

– Надо было идти за своим народом, – строго произнес Старый Красный. – Надо было слушать шотландских социалистов, Харди, Маклина, Макстона и Галлахера. Они хотели, чтобы рабочие остановили войну, устроив всенародную забастовку, как они и договаривались с германскими социалистами. Но нет же. Как только захлопали на ветру знамена, толпы встали под них, и германские социалисты присоединились к кайзеру, а английские – к либералам. И только последователи Клайдсайдера – единственные, кто хотел изменитьпрогнивший порядок, – были объявлены трусами и посажены за решетку по обвинению в подстрекательстве. Якобы они говорили рабочим, что нынешний режим ведет их в болото.

– Ну хорошо, – вздохнул отец, – просто в тех обстоятельствах невозможно было действовать иначе.

– Ты НЕ ПРАВ, Питер! – возмутился Старый Красный. – Стыдно говорить такие вещи. Ребенок же слушает.

Я-то как раз старался не слушать.

– Он может запомнить это на всю жизнь. Тот, кто уверен, что прошлое не могло сложиться иначе, вынужден свыкнуться с мыслью, что и настоящее невозможно изменить, и будущее тоже. Видит бог, я последовательный атеист, но даже христианство лучше, чем бесхребетный восточный фатализм. Простые люди сумели остановить войну, устроив забастовку. Ты ведь сам в ней участвовал, помнишь? В 1914-м.

– А, ты об этом. Ну да.

– Рассказывал ли ты об этом своему сыну?

– Нет.

– Ты расскажи! Расскажи сейчас же!

– Ребенок делает домашнюю работу, – заметила мать.