Страница 21 из 51
Мать вскоре уснула. Свесив голову, приоткрыв рот, она окунулась в молоко сна и вдруг уплыла, легкая и невинная. На нее невозможно было больше сердиться. Она слишком любила жизнь, это любовь к жизни сделала ее такой и неуемная, неизлечимая надежда, в которой она дошла до отчаяния. Надежда истощила ее, разрушила, опустошила, и ни сон, дававший ей передышку, ни, казалось, даже сама смерть уже не могли эту надежду одолеть.
Сюзанна доползла до двери в комнату Жозефа и стала ждать, что он будет делать дальше.
Он еще долго сидел и смотрел на спящую мать, нахмурившись и стиснув пальцы на подлокотниках кресла. Потом встал и подошел к ней.
— Иди ложись, в постели тебе будет удобнее.
Мать вздрогнула, проснулась и обвела глазами комнату.
— Где она?
— Иди ложись… Она с ним не спала.
Он поцеловал ее в лоб. Сюзанна никогда не видела, чтобы он целовал ее, кроме тех случаев, когда она была без сознания во время приступов, и он считал, что она умирает.
— Увы! — сказала мать, плача. — Увы! я знаю.
— А насчет кольца не волнуйся, мы его продадим.
Она плакала, закрыв лицо руками.
— Я просто старая психопатка…
Жозеф поднял мать и отвел в ее комнату. Больше Сюзанна ничего не видела. Она пошла и села на кровать Жозефа. Наверняка он укладывал ее спать. Через некоторое время Жозеф вернулся в столовую, взял лампу и подошел к сестре. Он поставил лампу на пол и сел на мешок с рисом возле кровати.
— Она легла, — сказал он, — иди ты тоже ложись.
Сюзанна не торопилась. Она редко заходила в комнату к Жозефу. Из всех комнат в доме здесь было меньше всего мебели. Вернее, мебели здесь не было вовсе, если не считать кровати. Зато стены были увешаны ружьями и шкурами, которые он сам дубил и которые медленно гнили, распространяя тяжелый, тошнотворный запах. В глубине, со стороны реки, находился чулан, который устроила мать, отгородив часть веранды. Шесть лет она складывала туда консервы, банки со сгущенным молоком, вино, хинин, табак и носила ключ на шее, не расставаясь с ним ни днем, ни ночью. Может быть, и кольцо уже лежало там прикрытое какой-нибудь банкой сгущенки.
Сюзанна больше не плакала. Она думала о Жозефе. Он сидел на мешке с рисом в окружении всех этих штуковин, которые были ему дороже всего на свете: ружей и шкур. Жозеф стал просто охотником. Он делал еще больше ошибок, когда писал, чем она. Мать всегда говорила, что он не способен к учению, что у него ума хватает только на технику, машины и охоту. Может, она и права. А может, ей просто нужно было оправдаться в том, что она не дала ему продолжать учебу. С тех пор как они переехали на равнину, Жозеф охотился. С четырнадцати лет он начал охотиться по ночам: строил себе наблюдательные вышки и уходил босиком, один, без старших, тайком от матери. Больше всего на свете он любил поджидать черного тигра, в устье речки. Он мог ждать днями и ночами, совсем один, в любую погоду, лежа на животе в тине. Однажды он ждал три дня и две ночи и вернулся с черной пантерой-двухлеткой. Он положил ее на самом видном месте на носу лодки, и все крестьяне собрались на берегу посмотреть на его добычу.
Когда он сидел и размышлял, напряженно, мучительно, как сегодня вечером, невозможно было не видеть, как он красив, и не любить его очень сильно.
— Иди, — повторил Жозеф, — не переживай.
У него был усталый вид, он говорил ей, чтобы она уходила, и тут же забывал о ее присутствии.
— Тошно? — спросила Сюзанна.
Он поднял глаза и увидел ее, сидящую на краешке его кровати в порванном платье.
— Нет, все нормально. Сильно она тебя?
— Не в этом дело…
— Тебе самой тошно?
— Не знаю.
— Что тебе тошно?
— Все, — сказала Сюзанна, — как и тебе. Сама не знаю.
— Черт побери, — сказал Жозеф, — надо ведь и о ней подумать. Она старая, нам этого не понять, и потом, ей еще хуже, чем нам. Для нее все кончено…
— Что кончено?
— Все, что есть в жизни веселого. Она и раньше никогда особенно не веселилась, а теперь и подавно, она слишком стара для этого, у нее мало времени… Ну, ладно, иди ложись, я хочу спать.
Сюзанна встала. Когда она была уже в дверях, Жозеф спросил:
— Так спала ты с ним или не спала?
— Нет, не спала.
— Я так и думал. Главное не то, спала или не спала, а главное, чтобы не с ним, он мразь. Скажи ему завтра, чтобы духу его тут больше не было.
— Никогда?
— Никогда.
— А дальше что?
— Не знаю, посмотрим.
Назавтра мсье Чжо приехал, как обычно. Сюзанна ждала его у моста.
Едва услышав гудок лимузина, мать бросила работать на своей банановой плантации и уставилась на дорогу. Она еще надеялась, что все уладится. Жозеф, который мыл машину в маленьком пруду, по другую сторону моста, выпрямился и, повернувшись спиной к дороге, устремил грозный взор на мать, чтобы не дать ей подойти к мсье Чжо.
Сюзанна была босиком, в голубом хлопчатобумажном платье, перешитом из старого платья матери. Платье, подаренное ей мсье Чжо, она убрала. Только ее ноги и руки с накрашенными ногтями еще хранили следы их встреч.
В полдень за обедом Жозеф объявил о своем решении покончить с мсье Чжо и его визитами к Сюзанне.
— Незачем ему больше приезжать, — сказал Жозеф, — Сюзанна должна твердо сказать ему это раз и навсегда.
Уговорить мать оказалось непросто. С самого утра она, дрожа от возбуждения, строила планы. Предлагала им отправиться в город и продать там кольцо. Жозеф, разумеется, не спорил. Утром он не заговаривал о разрыве с мсье Чжо, и мать, едва встав с постели, улучила минуту, когда она осталась наедине с Сюзанной, и снова спросила, сколько стоит кольцо. Двадцать тысяч, сказала Сюзанна. Мать дошла до того, что спросила, как она считает, много ли еще у мсье Чжо таких колец и может ли он ими с такой же легкостью распоряжаться. Сюзанна рассказала, что он предложил ей выбрать из трех, все были хороши, но это, на ее взгляд, самое дорогое. Все три он дарить не собирался. Всегда вел речь только об одном.
— Будь у нас три этих кольца, мы бы выкарабкались. Если ты ему хорошенько все объяснишь, он, может быть, поймет, и мы будем спасены.
— Да плевать ему на наше спасение!
Мать никак не могла в это поверить.
— Если ты все объяснишь ему, с цифрами, то он просто не может не понять. Что это для него? Не может же он носить их все сразу, а нас бы это спасло.
Сюзанна сказала об этом Жозефу, но он по-прежнему настаивал на том, чтобы порвать с мсье Чжо. И объявил об этом в полдень за обедом.
— Порвать? — переспросила мать. — Не лезь не в свое дело!
— Порвать, — спокойно повторил Жозеф. — Если она ему не скажет, то скажу я.
Мать покраснела, как свекла, и вышла из-за стола. Она вопросительно посмотрела на Сюзанну. Ей хотелось услышать, что та скажет. Но Сюзанна молча ела, опустив глаза. Тогда мать догадалась, что они заодно, и впала в отчаяние. Как-то сразу осунувшись, она встала между ними и начала орать, но не так неистово, как обычно, а скорее испуганно.
— А дальше что? Что с нами будет дальше?
— Посмотрим, — сказал Жозеф мирно. — Охотники приезжают сюда без женщин. В горах их полно, на севере тоже. Посмотрим, может, поедем туда. Во всяком случае, с мсье Чжо покончено.
Мать сопротивлялась. Хотя по тону Жозефа было ясно, что это бесполезно.
— Охотники сами подыхают с голоду. С ним мне было бы спокойнее.
Жозеф был непреклонен, но терпелив. Он встал и подошел к матери. Сюзанна сидела, опустив глаза, не решаясь на них взглянуть.
— Слушай, у тебя что, глаз нет? Ты видела этого типа? Моя сестра не будет с ним спать! Даже если она никого другого не найдет, я не желаю, чтобы она спала с ним.
Мать села. Она решила схитрить.
— По-моему, не обязательно рвать прямо сегодня. Можно немножко повременить. Как ты думаешь, Сюзанна?
Жозеф стал говорить жестче, но по-прежнему не упоминая о кольце.
— Сегодня! А ее и спрашивать нечего, она никогда ни с кем не спала и не знает, что это такое.