Про меня

А одна девочка рассказывала мне, что ее родители не любят другдруга, что семейные обеды страшная скука, что у них скандалы. Чтоже, дети, которые видят, КАК их родители не любят друг друга, ониневинные?

Разве девочка, которая показала мне картинку, на которой крупнымпланом – фу!.. Она невинный ребенок?! Но в сексе же нет ничегозапретного и грязного! Секс вообще меня не интересует. Я так давновсе об этом знаю, как будто я родилась с этим знанием.

Если я говорю: «Санечка с ней спит», это не означает, что яфамильярничаю и не испытываю уважения к взрослым! А если взрослыйчеловек говорит: «Он с ней спит»? Никто же не думает, что ониспорченный или не испытывает уважения к другим взрослым. Длявзрослых это естественная часть жизни и разговоров и для менятоже!

Может быть, вам кажется, что гости и мамки-няньки меняиспортили, что нехорошо девочке вмешиваться в жизнь взрослых, но яне ВМЕШИВАЮСЬ, это моя жизнь.

«У Маруси талант и интуиция, Маруся знаток человеческих душ», –говорит Санечка.

Вы тоже могли бы стать знатоком, если бы все детство простоялиза спинкой стула.

Уже холодно, все сидят внутри. Я одна на веранде. Можнопопросить плед, они дают смешные пледы в крупную клетку. Засоседним столом сидит М. Он гений.

Он гениальный петербургский театральный актер. Он Несчастливцев,усталый трагик. М. играл во многих наших театрах и сейчас играет уСанечки.

Он не просто играет спектакль, он исследует свою душу. Кромерепертуара, играет моноспектакли – Хармс, Лермонтов, Мандельштам.Он грустит один со стаканом какого-то спиртного, не замечает меня,что я ему? – девочка, по уши завернутая в плед.

…М. вдруг встал, наклонился ко мне:

– Вы любите солнце в Питере? Питер – это Достоевский иГоголь, в Питере должно быть серо.

И ушел.

Какой красивый вопрос – вы любите солнце в Питере?

Я не люблю солнце в Питере. Это не депрессия, а просто в Питередолжно быть серо, от этого не грустно, Питер – это Достоевский иГоголь. Вот смешно – встретить на веранде родственную душу – неГоголя, конечно, и Достоевского, а М.

Когда я прогуливаю целый день, я всегда до чего-нибудьдодумываюсь, поэтому день прогула – это на самом деле ДЕНЬ ЗНАНИЙ.Что я сегодня узнала? Если сидеть на веранде одной, закутаться вплед почти с головой так, чтобы торчал только нос, и смотреть вниз,все кажется легким, невесомым, как перышко, и невеселое тожекажется невесомым, и все, абсолютно все кажется маленьким,маленьким и неважным, вьется у земли, и – раз, и полетело.

Моя другая жизнь

От моей кровати до моей парты несколько минут бега, не меньшечетырех, но не больше пяти.

Лицей было бы лучше назвать не лицей, а лицейка – в лицее всего10 человек. Но в уменьшительно-ласкательном «лицейка» естьпренебрежительный оттенок, а лицей не заслуживаетпренебрежения.

Воспитательная идея лицея в том, что все вокруг тупое, а мыособенные. У нас ограниченный контакт со средой, все, что вокруг, –у нас этого нет. У нас нет ничего, что есть в обычной школе, –раздевалка, мешки со сменной обувью, исцарапанные парты сприлепленной жвачкой. Нет дневников, отметок, матерящихсяподростков с пивом, замученных учителей, которые не читали Джойса.Мы не в этом городе, не в этой стране, не в этом мире. Или наоборот– это ОНИ не в этом городе, а мы как раз в САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ.

Образовательная идея лицея в том, что одаренные дети не должныобучаться по школьной программе, это тупо. Мы учимся во флигелеАничкова дворца, в залах с лепниной, все наши преподавателиработают в университете, они кандидаты и доктора наук.

Обычную школьную программу мы проходим два дня в неделю всевместе. В эти дни я сижу на веранде у Казанского собора. Остальныедни каждый человек учится по своему плану. У кого-то главныйпредмет математика, у кого-то европейские языки, у меня главныйпредмет – общая прелесть жизни. Мне углубленно преподаютлитературу, историю искусств, психологию.

Такое обучение в отрыве от мира стоит очень дорого, но Санечкадержит меня здесь, как редкого жука в банке, потому что ему такспокойнее. Он говорит. «После того, что мы пережили, я хочу хотя быв этом смысле быть за тебя спокоен». «Хотя бы в этом смысле» –пиво, ранняя беременность, жвачка, курение в туалете, Санечка можетбыть за меня совершенно спокоен – у нас этого нет.

Я живу там, где люди не живут. Все так говорят: «Здесь люди неживут!» Мы живем в нереально красивом месте. Жить здесь странно,как будто ни с того ни с сего поставил свою кровать в залеЭрмитажа.

Представьте себе, что вы стоите на Невском. Перед вамиЕкатерининский сад, за памятником Екатерине желтый с белымиколоннами Александрийский театр, слева павильон Росси и Аничковдворец, справа Публичная библиотека. Это самое красивое место вПетербурге! Кто-то из великих французов сказал – невозможно бытьнегодяем, если каждый день смотришь на красоту Парижа. Этонеправда, конечно, можно быть негодяем! Но это и правда – еслиживешь в красоте, невозможно быть ОКОНЧАТЕЛЬНЫМ негодяем. Есликаждый день дух захватывает от великолепия барокко и классицизма,то дух становится лучше.

Представьте себе, что вы прошли сквозь Екатерининский сад кугловому дому, поднимаетесь по лестнице, на третьем этаже стараясьне шуметь, открываете дверь ключом, попадаете в тамбур, гденаходятся две квартиры, и тихо-тихо на цыпочках прокрадываетесьмимо первой квартиры, и вдруг открывается дверь, и оттудавысовывается рука и – цап за плечо!

И так каждый день.

У меня дома Зверь – сидит в засаде.

– Ко мне! – скомандовала Вика и потянула меня за воротник ксебе.

Вика – моя бабушка, по прозвищу Зверь.

Моя главная жизнь

– Садись, – велела Вика, и я уселась на гинекологическоекресло.

– Оргазм – это заблуждение непрофессионалов. Что женщинадолжна иметь оргазм, это глупость! – сказала Вика, побрызгаладухами «Bulgari» носовой платок, вытерла пыль с туалетного столикасмоченным духами платочком. Выглядит она при этом совершенно каклектор, который читает лекцию большой аудитории, – интонационновыделяет главную мысль и делает паузу, словно я за нейзаписываю.

– Оргазм не нужен женщине для продолжения рода, посколькуосновной задачей женщины является беременность, вынашивание, роды,– сказала Вика, позвякивая браслетами и цепочками. Мы с Викой одетыодинаково – на мне джинсы и черный свитер, и на Вике джинсы ичерный свитер, только у меня это просто одежда, а у Вики –концепция, она хочет выглядеть как богемная ленинградская девочкасвоей юности. Но ей мало быть девчонкой-хиппи, она хочет бытьбогатой дамой, поэтому на ней всегда одежда из разной жизни –солдатские ботинки и золотая сумка, рваные джинсы и норковая шуба,бриллианты и войлочные бусы, и все это кричит – эй, алло, Вика недура, чтобы остановиться на одном имидже, Вика хочет бытьвсе-ем!

– По исследованиям не помню кого, в тысяча девятьсот непомню каком году, не помню сколько процентов женщин могут иметьоргазм, а остальные – нет. Это я тебе как профессионал говорю.

Какой профессионал? Врач, ученый-биолог, сексолог, проститутка?Если спросить у Вики, она отмахнется, – профессионал и все.

– Когда у тебя будет первый секс… Я сама тебе скажу, когдауже будет можно. Так вот, нужно, чтобы ты не была сильно влюблена всвоего первого мужчину, иначе это не будет чистый опыт, ты можешьперепутать оргазм с восторгом… или с ужасом.

Можно было бы подумать, что действие происходит в сумасшедшемдоме. Но действие происходило не в сумасшедшем доме, а в моемродном доме.

С чего начать, с гинекологического кресла?.. У меня есть комната«дома у Санечки» и «дома у Вики». Дома у Санечки, в большой,парадной квартире с окнами на Александрийский театр, у менясовершенно неподходящая для девочки спальня-будуар с зеркалами итремя (тремя!) антикварными комодами, но нет нормальной кровати иписьменного стола, уроки я делаю на кухне, а сплю на изогнутойкушетке. Дома у Вики, в небольшой квартире с окнами на Казанскийсобор, у меня нормальная кровать, шкаф, письменный стол игинекологическое кресло. Я складываю на него одежду, сижу на нем,разговариваю по телефону. У Вики все стены завешаны картинками, всеповерхности заставлены безделушками, Вика никогда ничего невыбрасывает, и, уж тем более, она не выбросила гинекологическоекресло. «Это память о моем отце, знаменитом гинекологе», –объясняет Вика гостям. Как будто гинекологическому креслуполагается быть в доме гинеколога, как в доме моряка положено бытькортику, а в доме учителя – школьным выпускным фотографиям. Насамом деле ее отец тайком вел домашний прием, и по оставшейся с техлет привычке Вика продолжала считать, что это семейная тайна.