Страница 6 из 7
Здравствуй, Асечка-мурасечка!
У нас была такаябрачная ночь и затем такаясексуальная жизнь, потому что мы с Ильей– брат и сестра. В духовном, конечно, смысле. Не так, как всериалах, когда вдруг обнаруживаются потерянные дети, исчезнувшиеродители…
Ася! Мы трое были предназначены друг другу для любви, дружбы иобщей судьбы. Можно выразиться так высокопарно. А можно сказать ипроще: мы все детство и юность крутились на одном пятачке –Литейный проспект, Фонтанка, улица Маяковского. Этот район у настеперь называют «золотой треугольник», имея в виду цены нажилье.
А между тем Илюшина квартира так и осталась жуткой запущеннойкоммуналкой. Я как-то от ностальгии отправилась на экскурсию. И чтоты думаешь – все тот же полутемный двор-колодец, душный подъезд,страшная лестница.
Все как тогда, вот только во дворе теперь Антикварный дворик,стены подворотни расписаны граффити, а раньше была только лужа… Ия, как много лет назад, уткнулась в дверь, облепленную звонками сгрязно-белыми бумажками «Петровы, два звонка» – дзинь-дзинь,«Ивановы, три звонка» – дзинь-дзинь-дзинь, представляешь?!
Оказывается, все были связаны еще до нашего рождения, все времяпересекались, как будто жили не в Ленинграде, а в околотке. Но этобыл Ленинград.
Илья появился на свет благодаря твоей бабушке.
Я пришла к вам впервые, когда мои родители уехали в Москву наюбилейный концерт Лемешева в Большой, он тогда в пятьсот первый разпел Ленского. Меня оставили с домработницей, а я от нее ускользнулаи пришла к тебе. Мне было семь, и я нисколько не удивилась, когдаАлександра Андреевна вышла с папиросой, одна папироса во рту,другая заложена за ухо, и представилась мне:
– Александра Андреевна, врач-гинеколог женской консультациипри роддоме на улице Маяковского, известном ленинградцам какСнегиревка. Вы в курсе, что Галича исключили из Союзакинематографистов?
– Нет, – испугалась я.
– Плохо. Интеллигентный человек должен быть в курсе. Ктоваши родители?
Она была вылитый крокодил Гена, с этим ее тягучим голосом. А япочувствовала себя Чебурашкой, у которого есть возможностьприобрести друзей.
– Мой папа – писатель, – радостно сказала я, пытаясьповысить шансы стать своей в этом доме.
– Писатель?.. – заинтересовалась АлександраАндреевна.
– Да! Папа пишет книги для взрослых, но сейчас написалкнижку для детей – про крепкую дружбу девочки-таджички имальчика-чукчи.
– Ах, вот оно что… – разочарованно протянулаАлександра Андреевна. – Ну, конечно… у нас же образоваласьновая историческая общность – советский народ. Твой папамолодец.
Я по ее тону поняла, что папе поставлен какой-то нехорошийдиагноз, а мне не удалось повысить свои шансы. Ей не понравилось,что мой папа – советский писатель. Но чего она ожидала? Что мойпапа Набоков или Солженицын?.. Ну, бог с ней, она была прекраснымчеловеком.
Илюша появился на свет благодаря Александре Андреевне, аГалочка, Илюшина мама, шила Александре Андреевне бюстгальтеры вателье на Литейном.
Кроме нестандартного размера бюста у Александры Андреевны былкритический взгляд на все проявления жизни, и где бы АлександраАндреевна ни появлялась, она со всеми вступала в страстныесложносочиненные отношения. Безропотная Галочка терпела иулыбалась, у нее был на редкость неконфликтный характер, и ейпоручали самых сложных заказчиц.
Илья любит сказать, и в интервью, и в частной беседе, что он«дитя ленинградской коммуналки» и вырос в пролетарской среде. Онтак грустно и гордо об этом говорит, что все тут же ахают – как жеэто-как же это, ведь вы буквально дышите культурой, вы же нашевсе…
А помнишь, как он стеснялся этой коммуналки, и что нет отца, идаже маму?.. Свою маму он был готов пронести на руках по всемумиру, но когда она неправильно ставила ударения, его как будтотоком дергало.
Илья был назван Ильей, когда ему исполнилось шесть недельвнутриутробного развития. Меня в этом возрасте называли просто«беременность шесть недель», а тебя «направление на аборт».Александра Андреевна говорила: «Я выдрала из рук этой натурщицынаправление на убийство моей единственной внучки». Говорила: «Твоя,Ася, так называемая мать упорствовала в своем желании тебяубить».
А он уже был человек, названный в честь отца, Ильи, а фамилииотца ребенка Галочка не знала.
Представляешь, какая сцена была в кабинете женской консультации?Я ее вижу, как будто у меня в голове показывают кино.
– …Живете? – спросила врач Галочку.
Оцепеневшая от ужаса Галочка кивнула, изумившись странномувопросу, ставившему под сомнение ее существование.
– Ну? Вы живете или нет? – басом рявкнула врач.
– Я да, живу. По адресу Литейный проспект, дом 53, квартира12, комната 14 метров, – послушно ответила Галочка, решив, чтов этом страшном кабинете свои правила, отличающиеся от правилреального мира. Уже в самом визите к гинекологу ей чудилось что-тонеприличное, как будто она была заранее виновата. Если женщиназамужем, ей можно ходить к гинекологу, а если нет, то визит кгинекологу – позор.
– Живете половой жизнью? – громко и раздельно пояснилаврач, как будто Галочка была умственно отсталая. И, уловивбесшумное умирающее от стыда «даа», голосом, которым командирпосылает солдат в атаку, велела: – На кресло!
Александра Андреевна посмотрела на Галочкины тонкие, в синеватыхпупырышках, как у цыпленка, разведенные ноги в аккуратных белыхносочках, смерила взглядом застывшую в кресле тщедушную фигурку,неожиданно пышные светлые кудри, разметавшиеся в изголовье кресла,маленькое нежное личико, – вылитая знаменитая манекенщицаТвигги, угловатый подросток с инфантильным выражением лица.
– Расслабься, не зажимайся так!.. Так и знай, я недовольна– плохо сел, сбоку топорщится, – грозно сказала врач,пристраивая зеркало в Галочкиных глубинах. Галочка шевельнулась,стараясь помочь ей, но, оказывается, речь шла не об этом страшноминструменте. – Я тебя узнала. Это ты мне бюстгальтериспортила.
Галочка боялась, что врач станет ее ругать за то, что онапотеряла девственность не в замужестве, что она, получается,легкомысленная, гулящая, как проститутка, и то, что ее ругали заплохо сшитый бюстгальтер, ее приободрило. Врач мяла пальцамиГалочкин живот, а Галочка слабо пыталась оправдываться, ведьбюстгальтер сидел отлично. Теперь и она узнала АлександруАндреевну, – эту заказчицу она называла про себя «ПетрПервый», такая она была величественная, со строгим лицом, усиками,звучным басом и переменчивым нравом. Это она написала Галочке в«Книгу жалоб и предложений» на одной и той же странице один едкийругательный отзыв и две благодарности.
– Беременность восемь недель, – пробасила АлександраАндреевна.
Незамужняя сирота Галочка Петрова смотрела в грязный от весеннихпротечек потолок с просветленным лицом, затем, чуть приподнявшись,поглядела на сердитую усатую Александру Андреевну как на ангела,принесшего благую весть.
– Беременность есть, а мужа нет, – констатировалаАлександра Андреевна, и Галочка сжалась, – откуда она знает,неужели у нее внутри что-то не так, как у порядочных женщин?..
– Направление на аборт, – бросив зеркало в таз,интимным басом печально произнесла Александра Андреевна.
– Большое спасибо, – вежливо пискнула Галочка.
– «Спасибо, да» или «спасибо, нет», – насмешливопоинтересовалась Александра Андреевна.
– Спасибо, нет, – выдохнула Галочка.
– А я тебе говорю, аборт-то проще, – искушалаАлександра Андреевна. – Дурочка ты…
Подружка в ателье тоже назвала Галочку дурой.
– У тебя чего с ним? – спросила она Галочку.
Галочка могла бы ответить, что они дружат, но она сказалачестно: «Мы решили пожениться». Подружка поняла, что этоиносказание означает, что они спят друг с другом.
– Ну и дура. Раз ты ему дала, он теперь фиг на тебеженится. Ну, если что, сбегаешь на аборт.
Слова «сбегать на аборт» не устраивали Галочку с эстетическойточки зрения, казались ей грязными, унизительными для чего-либо,имеющего отношение к такому замечательному человеку, каким был… Каксказать, кто он? Муж – он был не муж, «любовник» было словом не изГалочкиного лексикона, друг – тоже нет, как он может дружить с ней?Он такой необыкновенный, культурный, в очках, с книжками в портфелеи красивым словом «диссертация». Он – это одно, а она – совсемдругое. Мысленно Галочка всегда называла его красиво и значительно– «любимый человек». Любимый человек, узнав о беременности, нерассердился и не бросил ее, но и жениться не обещал, а она сама неспрашивала, не вздыхала, не смотрела томно, не намекала.
– Твой прихехешник где, уже бросил тебя? – открываякарту, ворчливо спросила Александра Андреевна.
Галочка все еще с разведенными ногами, не смея слезть с креслабез разрешения, с достоинством возразила, хотя в позе распластаннойлягушки ей было трудно соблюдать достоинство:
– Он не прихехешник, а любимый человек.
– Скажите, пожалуйста, какие мы романтичныебелошвейки… – пробормотала Александра Андреевна. –Хорошо, где он, любовник белошвейки, мушкетер? Уехал за подвесками,спасать королеву?
– Он не мушкетер, а любимый человек, – упрямиласьГалочка.
Галочка не поняла, почему любовник белошвейки – мушкетер, причем здесь какие-то подвески, она не читала «Трех мушкетеров», онавообще со школы не прочитала ни одной книги. Ни о чем умном онаникогда не размышляла и вообще особенно не размышляла, необдумывала отношения, но у Галочки, детдомовской девочки, былавнутренняя тонкость, не позволяющая ей суетиться, просить,навязывать себя, требовать. Она считала, что если жизнь ей чего-тоне предлагает, значит, ей этого не положено. Она просто любиласвоего любимого человека, и беременность от него казалась ейблагом, в том самом, прямом, библейском смысле.
– Я его назову как отца. Илья, Илюша, – теплым груднымголосом, будто приласкав, сказала Галочка.
– Что Илья, Илюша? Ах, Илюша… – протянула АлександраАндреевна. – Слезай с кресла, чего ты ждешь? Что я загляну втебя и скажу: «Здравствуй, Илюша»? До одиннадцатой недели приходиза направлением на аборт, не позже. Позже не дам, и не проси, неумоляй.
– А можно мне родить? – робко попросила Галочка. Ейотчего-то показалось очень важным получить разрешение от этогострашного доктора, как будто в ее силах было запретить рожать инавсегда разлучить ее с Илюшей.
– Можно, раз уж ты такая дура, – милостиво разрешилаАлександра Андреевна.
Аборты, запрещенные с 30-х годов, снова разрешили в 55-м, и задесять лет она выдала направлений без счета таким романтичнымбелошвейкам с маленькими миленькими личиками, не понимающим, что заминутную романтичность придется расплачиваться годами одинокойбеспомощной любви. Но она так радовалась, когда можно было сказать:«Будешь приходить на осмотр раз в месяц». Она нам с тобой уже тогдаговорила, что аборт – это убийство. Тогда было совсем не модно такговорить, а модно было считать, что женщина сама имеет праворешать, жить ее ребенку или нет.
Раз в месяц не получилось, получилось раз в неделю, и даже чаще.Галочка Петрова буквально прописалась в кабинете АлександрыАндреевны, у нее была самая толстая карта в консультации: отеки,белок в моче, недостаточная прибавка в весе, угроза выкидыша.Александра Андреевна называла Галочку «горе мое» и возилась с нейтак страстно, будто в Галочкином цыплячьем теле был ее собственныйвнук. А не Илюша Петров.
А еще она говорила, что твою мать удалось заставить прийтипоказаться всего один раз за всю беременность. Послушай, теперь ужеможно спросить. Ты говорила: «Мне наплевать, что моя матьиспарилась из нашей жизни, как мокрое пятно с футболки». Или этопросто красивая фраза? Прости, что спросила.
Пока.