Два берега

Мари встала и легкой походкой направилась к выходу. АлександрСергеевич догнал ее, резко схватил за локоть и развернул ксебе.

— Больно, — пожаловалась Мари и попробовалаосвободиться.

— Извините, — следователь отпустил ее, — выпросто… Вы понимаете, что творите?

— Это мои вещи, и я сама решаю, нужны они мне или нет.

— Мари, кого вы защищаете? Он вор! Он крадет чужие деньги,он обманул уже не одну женщину, он бросает своих детей! Теперь онобворовал и бросил вас. На что вы будете жить вместе с ребенком? Выже уволились с работы, а все сбережения хранили в украденныхшкатулках и банках.

— Ничего, проживем. С голоду не умрем. Умрем — так не вашедело.

Мари вышла на невысокое крыльцо здания РОВД, вдохнула прохладныйвоздух и почувствовала, что медленно сползает вниз. Ногиотказывались держать ставшее тяжелым тело, в голове звенели словаследователя: «Обман, все обман, обман, обман, обман».

Молоденький сержантик принес ее обратно в кабинет АлександраСергеевича на руках. Мари была совсем легкой. Ее маленькая,аккуратная головка с черными смоляными кудрями так наивно свесиласьс руки сержанта, как будто девушка спала.

Александр Сергеевич вздохнул, велел положить Мари на диван иотправился звать коллегу-медика. Что делать с бесчувственнымиинтеллигентными девицами, беременными от воров, он не знал. Раньшеему такие не попадались.

Мари пришла в себя от едкого, удушающего запаха, и первое, чтоона увидела, было обеспокоенное лицо Александра Сергеевича сосдвинутыми бровями и сосредоточенно сжатыми губами.

— Это опять вы? — пролепетала она. — Будете учитьменя жить?

— Не буду, — мрачно пообещал следователь, —бесполезно. Всегда знал, что все бабы дуры. Потому что бабы.

— Я не баба, — запротестовала Мари слабым голосом ипопыталась встать.

— Лежите уж, пока снова в обморок не грохнулись. Ядежурного послал за крепким и очень сладким чаем — будете сейчаспить.

— Я не люблю сладкий чай.

— Выпьете, как лекарство, не маленькая. Хоть бы о ребенкеподумала, если себя не жалко.

— Не ваше дело, — огрызнулась Мари, но чай решилавыпить и действительно полежать еще, голова сильно кружилась.

— На бабу обиделась? — догадался Александр Сергеевич,который вдруг перешел на «ты». — Ты думаешь, я тут из-за денегтебе все это рассказал? Старался, искал. Не в деньгах дело. Мнетебя жалко. Ты посмотри, до чего ты себя довела, а еще матьназывается. Ехидна ты, а не мать, так обращаться с будущимребенком. Ладно, голову свою не приставишь, мужика ты нерассмотрела вовремя — но то, что сейчас ты не хочешь попытатьсянайти и вернуть хоть что-нибудь… Кому нужны эти твои жертвы спорванными заявлениями? Ты думаешь, он это оценит? Он этого неузнает, а узнал бы — только посмеялся. У него таких дур, как ты,было вагон и будет еще вагон. И чем больше вы даете об себя ногивытирать — тем меньше он вас уважает, тем больше наглеет.

— Не надо, прошу вас.

— Что — не надо? Правды не надо? Правда режет глаза и колетуши? А придется. Жизнь — это не принцы на белом коне, которых вы,сумасшедшие бабы, все ждете и ждете, бесплатный сыр только вмышеловке.

— Вас что, жена бросила? — спросила Мари.

Александр Сергеевич осекся. Помолчал, глядя на девушку.

— Да, бросила.

— Это давно было?

— А что?

— Просто интересно. Вы поэтому теперь всех женщинненавидите, а еще больше ненавидите тех мужчин, ради которыхженщины готовы на все.

— Ненавижу… да никого я не ненавижу. Жена, кстати, обратнопотом хотела вернуться — я не пустил. Нахлебалась она со своимпринцем. Поняла, что надо не принцев выдумывать, а с нормальныммужиком нормально жить, только поздно уже было. А вот мужчин… И чтоже такого в этом воре, если ради него ты готова на все? Уголовник,плохой муж, плохой отец, понаделал и побросал детей, обокралнесколько семей…

— Что бы вы понимали! Он… он… он прекрасен! — выпалилаМари, зажмурившись. — Он похож на Христа. У него изумительныеглаза и точеные руки, руки, которые можно целовать бесконечно!

Следователь рассматривал девушку со странной смесью жалости,интереса и удивления.

— Ты, случайно, в детстве головой не падала? Ты понимаешь,что мужчину надо выбирать не по красоте его рук и не по цвету глаз,а по его мужским качествам? Чтобы он стал мужем и отцом, чтобы онбыл надежный, чтобы стал каменной стеной, чтобы на него можно былоположиться? Красота — дело проходящее и малополезное.

— Не всему же быть полезным! — Марираскраснелась. — Или менты в музеи не ходят, на картины несмотрят, стихов не читают, а ценят только хлеб с колбасой? Иженщину оценивают по умению готовить, а мужчину по толщинекошелька?

Мари сама не заметила, как села и выпила практически весь чай.Она уже чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы уйти домой, но еезахватил разговор. Немолодой следователь, так низко оценивший еелюбовь и жертвенность по отношению к столь дивному существу, какМитя, ее разозлил. Мари решила доказать свою правоту, а заодно и«уесть» противного мента, который посмел рассуждать о ее муже спозиции не низшего, не равного, а даже страшно подумать — высшего.Как будто он мог сравниться с Митенькой! Митенька, как Карамазов,мог воровать и предавать, но оставался прекрасен.

— Правильно от вас жена ушла, — откровенно объявилаМари, — я бы тоже ушла. Небось цветы раз в год дарили, априходя домой, не «Здравствуй, родная, хочешь я прочитаю тебестихи, которые написал сегодня, думая о нашей любви» — а «Жратьдавай, почему еда еще не на столе?» — говорили.

— Зато я не только ничего у нее не украл, а, наоборот — приразводе многое оставил ей, что было мое. Чтобы она началанормальную жизнь. И квартиру разменяли так, что ей досталасьхорошая однокомнатная в зеленом районе, а себе взял комнату вкоммуналке на паршивой окраине. Мебель всю отдал, почти всютехнику. Были бы дети — вообще ничего бы не взял, ни единой мелочи,кроме своей одежды.

— Подумаешь, — буркнула Мари, но, если честно,возразить было нечего. — Я говорю, что женщину любить надо.Боготворить. А не делать из нее бесплатную прислугу.

— Как Митя твой? — ехидно поинтересовался АлександрСергеевич.

— Да, как мой Митя. За три месяца я ни разу не занималасьникакой бытовухой, и никогда он меня не обидел. На руках носил,ласкал, целовал, и было очевидно, что любит.

— Ненадолго же его хватило, — хмыкнул следователь, аМари неожиданно разрыдалась.

Она вытирала слезы ладонями, размазывая косметику по лицу истала похожа на уличного мальчишку-гавроша.

— Тебе нельзя плакать, — смешно засуетился вокруг нееАлександр Сергеевич, не зная, что делать. — Не плачь, ну,пожалуйста! Попей вот еще чаю…

Он сел рядом и совал Мари в руки чашку, а Мари никак не моглауспокоиться, хотя очень старалась. Плакать перед представителемплемени «козлов поганых», как называл их Митя, девушке было ужасностыдно.

«Теперь он окончательно решит, что я баба и дура, —подумала Мари и тут же разозлилась на себя. — Какая разница,что он там подумает».

— Я же говорю, — произнесла Мари, когда слезы сталовозможно контролировать, — правильно жена от вас ушла. Неумеете вы с женщинами обращаться. Хоть бы платочек, что ли, подалиили какую-нибудь салфетку.

Александр Сергеевич достал из кармана огромный сине-желтыйплаток размером с маленькую скатерть и отдал Мари.

— И плачущих женщин утешать не умеете, — не унималасьта. — Неласковый вы, короче. Недобрый, неромантичный ишовинист вдобавок. Поэтому и завидуете таким, как Митя, — ихженщины обожают.

— Ага… завидую. Обзавидовался. Пойдем, домой тебя провожу,пока принца твоего уголовного рядом нет, я, неумеха, займусь егобеременной женой.

— Спасибо, сама дойду.

Мари решила проявить гордость, удивляясь, что, несмотря на своюледяную боль, ухитряется флиртовать с немолодым и некрасивымследователем почти на полном серьезе.

— До больницы ты дойдешь. Не выпендривайся, тебе о ребенкедумать надо.

— Что вы заладили про ребенка да про ребенка. Не ваш.

— Без разницы. Ты сейчас не женщина, а ходячий инкубатор.Поэтому не о себе должна думать и беспокоиться. У меня машина, ядовезу, куда надо. Позвони подруге, с которой приходила, поезжай кней. Или к родителям.