Штопор

Действия живительного сока и чая оказались непродолжительными,плечо снова стало гореть, будто жгли его раскаленным железом; икровь, закипая, разливается по жилам, ошпаривая всю сторону,доставая до сердца. Наталья вытерла ему лоб платком и спросила усестры:

— А кто у вас начальник хирургического отделения?

— Полковник Воронцов Анатолий Сергеевич.

— А где он сейчас?

— Здесь, в госпитале.

— Можно его попросить?

— Если он не на операции. — И сестра ушла. Николай непереносил женских слез, видеть же муки и страдание жены было ивовсе нестерпимо. Он попросил:

— Тебе надо отдохнуть. А я пока посплю.

— Нет, нет, — категорично запротестовалаНаталья. — Спи, я просто посижу. Я нисколько не устала.

Ему не хотелось огорчать ее. А боль жгла все сильнее, добраласьи до головы — трудно было говорить, в глазах снова замелькалиогненные бабочки, сознание начало туманиться; если сестра несделает обезболивающий укол, он потеряет сознание в третий раз.Нет, Наталья не должна видеть его в таком состоянии. И он повторилчерез силу:

— Я тебя очень прошу.

У Натальи снова побежали из глаз слезы.

— Почему ты… отсылаешь меня? — спросила тихо, сквозьвсхлипывания. — Ты не можешь простить и потомунапросился?..

Как ему было тяжело и нежелательно говорить на эту тему.Объяснять то, что он любит ее больше прежнего, было неуместным ипротивоестественным — кто говорит в его положении о любви? ОбАфганистане она тоже не поймет, он и сам толком не мог объяснить,что позвало его туда: чувство интернационального долга — слишкомвыспренне и банально, желание испытать себя, на что способен —нескромно, жажда славы — и вовсе неубедительно. И все-таки надобыло как-то объяснить Наталье, успокоить ее.

— А я больше вспоминаю нашу жизнь в Москве, отпуск наюге, — сказал он с укором. — Разве я дал повод усомнитьсяв моей искренности?

— Нет, нет, прости. — Наталья взяла его почтибеспомощную исхудало-жесткую руку. — Но не гони меня. —Слезы капнули на кисть, и она быстрым движением вытерла пальцыплатком.

— Хорошо, — согласился Николай. — И обАфганистане. Да, я попросился туда. Почему? Считай этопрофессиональным долгом… И не казни себя, я тоже во многом виноватперед тобой…

Он очень устал. Голова тяжелела, туманилась, нить мыслейрвалась, и трудно было собрать слова во фразы; боль жгла теперь всетело — ни пошевелиться, ни кашлянуть. В горле начало точить, воздухбудто с силой рвался наружу, а что-то его не пускало. И сестракуда-то пропала…

Воздух все-таки нашел щелку — Николай кашлянул, и все телословно пронизало электрическим разрядом, из глаз посыпалисьискры.

— Ты еще и простыл, — Наталья растерянно и беспомощностала шарить взглядом по тумбочке, по своей сумке, видимо,отыскивая лекарства.

— Пить, — еле выговорил Николай, борясь с очереднымкомком, застрявшим в горле.

Она открыла бутылку, но не решалась налить в стакан.

— Надо бы теплой…

— Ничего. — Он протянул руку, и она не в силах былаотказать ему, хотя опасалась, что прохладный напиток может вызватьновый приступ кашля.

Николай выпил с жадностью, чувствуя, как спадает внутри жар. Нолишь на мгновение, словно на костер плеснули малой толикой воды,которая только раздразнила пламя, дала трещину в обуглившейсяповерхности, и огонь забушевал еще остервенелее.

— Еще, — попросил Николай.

На лице Натальи было такое сострадание, словно ей больнее, чемему, и вместе с жалостью к Николаю вернулись досада и злость — ееупрямство только усиливает боль и причиняет обоим душевныемуки.

Наконец вернулась сестра.

— Сейчас Анатолий Сергеевич придет.

А пламя внутри разгоралось все сильнее, легкие вздымались, какмехи, плохо подающие воздух. И едва Николай делал вдох, телосотрясал кашель.

Сестра побежала за чаем, а Наталья, налив в стакан соку, грелаего руками, ожидая, когда кончится приступ и можно напоитьмужа.

Вошел врач.

— Анестезин, быстро! — крикнул он вошедшейсестре. — И каталку!

«Значит, плохи твои дела, — подумал о себе Николай. —Неужели конец? Из-за такой пустяковой раны… Не паникуй, ты вхорошем госпитале, у хороших врачей. Наталью только зрявызвали…»

Куда они везут его?.. Эка, непонятливый — конечно же, воперационную… Но зачем давят на сердце — ранен-то он в плечо?..

А это совсем лишнее — на глаза разноцветные повязки… Теперь нарот… Ему и без того дышать трудно. «Что вы делаете?!» — хотелвозмутиться он, но язык не повиновался.

Наталья сорвала повязку с глаз — он отчетливо увидел еезаплаканное лицо, — потом со рта. Он жадно глотнул воздух, нопожилой мужчина с большими, страшными руками снова накинул повязку.Где-то заиграла музыка. Что, реквием Моцарта или похоронный маршШопена? Заснул он или начал бредить?.. Вот теперь музыки нет,только приглушенные мужские и женские голоса… Ну да, доктора исестры. И еще чьи-то… Они знают свое дело, боли же почти нечувствуется. Вот только сердце зря они так сдавили и дышать емупочти не дают… Почему Наталья плачет?.. И Аленку, Аленку зря сюдапривели — она напугаться может… Все-таки он бредит… Боли-то почтинет. И сердце успокаивается, затихает. Кажется, остановилосьсовсем… И пусть отдохнет. Главное, чтоб не болело…

— Кислород! Кислород! — кричит доктор. — Крови…Еще… Кодеин…

И пусть кричат себе. А ему спокойно, хорошо. Боль отпустила,голова прояснилась. Вот только волны тумана набегают… Но это нестрашно… Ах, какое голубое небо! Просто прелесть! И солнце,большое, огненно-красное… Откуда туман?.. Или дым?.. И сновамузыка, то звенящая, то траурная… Непонятные голоса: «Массаж…»,«Шприц…». Где-то что-то жужжит, кусает в самое сердце, слабо, елеслышно. А сердце молчит. Трепыхается и затихает, как заглохший внебе двигатель…

Не чувствуется ни рук, ни ног. И вообще… Только голова… Тумансгущается, плотнеет, куда-то все плывет, подхватывает его и несет,несет…

5

Николая похоронили в Тарбогане, на краю аэродрома, на небольшомкладбище летчиков в одной могиле с Мальцевым — вместе летали,вместе погибли и вместе спать им вечным, непробудным сном. Раннимиутрами их могила оглушается громовыми раскатами. Железные птицы,взмывая ввысь, делают здесь первый разворот, словно приветствуютгероев поклоном.

На похороны приезжали родители Николая, и Наталью поразило, какмгновенно состарило и согнуло их горе. Они почти не плакали, видно,выплакали слезы, когда получили телеграмму и пока ехали; отец всевремя сморкался в платочек, словно простуженный, а мать,придерживаясь за его руку, постанывала и беззвучно шевелила губами.Прилетели из Кызыл-Буруна и Валентин с Мариной, летчики из отряда,служившие с Николаем, и те, которых он учил. Многие не сдерживалислез. А Наталья словно задеревенела. Поначалу она не верила впроисшедшее, успокаивала себя, что это кошмарный сон и она скоропроснется. Но сон не проходил, и Николай к ней не возвращался.

Потом был панический страх: как быть без Николая, что делать,мысли о своей вине перед ним; потом сетования на судьбу, на людей,пославших мужа на смерть, не защитивших его, не спасших отпустяковой раны. И наконец, ею овладело безразличие ко всему,словно нет никого и ничего вокруг живого. И сама она не живая, однавидимость, непонятно зачем существующая. И движения людей, ихдействия, разговоры — все это мираж, воображение, нереальное бытие,которое должно вот-вот кончиться. Она слушала всех, отвечала, тожечто-то делала; ела, пила, когда принуждали ее к этому, у самой жени желаний, ни аппетита не было.

Аленку забрали дед с бабкой, уговаривали и ее поехать с ними;наверное, она согласилась бы, если бы не Марина.

— Надо оформить пенсию на Аленку, — напомнилаподруга, — и самой решить, как дальше жить…

Марина осталась на несколько дней и ухаживала за ней, как заребенком: кормила, возила в военкомат, к нотариусу, а вечеромвтолковывала, что жизнь есть жизнь и опускать руки нельзя, что надоподумать об Аленке, решить, где жить и работать.

Да, жизнь есть жизнь. Деньги стали быстро иссякать — их былонемного, ни Николай, ни она особенно экономить не умели, вперед незаглядывали, — и надо было подумать о хлебе насущном.