Страница 2 из 14
Беата и Ульм покорно шли за родителями.
— Ты хотя бы повеселилась этим летом? — тихо спросилУльм у Беаты. Он был единственным, кто серьезно беседовал с ней,допытываясь, о чем она думает. Хорст и Бригитта были слишком занятысобой и развлечениями, чтобы тратить время на умные разговоры ссестрой.
— Да, — кивнула Беата с застенчивой улыбкой. ХотяХорст и был ее братом, девушку не переставали удивлять еговнешность и доброта. Он был человеком мягким, спокойным и как двекапли воды походил на отца в молодости — высокий блондинспортивного сложения. Его голубые глаза и светлые волосы частосбивали с толку незнакомых людей, потому что Хорст совсем не былпохож на еврея. Разумеется, в Кельне ни для кого это не былотайной, но принимали Витгенштейнов в самых аристократическихкругах. Некоторые члены семейств Гогенлоэ были школьными друзьямиотца. Витгенштейны были так уважаемы и известны, что для нихгостеприимно распахивались все двери. Но Якоб ясно дал понятьдетям, что судьбу следует связывать исключительно с единоверцами.Собственно говоря, это даже не было предметом обсуждения, никто издетей и не подумал бы оспаривать мнение отца. Витгенштейнов вездепринимали с распростертыми объятиями, но и в их кругу было немалодостойных молодых мужчин и женщин. Недостатка в женихах и невестахне было.
Посторонний никогда не посчитал бы Ульма и Беату родственниками.Братья и сестра Беаты удались в отца, такие же высокие и белокурые.Словно по контрасту с ними, Беата походила на мать: миниатюрная,хрупкая, тоненькая брюнетка, с волосами цвета воронова крыла ифарфорово-белой кожей. Единственное, что она унаследовала ототца, — огромные голубые глаза, оттенком темнее, чем у братьевили Бригитты. Глаза матери были темно-карими, но если не считатьэтого небольшого различия, Беата была ее копией, чем втайневосторгался отец. Он и после двадцати восьми лет брака былпо-прежнему влюблен в свою жену, а улыбка Беаты напоминала ему отой семнадцатилетней девочке, на которой он когда-то женился. И этосходство неизменно трогало его. Поэтому отец обожал Беату, иБригитта часто жаловалась, что он больше любит старшую сестру ипозволяет ей все. Правда, желания Беаты были достаточно скромными,а вот планы Бригитты оказывались куда более рискованными. Беатаохотно оставалась дома, читала или занималась. Отец единственныйраз рассердился на дочь, застав ее за чтением английского переводаБиблии.
— Это еще зачем? — строго спросил он, увидев, чточитает шестнадцатилетняя Беата. В то время она увлекласьхристианским учением и прочла почти весь Ветхий Завет.
— Но это так интересно, папа! Каждая история — простошедевр, и многое совпадает с нашей верой. Оказывается, у нас многообщего с христианами!
Правда, в тайне она предпочитала Новый Завет, но отец посчиталвсе это не столь уж безобидным и вскоре отобрал у дочери Библию. Онне желал, чтобы она читала подобные книги, и посоветовал Моникеполучше следить за Беатой. Дело в том, что девушка превратилась внастоящего книжного червя, она проглатывала все, что только смогладостать, включая труды Аристотеля и Платона. Ее увлекли греческиефилософы, и даже отец был вынужден признать, что, родись Беатамужчиной, она могла бы стать выдающимся ученым. Но сейчас Якобжелал, чтобы Беата поскорее вышла замуж, а Ульм нашел себе невесту.Однако время шло, за Беатой никто не ухаживал, и Якоб уже начиналпобаиваться, что она останется старой девой. Ее серьезность илюбовь к учебе отнюдь не способствовали успеху в обществе. Он самсобирался кое-что предпринять этой зимой, но война все расстроила.Так много мужчин забрали в армию, так много знакомых молодых людейпогибли за последний год. Ненадежность будущего тревожила.
Якоб считал, что Беате нужен не слишком молодой муж, человекзрелый, который мог бы оценить ее интеллект и разделить интересы.Такого же неплохо бы найти и для Бригитты, нуждавшейся в твердойруке. Хотя Якоб любил всех своих детей, старшей дочерью он гордилсябезмерно. Себя он считал человеком мудрым и сострадательным, к комуможно без колебаний обратиться за помощью. Беата глубоко любила иуважала и своего отца, и свою мать, хотя не могла не признать, чтос матерью ей легче и свободнее разговаривать, — она не такподавляет, как отец.
Якоб, не менее серьезный, чем Беата, не одобрял легкомыслиямладшей дочери.
— Как бы мне хотелось, чтобы ты не возвращался нафронт, — грустно взглянула на брата Беата. Остальные успелиповернуть назад, и теперь они с Ульмом оказались намного вперединих.
— Мне тоже страшно думать об этом, но, надеюсь, все скорозакончится, — ободряюще улыбнулся Ульм, хотя сам не верилсвоим словам. Но подобные вещи было принято говорить женщинам, покрайней мере он так всегда считал.
— Я смогу получить очередной отпуск не раньшеРождества, — добавил он. Беата кивнула, хотя до Рождестваоставалась еще целая вечность, а ей была непереносима сама мысль отом, какой ужас их ждет, если что-то с Ульмом случится. Она обожаластаршего брата, хотя никогда не признавалась в этом. Хорста Беататоже любила, но он казался ей глупеньким юнцом, любившим дразнить инеизменно смешившим ее. А вот отношения с Ульмом были совсемиными.
По дороге в отель они продолжали болтать ни о чем, а потом ихждал последний ужин перед возвращением мальчиков в армию. Хорст,как всегда, развлекал родных тем, что пародировал всех встреченныхсегодня знакомых и рассказывал невероятные истории об ихдрузьях.
Наутро все мужчины уехали, а женщины остались в Женеве еще натри недели. Якоб хотел, чтобы они оставались в Швейцарии как можнодольше, хотя Бригитте уже становилось скучно. Зато Беата и Моникабыли вполне довольны здешней жизнью.
Как-то днем Бригитта с матерью отправились за покупками, а Беатаосталась в отеле, сославшись на головную боль. Говоря по правде,она была совершенно здорова, но уж очень не любила ездить помагазинам. Бригитта же, наоборот, всегда старалась перемерить все,что попадалось на глаза, заказывала платья, шляпки и туфли. Мать,пораженная ее безупречным вкусом и чувством стиля, потакала дочери.Окончательно изведя портных, сапожников и перчаточников, ониотправлялись к ювелирам. Беата, зная, что они задержатся до самогоужина, отправилась в сад, где устроилась с книгой на солнышке,довольная покоем и одиночеством.
После обеда она отправилась к озеру и выбрала ту дорогу, покоторой они гуляли накануне. Сегодня на Беате были белое шелковоеплатье, широкополая шляпа от солнца и светло-голубая шаль под цветглаз. Шагая по тропинке, она что-то тихо напевала. Большинствопостояльцев отеля еще обедали или уехали в город, так что вокруг небыло ни души. Девушка медленно брела, задумчиво опустив голову идумая о братьях. Она немного растерялась, когда мимо бодрым шагомпрошел высокий молодой человек и на ходу улыбнулся ей. Отнеожиданности Беата резко отступила в сторону, споткнулась,подвернула ногу и охнула от боли. Молодой человек проворно протянулруку и, поймав пошатнувшуюся Беату, удержал ее от падения.
— Прошу, простите меня, пожалуйста! Меньше всего я хотелвас напугать, а уж тем более сбить с ног, — извинился он,по-видимому, искренне встревоженный, и Беата отметила егопоразительную красоту. Высокий, светловолосый, с такими же, как унее глазами, сильными руками и мускулистыми плечами, он показалсяей неотразимым.
Принося извинения, молодой человек продолжал удерживать ее.Беата вдруг сообразила, что шляпа ее слегка сбилась набок, ипоспешно поправила ее, искоса поглядывая на незнакомца. Ейпоказалось, что он чуть старше Ульма. Белые брюки, темно-синийпиджак, светло-синий галстук и дорогая соломенная шляпа,придававшая ему несколько залихватский вид…
— Спасибо, но ничего страшного не случилось. Как глупо смоей стороны! Я не слышала ваших шагов, иначе уступила быдорогу.
— И не видели меня, пока я едва не сбил вас с ног. Боюсь,это было крайне невежливо с моей стороны. Вы можете идти? Как вашанога? — сочувственно осведомился молодой человек.
— Почти не больно. Вы вовремя успели подхватить меня.
Он говорил по-французски, и она отвечала на том же языке,поскольку учила французский в школе и с тех пор успела его ещеусовершенствовать. Отец настоял, чтобы дети учили английский, онхотел также, чтобы они говорили на итальянском и испанском. Беатапослушно уселась за учебники, но знанием двух последних языков неблистала. Да и ее английский, в отличие от французского, был всеголишь сносным.