Страница 17 из 178
- Какого хера?! За что тебя прощать, Бусинка?! – Вячеславсорвался на крик, и тут же оборвал себя. Рыкнул от беспомощности иотчаяния, стукнулся затылком о дверь купе, на которую опирался. –За то, что меня выбрала? Что со мной жила?! Ты не виновата! –Ухватив ее за подбородок, Вячеслав надавил, не позволяя опятьотвести от него глаза. – Ни в чем ты не виновата, слышишь?! – Сиплонастаивал он, пытаясь поймать ее взгляд. – Только я.
Она зажмурилась.
Щеки Агнии уже были сухими, но ее тело, которое он держал,сотрясали беззвучные рыдания. Опустошенные и измученные.
Стоило ему разжать пальцы, как Агния снова спрятала лицо на егогруди. Расстегнула оставшиеся пуговицы, обхватила его своимигорячими, дрожащими руками, будто только так, от самого тесногоконтакта с его телом, его кожей, ощущала хоть какую-то уверенностьи покой.
Она словно отпустила все, позволила самому страшному в себевыйти наружу. Тому, что так старательно прятала, а теперь,опустошенная и сбитая с толку его появлением, не могла удержать,обнажила свою боль и слабость.
Он понял все, что она сказала, и о чем Агнии не хватило силрассказать. Да и, собственно, то, что он не позволял себе об этомдумать в течение этого года, не меняло, и не могло изменитьжестокую реальность его жизни, его мира, куда он, Вячеслав,сволочь, и ее затащил.
- Бусинка, - его голос надорвался, когда Боруцкий прижалсягубами к плотно зажмуренным векам. – Маленькая моя.
Вячеслав пытался заставить ее поднять голову. Целовал волосы,виски, лоб, все, до чего мог дотянуться. Так отчаянно желаяоблегчить это все, дать свою силу, забрать эту боль.
- Я потом напилась. «В хлам», помнишь, Вовка так все времяговорил. – Она усмехнулась, но отвернулась, не позволяя емупосмотреть себе в глаза. И неожиданно закричала. – Только это нихрена не помогло, Вячек! Без тебя ничего не работает и не помогает!Только хуже становится…
Агния зарыдала, серьезно так, что вдохнуть не могла, и началахватать воздух открытым ртом.
Он обхватил ее лицо ладонью и заставил повернуться к нему,несмотря на сопротивление. Посмотрел в глаза, полные боли, и впилсяв распахнутый рот, целуя. Жадно, требовательно, даже не лаская, аудерживая, вытягивая ее из этой истерики, заставляя переключитьсяна него.
- Прекрати ругаться! Сама же меня всегда одергивала! –Отстранившись, тяжело дыша, потребовал он. Прижался своим лбом к еелбу.
Она замотала головой, растирая слезы по его шее.
- Что ж, теперь я знаю, что иногда, действительно, ничего другоене подходит. Только так это высказать можно.
- Выпорю. – Пригрозил он своей давней угрозой, которую, впрочем,ни разу так и не привел в исполнение.
Наклонился, и снова прижался губами к ее рту.
Его Бусинка попыталась улыбнуться. Но хоть больше неотворачивалась.
Он начал оставшимися пальцами правой руки вытирать мокрыедорожки на ее щеках. Погладил скулы.
А она скосила глаза на безобразные бело-розовые шрамы и глухозастонала, в который раз за эти минуты, попытавшись прижаться к темгубами.
- Не надо, Бусинка, не надо. Серьезно, оно того не стоит. Ниодной твоей слезинки или боли. – Вячеслав хотел отнять у нееладонь.
- Люблю тебя. – Вцепившись в его руку пальцами, и не отпуская,прошептала она. – Люблю.
И уже сама прижалась к его рту своим, целуя ничуть не слабее, стакой же жадностью, с такой же нуждой, как и он полминутыназад.
Боруцкий хрипло застонал от этого признания. От ее поцелуя, оттепла ее ладоней, скользящих по его плечам под рубашкой, от того,что она прижималась к нему всем своим телом.
- Господи, спасибо…
Кажется, они синхронно прошептали это.
Оттолкнувшись спиной от двери, продолжая удерживать ее на весу,он шагнул по купе, и опустился на топчан. И все это, не прекращаяпоцелуя, в котором уже вновь завладел инициативой.
Еще девчонкой его Бусинка вила из него веревки, наплевав на то,кто он такой, и сколько грязи за его плечами. Она смотрела на него,и словно бы не видела, что он – Боров, тот, кто заправляеткриминалом всего города. Нет, она видела только «Вячека», мужчину,которого вздумала полюбить. А на прочее – ей было плевать. А он былготов на что угодно, лишь бы и дальше Агния смотрела на него такимвзглядом, если бы видела только это. Потому что благоговел передней десять лет назад, не говоря уже о том, как обожал и боготворилсвою жену сейчас.
Он понимал, что ей не стало легче и проще после этого надрывногои разорванного разговора. Отдавал себе отчет, сколько еще скрыто испрятано у Бусинки внутри. Наверняка, в разы больше того, что онасейчас успела ему открыть, показав лишь верхушку айсберга. И будутеще десятки, сотни таких ночей, полных болезненных слов, рвущихвнутренности на куски.
Но сейчас…
Господи! Он год ее не видел! Только на фотографиях, которыестояли в комнате везде, куда ни глянь. Столько, что Федот, единождыувидев это, несколько раз потом намекал, что знает неплохого «спецапо мозгам». Наверное, в Вячеславе за это время, и правда, появилосьчто-то маньячное, если даже друг, знавший его столько лет, всепонимающий – забеспокоился о состоянии разума Борова. Но с другойстороны, а кто остался бы в своем уме, зная, где его любимаяженщина, что с ней делают?!
Но и эти фото его не спасали от тоски, и жажды по Агнии,настолько сильной, иссушающей просто. Такой, что порой казалось,эта тоска не гложет, а изгладывает его плоть, сдирая ту с костей.Ведь он не мог обнять, поцеловать, не мог дотронуться, не могощутит ее…
Оттого, сейчас, все отчаяние, боль, ярость, и радость отвстречи, облегчение от того, что забрал ее - вдруг, в одномгновение, трансформировались в Вячеславе в немыслимую потребность.В такую нужду и желание, что воздух, казалось, горел внутрилегких.
В голове стало горячо и пусто, а вся кровь, он почти ощутил это,рванула вниз, заставляя его сжать ее крепче, плотно притиснув ксвоему возбужденному телу.
Дыхание Агнии сбилось, и она застонала, похоже, испытывая то жесамое.
Он же знал ее, как себя, каждый вздох, каждое выражение глаз игуб понимал не хуже, чем свои собственные.
Их обоих накрыло так, что ни о чем думать не выходило. Никакиедоводы, неуместности и неудобства не могли перевесить жажды,которая, вдруг, стала главенствующей в этих объятиях. Да и какие,собственно, неудобства? Он, она - они вместе. Когда им еще что-тонадо было для счастья?
Хотя то, что происходило сейчас между ними, сложно было назватьсветлым или легким удовольствием.
Агния давно расстегнула на нем рубашку, и теперь, доводяВячеслава до белого каления, покрывала его плечи, шею, грудь иживот все теми же короткими, горячечными поцелуями. Ее пальцыпорхали по его телу, гладя, царапая, словно требуя чего-тобольшего, такого, чтобы вытеснить из ее разума этот год.
Его собственные руки сжимали ее тело с такой силой, что Вячеслависпытывал опасения, боясь что-то ей сломать. А отпустить, обнятьмягче – не получалось. Вот не выходило, и все.
Он сдернул с ее плеч бретельки платья, со стоном впился губами внежную кожу на груди, понимая, что не целует уже даже, втягивает всебя, прикусывает, наверняка, оставляя засосы.
А она еще сильнее прижимала к себе его голову, и ее рыдания(слава тебе, Господи!), сменились стонами удовольствия.
Освободив одну руку, он собрал пригоршней шелковую ткань,«расплескавшуюся» по его бедрам. Сдвинул белье, уже ставшеевлажным, едва не порвал собственные брюки, расстегивая, и с груднымстоном вошел в ее тело одним движение.
Это не было красиво, медленно или приятно. Они даже не гналисьза удовольствием, не ждали его. Это была потребность, на гранижизненной. Как необходимость сделать следующий вздох. Так же сильноон сейчас нуждался в том, чтоб войти в нее, а она – чтобы Вячеславнаполнил ее тело собой.
Чем-то это напомнило ему их первый раз, такой же бешенный ибезумный. Такой же жадный, когда непонятно было, просто хотели лиони друг друга, или не могли иначе. Это было выше простогожелания.
Словно взрыв – нечто такое же мощное, мимолетное, оглушающее. Иоставляющее после себя выжженное опустошение.