Страница 38 из 46
— Мне очень жаль. Я не хотел их на вас натравливать. Мне нужно, чтобы вы сняли швы, но если это причинит вам неприятности, я поищу кого-нибудь другого. Я заплачу наличными.
Он немного подумал.
— Конечно, мы снимем ваши швы. Они не говорили, что я должен позвонить, как только вы вернетесь.
— Ага. Спасибо большое.
Он велел одной из сестер заняться мной, пока сам осматривал других пациентов и разбирался с их разгневанными мамашами. Но, едва она закончила, он вернулся и осмотрел мою рану.
— Отлично. Здесь останется шрам. Просто полоска, но думаю, ничего существенного, повреждения не глубокие.
Я заплатил ему вдвое больше того, что он попросил.
В пятницу вечером я сделал звонок с «Пенн-стейшн». Ее не было дома, но мать сказала, что Эвэ вернется в десять, и так оно и было — в десять ноль-пять трубку подняли мгновенно.
— Алло!
— Привет, Эвэ, это…
Она перебила меня.
— Это ты. Я ждала почти целый час! Мама могла бы мне позвонить — я была по соседству, у Ронды! Она даже не догадалась, что звонок из-за границы!
— Да нет. На самом деле я в Нью-Йорке.
Секунду она молчала.
— Правда?
— Да. Я тут подумал, не занести ли тебе рисунок, завтра например. Если у тебя нет других планов. Сверься с графиком.
Она засмеялась.
— Если нет планов… Мам! Какой у меня там график на завтра? — Она произнесла это слово с британским акцентом, «гррафик». — Ну конечно, нет у меня ничего ни по какому графику! — На сей раз она произнесла это слово по-американски. — Где? Когда? Мне приехать в город на поезде?
Мне такая идея очень понравилась, но я сказал:
— Нет. Вряд ли родители тебе позволят, правда? Наверное, будет лучше, если я тебя навещу. Нормально, если я приеду в десять? Евклид авеню, да? Похоже, что от станции можно дойти пешком.
— Откуда ты знаешь?
— Карты, дорогуша. Карты.
— Ах! Ну да, ясно. А что ты делаешь в Нью-Йорке?
— С тобой разговариваю.
Я прыгнул на станцию в Трентоне на следующее утро и слился с толпой пассажиров поезда из Филадельфии. Ходьба давалась мне с трудом, я был очень слаб. Рана все еще нарывала, но я собрал всю волю в кулак. Меня больше не мутило, когда я поднимался, и мне даже удалось сунуть себе под мышку упакованный рисунок. В первый раз за две недели я чувствовал себя чистым, приняв отличный душ — уже без опасений, что швы намокнут.
На деревьях только-только лопнули почки, а из-под прошлогодней пожухлой травы полезла зеленая трава. Эвэ жила в двухэтажном доме желтого кирпича с крытым крыльцом. По телефону она назвала это «колониальным стилем». Она стояла на ступеньках, когда я завернул за угол, и оставалась там, наблюдая, как я вхожу во двор, прежде чем спуститься мне навстречу. Я был уверен, что она собирается меня обнять, поэтому быстро выдвинул вперед коробку, так что ей пришлось сдержаться и взять ее.
— Заходи скорее!
Ее родители ждали в холле. Мама стояла у окна, а отец сидел с книгой, но у меня сложилось ощущение, что они оба находились в состоянии тревожного ожидания. Я призвал на помощь все свои хорошие манеры, пока меня представляли.
— Очень приятно. Счастлив познакомиться с вами.
У миссис Кельсон были рыжие, но уже начинающие седеть волосы, а у мистера Кельсона прическа в стиле семидесятых: длинные волосы, закрывающие лоб и уши. То ли он еще не поседел, то ли подкрашивал волосы. Его улыбка мне не понравилась — глаза совсем не улыбались. В них словно застыл вопрос: «кто ты такой и что тебе нужно от моей дочери?».
А вот мать улыбалась по-настоящему. Миссис Кельсон очень понравился рисунок. Отец Эвэ выдавил «очень мило», но его лицо оставалось хмурым, и он незаметно переводил взгляд с рисунка на дочь.
— Ты сделал копию? — спросила Эвэ.
— Да, снял одну, отличную.
Я не стал уточнять, что копия была в два раза больше оригинала и висела теперь над моей кроватью. Это бы уже было чересчур.
— Что ты делаешь в Нью-Йорке, Гриффин? — спросил мистер Кельсон.
— Возвращаюсь домой из Европы. Я живу в Южной Калифорнии.
— Правда? Не в Англии? — Он посмотрел на дочь.
— Мы об этом не говорили, пап! Я встретила его в Лондоне, он оказался англичанином. Что я должна была подумать?
— Да, — добавил я. — В основном мы обсуждали рисование.
— Где же именно в Южной Калифорнии?
— Рядом с пустыней, в западной части Сан-Диего-сити. Ближайший населенный пункт называется Боррего Спрингс. — До сих пор это была правда, но далее я соврал. — Я полжизни прожил с отцом в Калифорнии, а потом в Лечлейде, в Оксфордшире, с бабушкой и дедушкой. Я навещал кузена своего друга, когда познакомился с Эвэ во Франции.
— Наверное, при таком образе жизни сложно учиться в школе, — предположила миссис Кельсон.
— Я заочник. Домашнее обучение. Это единственный вариант, который нам подошел. Когда поступлю в университет, будет иначе.
Эвэ поглядела на родителей. Потом сообщила:
— Мы пойдем с Гриффином в «Лаветас», пить кофе.
— У нас и здесь есть кофе… — Складка снова залегла между бровями мистера Кельсона, но миссис Кельсон прервала его, быстро сказав: — Конечно. А ланч вы будете есть в городе или хотите пообедать с нами? Из Принстона приедет Патрик.
Эвэ глянула на меня, затем сказала:
— Мой брат. Мы увидимся с ним после ланча, ладно?
— Хорошо, — ответила миссис Кельсон. — Он приедет на поезде в четыре семнадцать, так что постарайтесь вернуться вовремя.
— Ага, — ответила Эвэ.
Она схватила свое пальто — то огромное черное, в котором ходила в Европе — и, потонув в нем, потащила меня к двери.
— Пешком пойдем? — спросил я.
— Да, это рядом. На Стейт-стрит, возле станции, но на дальней стороне.
Она подхватила меня под левую руку, я напрягся, и она отпустила.
— Что такое? Тебе нехорошо?
Ее лицо вытянулось, словно от удара, и я поспешил заверить, что все в порядке.
— Извини. Я повредил спину, вот тут, слева. Я был бы рад, если бы ты взяла меня под правую руку.
Она просияла.
— Я сразу почувствовала, когда ты напрягся.
— Ага.
До «Лаветас» идти было десять минут, там мы взяли кофе на вынос. Позади кофейни между «Стейт-стейшн» и железнодорожной станцией протянулось кладбище.
— Тебе не холодно? — спросила она.
Сначала небо затянуло тучками, но теперь полностью развиднелось, и только ветер разносил повсюду соленые брызги.
— Надеюсь, будет теплее, если ты поделишься со мной своим пальто.
Она усмехнулась.
— Мне нравится, как работает твоя мысль.
Она указала на скамейку в дальнем углу кладбища:
— Вот сюда. Я здесь обычно рисую.
Эвэ широко распахнула свое пальто на скамье и жестом пригласила сесть. Когда я сел, мы оба в него завернулись.
— Ого! — сказала она.
Я еле осмеливался вздохнуть.
— Что?
— Мы оба в нем помешаемся. Я думала, ты крупнее.
В моей голове ты занимаешь гораздо больше места.
— Прости. Я всегда был маловат для своего…
Она меня поцеловала.
Я закрыл глаза и растворился в этом поцелуе.
Через секунду она отпрянула, и я сказал:
— Ты просто могла бы сказать «заткнись».
— Ты жалуешься, что ли? То есть…
На сей раз я остановил ее.
О боже.
Наши руки блуждали, ее руки направляли мои. Я чувствовал боль, но не ту, что терзала меня в предыдущие недели. Ее рука, двигаясь под моей рубашкой, наткнулась на мою рану, и я прямо-таки заорал ей в ухо.
— Прости. Мне только вчера сняли швы, и это место все еще… э-э… уязвимое.
— Швы?! А что случилось? — Она повернула меня и задрала на мне рубаху. — Господи Иисусе! Что произошло?
Я шевелил губами, но не мог ничего произнести.
— Гриффин! В чем дело? Кто-то ведь сделал это с тобой?
— Ну… да, — признался я.
— Почему? Это ведь от ножа, да?
— Да, — торопливо сказал я. — Он целился в мою почку.
Я встал, заправил рубаху и надел куртку.
— Холодно.
Она запахнула пальто.