Страница 37 из 46
— Тридцать девять ран, — провозгласил доктор Уриарте. — В общей сложности.
Тридцать девять швов. Он наверняка ввел мне обезболивающее, но мое воображение тут же разыгралось, вызвав зуд, боль и покалывание одновременно.
Потом доктор помог мне сесть. Я был раздет. Мои рубашка, штаны, белье, обувь, носки — все лежало в углу кровавой кучей, даже на обуви была кровь. К моей левой руке была подсоединена капельница, по трубке в меня капала какая-то прозрачная жидкость. Комната опять закружилась вокруг, и он держал руки на моих плечах, пока я не сказал по-испански: «Хорошо».
Доктор наложил мне еще одну повязку, довольно тугую.
— Вы помните, как на вас напали?
Я отрицательно покачал головой.
— Нет. Это произошло слишком быстро.
Он взял в углу пластиковый пакет и передал мне.
— Вот ваши деньги… Вы американец? — Видимо, он заметил доллары. Произношение у него было весьма специфическое, но английский — на хорошем разговорном уровне.
— Англичанин, — ответил я.
— Ого! Ваш испанский звучит так, словно вы из Мехико.
Я кивнул.
— Да, я там его выучил.
— А я ходил в школу в Техасе, — сказал он. — Медицинскую, «Бейлор скул».
— Понятно. Я жил в Калифорнии. Доктор, я немного замерз.
— Ой, простите! — Он распахнул шкаф и достал больничную рубаху. — Я педиатр. Моя клиника находится рядом с тем местом, где на вас напали, и потом я рядом живу. Мне приходилось зашивать множество ран у местных драчунов. — Он отсоединил капельницу и помог мне надеть рубаху. — В каком отеле вы остановились?
— Ни в каком. Я только приехал.
— Ах, так они и паспорт сперли. Я-то надеялся, он остался в гостинице.
Я покачал головой.
— Ближайшее британское консульство в Бильбао. Я думаю, там вам быстро сделают дубликат.
Я кивнул.
— Вам следует двигаться очень осторожно: я сшил вместе три разных слоя мышцы. Никаких упражнений в течение четырех недель, а после следует пройти курс физиотерапии. — Он сжал губы. — Могло быть гораздо хуже. Мне кажется, они целили в почку. Вы могли умереть буквально через несколько минут.
Я вспомнил, как увернулся от того движения. Да, он промахнулся. А если бы нет, какое бы имело значение, как быстро я прыгнул?
— Я бы истек кровью?
— О да. Почечная артерия очень большая. Только мгновенная реакция врача в травмпункте спасла бы вас. Атаковавший, должно быть, отчаянный человек.
Я моргнул.
— Почти ничего не чувствую.
— О, еще почувствуете! Вам понадобится много обезболивающего. Выпишу вам рецепт.
— А швы?
— Десять дней. Внутренние рассосутся — пусть они вас не волнуют.
— Ладно.
— Если швы покраснеют, опухнут или загноятся — обращайтесь в больницу.
— Хорошо. Сколько я вам должен?
— У вас нет страховки?
— Нет.
Он назвал сумму, которую выплатила бы страховая компания, и я заплатил, добавив еще половину стоимости в американских долларах.
— Полиция вас дожидается, хотят поговорить.
— Конечно, — ответил я.
Я попросил разрешения воспользоваться туалетом и из него уже не вышел.
Поначалу я спал хорошо, но постепенно действие лидокаина ослабело, и боль усилилась настолько, что я проснулся, огласив воплями Нору и разбудив эхо в каменных стенах. Процесс надевания рубашки был невыносимо мучителен. Но еще хуже — надевать шорты.
Я прыгнул в аптеку в Ла Крусесите. Наплевать, заметили ли эти уроды мой прыжок — для получения обезболивающего в Мехико рецепт не требовался. Я объяснил свое затруднение фармацевту, причем начал закатывать футболку, чтобы показать повязку, но не смог даже просто поднять левую руку, так было больно.
Фармацевт встревожился и жестом показал, чтобы я опустил майку.
— Тридцать девять швов? — такое количество его потрясло.
— Верно.
Он продал мне бутылочку тиленола с кодеином. Я прыгнул обратно в Нору, даже не дойдя до двери.
Заснуть мне не удалось, но боль утихла, сменившись неприятным покалыванием. Я осторожно оделся и отправился за новыми ботинками, сначала в Сан-Диего, потом в Ренн. Пришлось попросить продавца зашнуровать их на мне. В шесть вечера я осторожно поднялся в вагон поезда «Саусвест Чиф» на «Юнион-стейшн» в Лос-Анджелесе, проводник показал мне мое дорогое эксклюзивное купе, где, приняв обезболивающее, я заснул и спал урывками на правом боку.
Я планировал делать зарисовки на каждой остановке поезда, но лекарства буквально нокаутировали меня. Мне удалось сделать лишь парочку набросков из окна на станциях в Кингмане, Флагстаффе и Винслоу. В Нью-Мехико к ним добавились Альбукерк, Лэми и Рейтон, но затем я принял двойную дозу обезболивающего и проспал весь Колорадо и большую часть Канзаса, проснувшись лишь для того, чтобы зарисовать Лоуренс и Канзас-сити. Еще оставались одна остановка в Миссури, в Ла Плате, и еще одна — на окраине Айовы, когда мы готовились пересекать Иллинойс. Я сдался. Все мое тело невозможно болело, а таблетки еще и вызвали запор.
Последние пять часов в Чикаго были сплошным кошмаром, плаванием в зыбкой дымке, вызванной лекарствами. От меня дурно пахло — я не доверял своей способности обмываться, не замочив повязку, и мытье подмышек оказалось для меня практически недоступным. Когда, шатаясь, я пробирался по узкому коридору в вагон-ресторан, в меня несколько раз врезались другие пассажиры.
Зато я много думал.
Это он им рассказал. Следователь Вихиль сообщил им, что я буду в библиотеке.
Они поджидали. Могли прийти раньше или войти через другой вход, может, даже отключили сигнализацию на запасных выходах.
Но Вихиль им рассказал.
Козел.
Я остановился в гостинице возле станции, заплатив вперед. Объяснил, что подвергся нападению, и потому у меня нет с собой никаких документов. Позднее, посмотрев в зеркало, я понял, что повзрослел и стал выглядеть старше. Может, в отеле подумали, что мне больше восемнадцати, а может, просто пожалели.
Я с благодарностью опустился в ванну, отставив левую руку. Мне удалось избавиться от неприятного запаха и даже немного помыть голову. Кровать оказалась мягче, чем в Норе, но даже несмотря на принятые на ночь лекарства, каждый звук будил меня, провоцируя скачки адреналина. В результате я включил свет, хорошенько оглядел комнату и прыгнул в Нору, где, несмотря на жесткую кровать, проспал шесть часов.
Наверное, в тот момент и произошел перелом, как кризис в болезни.
На следующее утро боль ощущалась, но не так сильно. Терпимо. Я не стал принимать таблетку, и к тому времени, как закончил свой завтрак в отеле, пелена, вызванная болеутоляющими, стала спадать.
«Лейкшор лимитед» отбывал в 19:55 и должен был прибыть на «Пенн-стейшн» во второй половине следующего дня. В ту ночь я спал лучше, чем за все время с момента нападения, и, едва сойдя с поезда, купил билет на «Нью-Джерси транзит» до Трентона. Пока ждал поезда, зарисовал площадку под лестницей на Седьмой авеню. Поезд был набит битком, поскольку как раз начался час пик. Сидеть было все равно больно, и я нашел угол, где постарался пристроиться так, чтобы не давить на швы.
Поездка заняла всего около часа.
В Трентоне шел мелкий дождь.
В киоске я купил карту Трентона. Трентонская Центральная школа, в которую ходила Эвэ, располагалась примерно в полумиле от станции, а жила она и того ближе.
Но шел дождь, и часовое стояние в поезде выжало меня, как лимон. Я зарисовал платформу 1Д с суетящимися пассажирами и прыгнул назад, в Нору.
Через десять дней после нападения я отправился к доктору Уриарте и сел в очередь вместе с мамашами и их больными детьми.
Увидев меня, он растерянно моргнул, а потом вспомнил.
— Это вы! Куда вы тогда подевались?
Он оглядел заинтересовавшуюся публику и жестом пригласил меня войти в кабинет. Несколько женщин, сидевших передо мной, проводили меня убийственными взглядами.
Закрыв дверь, он сказал:
— Полиция очень на меня рассердилась. Они сочли, что я им солгал, сказав, что вы ушли без одежды.