Весна Византии

Она восседала под балдахином на четырех позолоченных тонких шестах, установленных на небольшом возвышении, выстланном бархатом, под которым виднелись синие и белые фарфоровые плитки. За спиной незнакомки, подсвеченный канделябром с десятью свечами, были натянут шелк, расписанный цветами и птицами, ― словно сама женщина была частью этой картины. Она восседала среди фиалок и пионов, роз и нарциссов, ив и кипарисов; павлины окружали ее и голубки спускались ей на плечи.

На вид ей было лет шестьдесят, однако она еще не утратила былой красоты. Лицо сохранило почти идеальный овал, скулы были чуть тронуты розовой пудрой, брови выщипаны полукружьями и смыкались на переносице. Подведенные глаза, несмотря на морщины, сохраняли миндалевидный разрез. Шелковый плат скрывал волосы и лоб, драпируя также плечи и грудь. Вуаль поддерживала тончайшая диадема, с которой ниспадали нити крупных жемчужин, обтекавшие виски и скулы и подчеркивавшие подбородок. Николас решил, что, кажется, знает, кто перед ним. Но если так… если так… Он до сих пор не мог поверить, что замысел его превратился в реальность. Он ведь только-только пытался заложить фундамент… Заложить его в турецком стиле, ― подумал он невольно, ― с кровью овна смешанной, с мелом и известью… Он отдал свою кровь, может быть это поможет скрепить раствор… Если только все это не является частью плана Пагано Дориа…

Евнух исчез. Чего же ждут от него теперь? Возможно, знака уважения… Вспомнив юношу в своей палатке, Николас, приблизившись к возвышению, опустился на колени и коснулся лбом земли, после чего поднялся на ноги и наконец решился промолвить:

― Сара-хатун?

За спиной послышался какой-то шорох. Женщина под балдахином окинула его долгим оценивающим взором. Он думал, она заговорит с ним по-арабски, но та предпочла греческий ― язык, на котором говорила ее внучатая племянница.

― Кто же еще, мессер Никколо? Но сперва вы все же растерялись.

― Я до сих пор растерян, принцесса, ― промолвил он. ― Но имя хатун я узнал по этой росписи на шелке.

Она даже не обернулась.

― Ремесленники не читают Фарида уд-Дин Аттара.

Он листал страницы «Тридцати птиц» во дворце, одетый в одно лишь легкое банное платье. И теперь мягким тоном возразил, процитировав:

― Я не та птаха, что достигнет царских покоев. С меня достало бы узреть и хранителя Врат.― Сам он вполне мог оценить сейчас иронию этой цитаты.

Женщина по-прежнему смотрела на него, затем слегка склонила голову набок и обратилась к кому-то другому, стоявшему у Николаса за спиной:

― Что скажешь? Я вижу здесь не смирение, а одну лишь дерзость. Так иди же и помоги мне.

Николас ожидал увидеть еще одну женщину, но тут же понял, что ошибался. Навстречу ему выступила фигура в черном одеянии и высокой черной шапке, с раздвоенной белой бородой, почти скрывавшей старое медное распятие на груди. Без особого удовольствия фламандец поприветствовал его:

― Диадохос!

Да, это был единственный человек, также способный оценить иронию ситуации. Ведь при нем они с Виолантой Наксосской обсуждали персидские книги. Монах, похоже, с трудом скрывал улыбку.

― Мессер Никколо! ― объявил он. ― Вы находитесь в Эрзеруме. Как вы, верно, догадались, перед вами ― Сара, мать Узум-Хасана, князя Диарбекра, владыки верхней Месопотамии, главы племени Белого Барана. Именно ей вы обязаны своим спасением.

Так, стало быть, сбывался все же его план, а не Дориа. И если бы не способ, как все это осуществилось, Николас почувствовал бы облегчение.

― Позвольте мне поблагодарить вас от имени всех, кто пережил свое спасение. Входит ли в их число мастер Юлиус?

― Способ вашего спасения нимало не заботил хатун, ― парировал монах. ― Мы наняли людей, которые доставили вас сюда, ради вашей безопасности. Они застали вас под угрозой и уничтожили нападавших, за исключением их предводителя и нескольких слуг, которым удалось бежать. Затем они забрали вас с собой. Возможно, они были грубы, но эти шрамы еще сослужат вам добрую службу.

― А мастер Юлиус? ― повторил Николас.

Женщина презрительно поджала губы.

― Он еще дитя. Зачем вам подражать ему?

― Он не дитя. Он мужчина и мой друг. И я не хочу ему подражать, я хочу увидеть его, а также увидеть торговый караван.

― В этом году караван запоздал, ― заметил Диадохос.

Женщина прищурилась.

Николас покачал головой.

― Верблюды уже здесь. Я их слышал. Вы хотите, чтобы они повезли свой товар в Эрзинкан, Сивас и в Бурсу, когда оттоманская армия собирается на западе? Я слышал, что Амастрис сдался султану Мехмету.

― Вот как? ― Женщина стиснула руки.

― Султан лично присутствовал при этом. Никто не ведает, куда он направится дальше. ― Николас помолчал. ― Я торговец. Меня также заботит ход войны, и как это повлияет на мою компанию. Возможно, нам было бы полезно обменяться новостями, но лишь после того, как я увижусь с мастером Юлиусом.

Он не знал, известно ли им о падении Амастриса. Сам Николас услышал об этом от одного пастуха. Амастрис лежал на побережье Черного моря, к западу от Синопа, и являлся торговой базой генуэзцев. Впрочем, сейчас к генуэзцам Николас не мог питать никакой жалости… Но если султан уже устремил свой взор на восток, он вполне может подойти ближе. Это должно страшить Белую орду. И сейчас Николас больше всего желал выяснить, насколько они испуганы на самом деле. Ради этого все средства были хороши, ― он даже готов был играть на их чувстве вины за то, что случилось в горах Вавука. Вероятно, чтобы отыскать Николаса, они наняли курдов. Также вероятно, что и наемники Дориа принадлежали к этому племени. Забавная шутка, ― если бы при этом не погибло столько людей. Однако Николас понимал, что друзья Узум-Хасана вовсе не заботились о его спутниках и желали спасти одного только фламандца. Он помнил также, что земли курдов соседствуют с владениями туркменов. Старший сын Узум-Хасана был рожден от жены-курдки. Вполне вероятно, что люди, доставившие его из Вавука, были не простыми наемниками, и находились сейчас в этом же лагере. Если так, то Николас совсем не горел желанием с ними встречаться.

― Отведите его к другу, ― велела Сара-хатун. ― Пусть убедится, что о них позаботились как следует. Затем мы еще побеседуем за бокалом шербета.

Николас предпочел бы, чтобы его как следует накормили… Поклонившись, он попятился, а затем повернулся и вышел из шатра. Повинуясь какому-то неписаному закону, на него вновь никто не обратил ни малейшего внимания, а эскорт, ожидавший снаружи, проводил в другую палатку, где находился Юлиус.

У охранников были ширазские доспехи из позолоченной стали и маленькие круглые щиты, обитые шелком. Сильный запах верблюдов ощущался повсюду. Стараясь не обращать внимания на боль, Николас огляделся по сторонам и, наконец, понял, где расположен караван-сарай.

Чуть поодаль, в лучах заходящего солнца, он увидел высокие крепостные стены и башни города, цитадель, двойной минарет, старый медресе и купол мечети. Эрзерум высился подобно часовому на равнине, охраняя караванные пути между Европой и Северной Персией.

По этим дорогам в Табиз ежегодно проходили тысячи верблюдов. Из Феодосиополиса они направлялись прямиком в восточную римскую империю. Римляне, персы, византийцы, сельджуки, татары владели этими землями прежде, чем туркмены завоевали их полсотни лет назад. В их обычае было посылать своих матерей в качестве переговорщиков, герольдов, соглядатаев и курьеров. Их отважные, требовательные матери…

Эскорт остановился перед глинобитным строением с крепкой дверью. Все окна были закрыты ставнями, и сквозь них не пробивался ни единый лучик света. Если его люди внутри, то они спят, ― но, возможно, мертвы, или… В тот самый момент, когда один из охранников начал отпирать дверь, Николас шагнул к окну и постучал по ставням.

― Юлиус! Мы свободны, не делай глупостей.

Должно быть, все они столпились изнутри у дверей, чтобы с боем прорваться наружу. Стряпчий взревел:

― Николас!