Весна Византии

― Мы это обсуждали, ― возразил Юлиус. ― В ту пору открыть правду было невозможно. Никто в Европе не стал бы нас слушать. Они были слишком заняты, сражаясь друг с другом. Впрочем, междоусобицы продолжаются по-прежнему. Николасу это известно. Боже правый, ты говоришь так, словно он какой-то евангельский апостол, а не простой подмастерье из красильни. Он лишь сделал то же самое, что все торговцы делают каждый день: внимательно обдумал все возможности, выбрал ту, которая показалась самой выгодной, и сделал все необходимые шаги, чтобы добиться цели.

― А Катерина?

― Ну… ― сердито начал Юлиус.

Годскалк покачал головой.

― Нет, Тоби прав. По крайней мере, в этом отношении Николас действовал не как торговец. Он знал, какая ответственность лежит на нем, и в одиночку нес это бремя столько, сколько мог. После чего у него хватило здравого смысла и отваги обратиться ко мне. Если его следует винить в происшедшем, то я виноват не меньше. Вот почему я утверждаю, что он не станет вторым Пагано Дориа и не пойдет легким путем. Хотя Тоби предупреждает нас не зря. Если Николас войдет в эту новую компанию, то ожидайте неприятностей. Он не станет принимать ее всерьез. Компания не станет главным делом в его жизни, на радость прочим вкладчикам: у него слишком много других дел.

― Тем более, что он теперь свободен, ― добавил Грегорио.

Никто не сказал ни слова. Наконец Юлиус произнес:

― Ну и пусть. Он умеет радоваться жизни. Я лично не собираюсь толстеть за письменным столом, с учетными книгами. Предлагаю топить его в канале, пока он не согласится. Который час? Он должен скоро вернуться.

― Навряд ли, ― покачал головой Годскалк.

Встреча в Коллегии продлилась целый час и прошла именно так, как и ожидал Николас. Он предвидел, что его попросят остаться в Венеции, но кроме того, ему предложили в дар великолепный особняк на Большом Канале, чуть ниже моста Риальто, рядом с палаццо Бембо. Семейства Бембо и Корнер, которым прежде принадлежал дом, разумеется, были в родстве между собой, а также с супругом Виоланты Наксосской.

Перед уходом Синьория снабдила его почетным эскортом, не слишком большим, ибо в Серениссиме преступников оставалось совсем немного, да и те слишком страшились правосудия. Стражники вели его по улицам, которых Николас не узнавал, и он был рад немного пройтись в тишине и как следует поразмыслить над всем происшедшим. Мариана скончалась, не дождавшись мужа, и всех его даров, и того будущего, которое он надеялся ей преподнести. Мир опустел; и Николас остался в нем один.

Ночью Венеция казалась совсем непохожей на Брюгге, и это было приятно. В мыслях фламандец перебирал воспоминания о Мариане и думал об оставленном ею письме, которое пока так и не смог заставить себя прочесть. Над головой прохожих фонари высвечивали чужие комнаты с резными раскрашенными потолочными балками и картинами и гобеленами на стенах. Освещенные окна создавали в ночи особый узор: окна готические, окна в обрамлении колонн, окна, забранные решетками. На ступенях и на причалах лежали густые тени. Отблески света играли на мозаиках, которые чуть заметно мерцали во тьме. Чайка пролетела в луче света, словно огромная ночная бабочка, и устремилась к плещущей воде канала, по которому одна за другой проплывали лодки.

Канал… Когда вместе с девочками Николас вышел из дома Саймона, то внезапно вспомнил о шкатулке, которую брал с собой. Она оказалась на месте. Сперва он хотел отдать ее Тильде, ― но передумал, ведь он потратил столько времени, подбирая нужный оттенок.

Вот почему бывший подмастерье тронул за руку Катерину и передал шкатулку ей. На мосту она открыла крышку, глядя на ожерелье из золота и ляпис-лазури, точно того же цвета, что ее глаза. Лицо девочки внезапно сморщилось, и она попыталась швырнуть украшение в канал, но затем передумала, опустила руку и двинулась дальше, по-прежнему крепко сжимая ларец. Скорее всего, она была права. Но если так, ― то лучше бы она выбросила его.

Почетный эскорт привел Николаса вовсе не в тот дом, где ждали его друзья, но он вовремя успел заметить герб над входными дверями и потому не стал возражать. На прощанье он вознаградил своих провожатых серебром, и они поблагодарили фламандца. После чего Николас остался один, у входа в особняк семьи Цено. Дверь распахнулась.

― Кто из них сказал вам? ― поинтересовался он.

― Священник, ― послышался ответ. ― По его словам, сегодня тебе необходимо оказаться рядом с кем-то, кого ты презираешь. Моего мужа здесь нет. Но завтра я сообщу ему, что ты заходил. Пьетро может расплакаться, но няня успокоит его.

― Пьетро? ― переспросил фламандец. Дверь за ним закрылась.

― Мой сын, ― ответила Виоланта Наксосская. ― Ему три года. Пойдем. Если хочешь, можешь раздеваться на ходу. На мне сейчас только ночная сорочка.

― Тогда хорошо, что вы не открыли дверь кому-то чужому…

Впереди простирался бесконечно длинный коридор. Николас небрежно бросил на пол шляпу и принялся расстегивать пояс.

Оглянувшись, она улыбнулась, а затем двинулась дальше.

― Слуги меня предупредили.

― Камилла-воительница, ― проронил Николас, снимая сперва один сапог, а затем другой.

― Что ты имеешь в виду?

― Амазонки. Вы ведь амазонка, верно? Жаль, что вы не видели, как Джон Легрант обустроил все на острове в Керасусе, где прежде жили гарпии, те самые птицы, что убивали своими перьями. Перья и изумруды… Турки и близко боялись к нему подойти… ― Он говорил на чистейшем тосканском наречии, как всегда, когда хотел, чтобы его услышали.

― Знаю.

― Ну, разумеется…

Николас стянул дублет через голову и бросил его на пол у входа в спальню, а затем, переступив порог, принялся расстегивать пурпуэн. Внезапно пальцы перестали ему повиноваться.

― Позволь мне, ― попросила Виоланта, обернувшись, но так и не сделала ни шагу навстречу.

Священник ее предупреждал, ― но все же сил ей едва хватило, чтобы это выдержать. Наслаждение совершенно особого рода…

Виоланта сохранила его в памяти.

К утру гость наконец забылся сном на широкой постели, лицом к окну, и как можно дальше от женщины. Она же так и не сомкнула глаз, глядя на Николаса и размышляя о чем-то своем.

Его разбудили колокола. Едва ли фламандец сразу вспомнил, где он, и с кем. С постели он шагнул прямо к окну, словно перезвон притягивал его, ― по пути прихватив с полу и накинув на плечи ночную сорочку Виоланты. Она знала голоса всех венецианских колоколов… наверняка, скоро и он выучит их наизусть. В утренней тишине удары металла о металл отдавались так гулко, словно стремились навечно запечатлеть в звуке все деяния прошлой ночи. Сильные, неравномерные удары, то частые, то редкие, то близкие, то далекие, едва слышные, ― точно перезвон молотов подгорных гномов… Запах ладана проникал в распахнутое окно.

― Восстанем же, ибо явился владыка дома сего… ― Таковы были единственные слова Николаса. Но произнес ли он их с вызовом, насмешкой, смирением или страхом, никто бы не смог сказать, ибо голос фламандца звучал чуть слышно, и его заглушил колокольный звон.