Полужизни

Сейчас не время предаваться грусти, нужна стопроцентная сосредоточенность.

— Мэри, у нас нет времени. Он направляется сюда. Уезжай!

— Я не брошу тебя…

— Придется! Доверься мне, как я тебе. Напиши номер сотового, я позвоню при первой же возможности.

— Дай мне пару минут! — Мэри исчезает в доме и вскоре возвращается полностью одетой, обутой, с сумкой цвета хаки в руках. — Номер сотового я записала на кухонном столе у телефона. Вот ключи, — она протягивает мне связку. — Позвони, как только сможешь. (Боже, ну что она мешкает?! Так и подмывает крикнуть: «Быстрее!») Поехали со мной! Вместе мы…

— Не могу. Езжай к родителям. У них…

— К родителям? — Мэри подслеповато щурится.

— Или ко мне. — Я вытаскиваю из сумки свои ключи от Блантир-Лодж и сую ей в руку. — Вызови полицию, попроси, чтобы они подождали с тобой.

Наконец Мэри садится в такси.

— Позвони мне! — кричит она, прежде чем захлопнуть дверцу. — Пожалуйста, береги себя!

Такси разворачивается, ползет по длинной аллее, асфальтовым гребням, похожим на невысокие холмики, и выезжает за школьные ворота. Едва оно растворяется во мраке, я бегу обратно в коттедж. Мэри не заперла входную дверь и не выключила музыку. Я толкаю дверь столовой, поворачиваю ручку и так и эдак… Безрезультатно. На притолоке ключа нет. Лихорадочно шарю по ней пальцами, но там лишь пыль.

Быстрее на кухню! В деревянном шкафчике висели ключи. Так и есть: в шкафчик ввинчено пять крючков, а ключей висит еще больше. Я ношусь из комнаты в комнату, пробую ключи, но ни один не подходит.

Номер сотового Мэри написала прямо на кухонном столе — рядом с радиотелефоном тонкая кисточка, на которой засыхает синяя краска. На улице ни души. Вдали светятся окна главного здания школы, того самого, с квадратной башней, но до него словно тысяча миль.

За Гарстед-коттеджем хоть глаз коли — фонарей нет. Вон то — явно окно столовой, другие слишком маленькие. Я наклоняюсь за большим камнем, но… камень я швырнуть не могу. Не могу, и все! Что же использовать? Туфли у меня слишком легкие, в сумке тоже ничего подходящего.

«У главного входа велосипеды!» — вспоминаю я, бросаюсь вдоль дома и около велосипедов нахожу кое-что получше — металлический насос. Схватив его, несусь обратно.

Я уже готова разбить окно, но музыка вдруг обрывается, и я замираю, прислушиваясь к гулкой тишине. Секунд через пять та же песня начинается снова.

В удар я вкладываю всю силу. Стекло буквально взрывается, осколки летят в комнату. Выбиваю торчащие из рамы стеклянные зубья, залезаю в окно и раздвигаю тяжелые длинные шторы. Столовая вся в мелких цветных перьях. Нет, это не перья, обрывки холста, их сдул с «могильника» ворвавшийся в разбитое окно ветер. А вот и сам «могильник», огромный, пестрый, чешуйчатый, точно из пола проросший. На нем брызги краски, ручейками стекающей на пол… Краски больше, чем в прошлый раз. Я касаюсь пальцем голубой лужицы: еще не высохла. Подношу палец к носу, нюхаю.

Такой краской картины не пишут, да и запах слишком сильный и резкий. На обеденном столе те же широкие банки с краской, что я видела в прошлый раз. «Дюлокс»… Краска для стен, а не для живописи. Для того, чтобы мерзким запахом перебить еще более мерзкий… Как же я сразу не догадалась… В Гарстед-коттедже нет стен такого оттенка синего. Желтых тоже нет, и красных, и зеленых…

Сердце бешено стучит. Я наклоняюсь к красной лужице. Кровь!

Бросаюсь к «могильнику», разгребаю рыхлую массу, пробираюсь все глубже и глубже. Какой-то мусор лезет в рот, я отплевываюсь и копаю, копаю… Пока не натыкаюсь на что-то тверже и гораздо тяжелее распиленной рамы.

На серебристом бойке молотка засыхает кровь… Страшный, холодный, я швыряю его в другой конец гостиной и рою дальше. Я не должна ошибиться! Не должна…

А вот и рука!

Нарисованная улыбка, ноготь, кусок хмурого неба…

Ноготь я заметила, когда приходила сюда вместе с Мэри, и приняла за нарисованный, но он настоящий!

Я яростно разгребаю остатки «могильника», пока он не обваливается. Боже милостивый…

— Эйден! — всхлипываю я.

Прости меня, прости!

Его глаза полузакрыты. Рот залеплен широкой изолентой. Я сдираю ее, надеясь услышать хоть звук, но не слышу ничего… На бледное неподвижное лицо страшно смотреть. Вчера вечером Эйден был жив и сегодня утром тоже. Луга с мирно пасущимися стадами… Подумала ведь, что коровы мычат, будто им больно! А низкий стон… Я решила, что стонала Мэри, а это Эйден стонал от боли. Кремовый ковер испачкан не краской, а кровью: из Эйдена по капле вытекала жизнь. Как же я не заметила? Как не догадалась?

На левом плече Эйдена темнеет отверстие с черной, словно опаленной кромкой — это мог быть только выстрел. Рот безвольно открыт, но вместо черного провала какая-то светлая масса. Я осторожно-осторожно тяну это нечто и вытаскиваю губку. Именно такой Джемма Краудер затыкала мне рот и закрепляла такой же клейкой лентой. Пытка скопирована настолько точно, что на миг я цепенею от страха. Я думала, стоит узнать правду, и страх исчезнет. Я ошибалась. От правды страх лишь расправил черные крылья.

Картины Мэри Эйден не уничтожал. Мэри солгала. По ее словам, на лондонскую выставку Эйден увез восемнадцать ее работ. Неужели она забыла об этом, когда показывала список работ Эйдена, проданных в «Тик-таке»? Тот список был поддельный, Мэри сама его составила. Я без труда узнала «М» с подписи на «Аббертоне». Восемнадцать работ на выставке в «Тик-таке», восемнадцать пустых рам на его стенах, по одной в память о растерзанных картинах. Таких совпадений не бывает!

В рассказанной мне истории Мэри поменялась с Эйденом местами — себя сделала жертвой, а Эйдена — преступником.

Я тоже солгала. Интересно, Мэри поверила, что я услала ее из Гарстед-коттеджа ради ее же безопасности?

Тяжело дыша, вытираю руки о джинсы.

Нужно вызвать «скорую». Не полицию, ее вызывают, когда случается непоправимое, а оно не случилось, не может быть, не верю! Я бегу к двери, начисто забыв, что она заперта, а у меня нет ключа. Бросаюсь к окну, рассыпав остатки рыхлого «могильника», и рывком раздвигаю тяжелые шторы.

— Привет, Рут! — произносит скрипучий голос. Ощущение такое, что со мной говорит сама ночь.

Из мрака выступает фигура. Худое морщинистое лицо словно провисает под тяжестью торжествующей улыбки. Улыбка напоминает тяжелый кубок, который подняли слишком высоко. Мэри… Мэри ликует, едва сдерживает счастье. Я кричу от ужаса и лишь потом замечаю в ее руке пистолет.

26

5/03/2008

Кейт Комботекра открыла дверь, держа ключи от машины наготове.

— Вот, держи!

— Слушай, а вы впрямь обойдетесь? — забирая ключи, из вежливости спросила Чарли. — Я ведь не знаю, когда вернусь.

— Все в порядке! Завтра мы с мальчиками прогуляемся до школы пешком. Нам полезно! Только Сэму про полезность не повторяй. Он как-то раз на это намекнул, так я его чуть не задушила! Маленькое условие: постарайся не курить в салоне…

— Постараюсь! — бросила через плечо Чарли и, уже захлопывая дверцу машины, снова услышала Кейт: «Хотя бы окно…» Вместо ответа Чарли посигналила, запустила правую руку в сумку — одной левой водить не привыкать! — вытащила сотовый и нажала на кнопку повторного вызова.

— Виллерс! — ответили ей после четвертого гудка. — Клэр Дрейзи у телефона.

— Добрый вечер, это снова сержант Чарли Зэйлер. Новости есть?

— Боюсь, нет. У нас тут небольшое ЧП, а заместитель директора на собрании. Я обзвонила всех, кого могла, но Саймона Уотерхауса никто в глаза не видел. Вы уверены, что он здесь?

— Нет, просто он к вам собирался.

Ранее, не дозвонившись до Саймона, Чарли набрала номер школы и прослушала длинное голосовое сообщение, в конце которого прозвучал номер телефона для связи во внеурочное время. По «внеурочному» телефону и ответила Клэр Дрейзи. Та сказала, что на территории школы глушится сигнал большинства операторов сотовой связи, потому у Чарли стало еще больше оснований думать, что Саймон в Виллерсе.