Полужизни

— Те портреты прекрасны, как вы считаете? — спросила Рут. — Видели мальчика, который пишет ручкой на стене?

— Нет. Где висит эта картина?

Рут нахмурилась, словно отчаянно взывала к собственной памяти.

— В одной из комнат первого этажа.

На первом этаже Чарли видела лишь кухню и коридор, потом Мэри повела ее на второй. Значит, портретов той семьи не пять, а больше.

— А что тот мальчик пишет на стене?

— «Джой дивижн». Не представляю, что это может значить.

— «Любовь разрывает на части», — машинально проговорила Чарли.

— Что? — испуганно встрепенулась Рут. — К чему вы это сказали?

— Это название самой известной песни «Джой дивижн». Петь ее не буду, не просите!

Рут не ответила. В тот момент она больше всего напоминала загнанного зверька.

— «Джой дивижн» — рок-группа, один из ведущих коллективов пост-панка. Неужели вы о них не знаете?

— Подростком я не слушала поп-музыку. Подружки смотрели MTV, но в нашем доме этот канал был практически под запретом.

— Что значит практически?

— Прямо родители ничего не запрещали. Они считали разумными более деликатные методы воспитания. Порой я прикидывалась, дескать, мне самой не нравится то, что они не одобряют. А вас в строгости растили? — спросила вдруг Рут.

— В подростковом возрасте мне казалось, что да. Все мои увлечения были под запретом: никаких сигарет, попоек, секса с малознакомыми мальчиками. — Чарли вовсе не хотелось распространяться о своих юношеских утехах, но в глазах Рут вспыхнул интерес. — Мы постоянно ссорились. Моя младшая сестра была хорошей девочкой — не пила, не курила, не гуляла с мальчиками. Родительские правила выполняла беспрекословно, словно ничего абсурдного в них не видела, постоянно меня подставляла. Зато она, вопреки прогнозам медиков, победила рак яичников, а я даже курить бросить не могу.

Рут понимающе кивнула. «Закрой свой поганый рот!» — велела себе Чарли и решила срочно сгладить впечатление.

— Неприятно признавать, что родители были правы, — вздохнула она. — Если бы не их вмешательство, я бы хлебала дешевый сидр и каждую ночь устраивала в своей спальне оргии.

— У нас скандалов не было, — проговорила Рут. — По всем вопросам существовало одно-единственное мнение. Не помню, чтобы родители о чем-то спорили.

— Ну… — Чарли замялась, не зная, что сказать. С чего это они с Рут пустились в откровения, вроде бы не подружки! Что ожидает эта мямля в обмен на истории о несчастном детстве? Нет, рассуждать надо иначе: на что решится Рут, если она, Чарли, сыграет роль жилетки и носового платка? Хотелось задать еще много вопросов, и положительный настрой Рут был бы очень кстати. — Во всех программах для родителей советуют именно это: мать с отцом должны выступать единым фронтом, а не спорить.

— Нет, я с этим не согласна! — горячо возразила Рут. — Ребенок никогда не научится отстаивать свою правоту, если не увидит, как спорят родители. Я выросла с убеждением, что стоит сказать «Ты не прав», как настанет конец света. Мои родители вечно читали Библию и жития христианских мучеников, и я притворялась, что мне тоже интересно, хотя по-настоящему интересные книги прятала в укромных местах. Помню, умирала от зависти, когда подружки кричали родителям: «Я вас ненавижу!» — а те осаживали: «В нашем доме будешь жить по нашим правилам!» По крайней мере, они не лгали ни себе, ни родителям.

«Христиане — воплощение зла, — мстительно подумала Чарли. — Не зря в Древнем Риме их бросали на растерзание львам! Жаль, я на празднике в честь помолвки об этом не вспомнила! Впрочем, стоило лишь заговорить о религии, Саймон в бутылку полез!»

— В пятницу я солгала вам, потому что считала нужным, — заявила Рут и глотнула чай. Он наверняка остыл, но она, похоже, не чувствовала. — Я не осуждаю ложь. Если человеку мешают быть самим собой, ложь вполне уместна.

— А сейчас вы с родителями общаетесь? — участливо спросила Чарли.

— Мы больше не видимся. Я им даже не звонила с тех пор, как из Линкольна уехала. После стольких лет безропотной покорности я разбила им сердце. Хотя нет, я просто освободилась от их влияния, а об их сердце думать не стану. Некоторые люди предпочитают не замечать очевидного. Мои родители именно такие. После переезда я написала им письмо, указав в качестве обратного адреса абонентский ящик. Они так и не ответили.

— Ваши родители живут в Линкольне? — уточнила Чарли. Неудивительно, что бедняжка Рут оттуда сбежала!

— Неподалеку, в Гейнсборо.

— Ради переезда вы от многого отказались. Сегодня после обеда я прогуглила агентство «Райские кущи». Похоже, ваш бизнес процветал.

Рут вздрогнула словно от выстрела. Чарли ничуть не удивилась, ибо знала, что чувствуешь, когда тобой чересчур интересуются посторонние. Например, когда носят в кармане газетную вырезку с дискредитирующей тебя статьей. Тем не менее она не отступила.

— Вы отказались от использования удобрений прежде, чем это вошло в моду, и трижды получали премию Британской ассоциации ландшафтной индустрии.

— Я три года подряд получала эту премию, — уточнила Рут. Сцепив пальцы, она буравила Чарли подозрительным взглядом.

— Ну, в подробности я не вчитывалась. Буквально на пару минут в Интернет влезла и наверняка что-то упустила.

— С какой стати вас интересуют «Райские кущи»? Эта часть моей жизни давно закончилась.

— Почему вы бросили агентство?

— Надоело заниматься ландшафтным дизайном.

Чарли кивнула. Ответ содержательный и в то же время пустой. Только бы Рут не пожалела о том, что уже рассказала!

— Давайте посмотрим видеозапись, — вставая с дивана, предложила Рут. Сперва Чарли не поняла, о чем речь, но потом вспомнила страшного типа в красной шапочке с помпоном и молча закатила глаза. Хотелось сказать Рут, что смотреть на любопытного собаковода нет смысла, да не хватило пороху. Вслед за Рут она вышла в коридор и лишь сейчас заметила над стеклянной дверью с необычным лиственным узором полку, на которой стояли телевизор, видеоплеер и кассеты, пронумерованные от единицы до тридцати одного. По кассете на каждый день месяца?

Пока Рут искала нужную кассету и вставляла в плеер, Чарли огляделась. Помимо двери в гостиную она насчитала еще три — на кухню, в ванную и, предположительно, в спальню. Последняя была приоткрыта, и Чарли заметила блестящее бордовое покрывало и розовую подушку. Убедившись, что Рут возится с пультом, она открыла дверь чуть шире.

Да, это впрямь спальня Рут и Эйдена, хотя присутствие мужчины выдавали только массивные часы с кожаным ремешком, лежащие на полу у кровати. Все остальное было вычурно-женственным: изящные флаконы духов на подоконнике, драпировка из розового капрона на кровати, розовые шелковые занавески, розовая грелка в форме сердца, белое кружевное белье, разбросанное повсюду. Даже книги с мятыми корешками казались тошнотно-сопливыми: «Страстные женщины», «Назло молве», «Тайные слезы».

Рут все еще перематывала пленку.

— Простите, перемотка барахлит, — извинилась она. — Чтобы работала, нужно рукой придерживать, и все равно быстро не получается…

— Ничего, ничего! — Чарли подалась вперед, стараясь разглядеть стену за дверью, и чуть не вскрикнула от ужаса. Доли секунды хватило, чтобы голова пошла кругом. Что за черт?! Такое лишь в кошмарах случается, в реальной жизни этого не происходит, ибо до абсурда нелепо. Но Чарли привыкла верить собственным глазам.

Почти целую стену спальни Рут Басси занимали вырезки о ней, Шарлотте Зэйлер.

С бешено бьющимся сердцем Чарли прикрыла дверь и почувствовала, как сознание затопляют кричащие заголовки, которые мучили ее целых два года. Каждый из семисот с лишним дней она старалась не думать о цветистых фразах, по сути изощренных оскорблениях, выбранных наемными писаками за особую выразительность.

Рут собирала эти статьи и вешала на стену у кровати… Зачем? С какой целью? Там вроде бы были и заметки посвежее (заглядывать еще раз и проверять Чарли не собиралась) — о возвращении Шарлотты Зэйлер на службу и форуме по борьбе с организованной преступностью, созванном по ее инициативе. Нет, ей не показалось! Рядом с заметками висели и фотографии, в основном с пресс-конференции 2006 года, на которых она рыдала, и несколько сделанных после увольнения из уголовной полиции: Чарли в форме с натужной «я-так-горда-своей-службой» улыбкой. Какая мерзость!