Полужизни

Эйден отодвигает сшиватель.

— Мэри Трелиз мертва, а мертвецы картин не пишут, — цедит он. — Рут принесла домой чью-то мазню, и я тут же отнес ее на благотворительную распродажу.

Он лжет!

Чарли Зэйлер делает шаг вперед.

— Спальня дома на Мегсон-Кресент забита картинами, которые написала Мэри. Их там столько, что я едва протиснулась. Вы утверждаете, что не знали, чем она занимается. Значит, когда вы ее убивали, в спальне картин не было?

— Он ее не убивал!

Как ни странно, на этот вопрос Эйден отвечает:

— Нет, я не видел ни одной.

Сержант Зэйлер и детектив Уотерхаус переглядываются. Ясно, они готовы махнуть на нас рукой.

— Мне нужно идти, — вдруг объявляет Эйден.

— Куда? — спрашиваю я.

— Эйден, вы верите в призраков? — секундой позже интересуется детектив Уотерхаус.

— Нет, я верю в материальный мир — в науку и реальные факты, а не в воскресших мертвецов, — тихо отвечает он.

— Тогда, по-вашему, кто женщина, которую сержант Зэйлер, детектив Гиббс и я встретили в том доме на Мегсон-Кресент? Если вы уверены, что убили Мэри Трелиз, то женщина, которая выглядит точь-в-точь как она, владеет ее домом, картинами, паспортом, водительскими правами и другими документами, должна быть призраком, да еще прекрасно экипированным.

— Повторяю, я в призраков не верю. — Эйден подходит к маленькой раковине в углу мастерской и до отказа открывает оба крана. Водопровод здесь древний — шума больше, чем воды. — В следующий раз либо приносите ордер на арест, либо я ни слова не скажу. — Он споласкивает руки и тщательно вытирает.

— На вопрос Рут вы до сих пор не ответили, — напоминает Уотерхаус. — Вы добровольно признались в убийстве, а планы на сегодняшний вечер утаиваете.

— Убирайтесь!

— Саймон, боюсь, мы злоупотребляем гостеприимством мистера Сида, — говорит Чарли Зэйлер.

— Вы злоупотребили им, переступив порог моей мастерской, — заявляет Эйден.

Шарлотта отвечает презрительным взглядом и направляется к выходу. Уотерхаус задерживается, чтобы сказать:

— Между прочим, это вы к нам пришли. Или ваше сознание плодит и хранит фантазии, а реальные факты блокирует?

Полицейские уходят, а Эйден захлопывает дверь и прислоняется к ней лбом.

— Ты говорила, что была в полиции, — произносит он через минуту, — но не уточнила, что обратилась к Шарлотте Зэйлер.

Врать, что так вышло случайно, не хватает порох у. Пусть думает что хочет!

— Рут, она тебе не подруга! Даже если Шарлотта Зэйлер что-то для тебя значит, ты для нее полный ноль.

— Где та картина, как ее, «Аббертон»? Куда ты ее дел? Объясни, что происходит!

— Ты веришь Уотерхаусу? Веришь, что мое сознание плодит фантазии? — Эйден медленно приближается ко мне. — Если это фантазии, значит, я… Как думаешь, Рут, может человек видеть будущее?

— Нет, не думаю. Эйден, о чем ты?

— О картинке, четкой, как фотография или кадр из фильма. На этой картине эпизод, но не прошлого, а будущего.

— Хватит! Прекрати, ты меня пугаешь!

— Я вижу, как мои пальцы смыкаются вокруг шеи сучки Трелиз и давят, давят, давят…

— Прекрати! — Я отступаю на шаг.

— Копы твердят, что Трелиз жива, ты твердишь, что Трелиз жива. Вдруг вы правы? Если так, то задушенная Трелиз — образ не из прошлого, а из будущего. Вдруг я еще не убил ее, но в один прекрасный день убью? — Эйден кажется уверенным, но при этом испуганным, словно человек, идущий навстречу клокочущему пламени.

— Эйден, пожалуйста, хватит! — умоляю я. — Что ты несешь?!

— «Аббертон», — бормочет Эйден. — Это часть серии, Трелиз ее пока не закончила, наверное, лишь ту картину написать успела. Но серия продолжится. Я знаю, что всего картин будет девять, и названия знаю. — Он отталкивает меня, снимает колпачок с синего маркера и пишет на картонном тубусе для постеров, проговаривая слова, словно в трансе: — «Аббертон», «Бландфорд», «Гондри», «Дарвилл», «Марджерисон», «Родуэлл», «Уиндес», «Хиткот», «Элстоу».

Я в замешательстве смотрю на Эйдена. Кто он? В кого превращается? Нет, он в здравом уме, и Шарлотте Зэйлер я сказала об этом совершенно искренне.

— Эйден, прекрати! — дрожащим голосом прошу я.

Он хватает меня за руку и заглядывает в глаза:

— Поезжай на Мегсон-Кресент! Если это будущее, его можно, нет, нужно изменить. Скажи Трелиз, пусть не продолжает серию. Пусть уезжает из Спиллинга подальше, где я не смогу ее найти!

— Довольно! — визжу я. — Пусти меня! Это полный бред! Видеть будущее не дано никому. Почему ты не расскажешь мне правду?!

— А почему ты сама не расскажешь мне правду? Что случилось в галерее Хансарда? Из-за чего ты бросила работу? Что произошло между тобой и Трелиз? Ты мне так толком и не объяснила, а пристаешь с расспросами! Что я сделал с «Аббертоном»? Куда идти собрался? Лучше расскажи, что случилось в галерее!

— Тут и рассказывать нечего! — всхлипываю я. Мы же договаривались: никаких вопросов. Неужели он этого не помнит? Неужели забыл, как легко мы друг друга понимали?

Эйден отталкивает меня, словно я вдруг стала ему противна, и бросается к двери, по пути схватив куртку. Я остаюсь одна. Нужно запереть дверь и выключить свет. Вот, так лучше. Я съеживаюсь у обогревателя и шепчу: «Тут и рассказывать нечего!» — будто самовнушением можно изменить прошлое.

* * *

Галерею Спиллинга я заметила благодаря картине, которая украшала витрину. На тот момент я жила в Калвер-Вэлли лишь одиннадцать дней и домом считала лишь потому, что в другое место уезжать не собиралась. В день отъезда из Линкольна я открыла атлас автомобильных дорог на странице, где изображалось все королевство, зажмурилась и ткнула пальцем в место, оказавшееся Комбингемом, крохотным городишком в двенадцати милях к западу от Спиллинга. Комбингем я возненавидела с первого взгляда — неудивительно, одни спальные районы и кольцевые авторазвязки. Я села в машину и поехала куда глаза глядят, бездумно сворачивая на всех поворотах. В багажнике раздолбанного «фольксвагена-пассат» лежала одна-единственная сумка с зубной щеткой и самым необходимым. Остальное имущество я сдала в камеру хранения и была готова никогда о нем не вспоминать.

Поворот налево, поворот направо, целая миля без поворотов. Сообразив, что вечно кататься не получится, я решила: подожду еще минут тридцать и куда попаду, там и останусь. Главное, что это не Линкольн и не Комбингем.

В итоге «фольксваген» я остановила на спиллингской Хай-стрит в нескольких шагах от галереи и багетной мастерской Сола Хансарда. Заметила я галерею не сразу и не могу сказать, что именно было в витрине, та самая картина или другая. В общем, когда я брела по улице, разглядывая город, в котором собиралась поселиться, на Галерею Спиллинга внимания совершенно не обратила. В ту пору о картинах и живописи я вообще не думала, ну, может, секунд двадцать за всю жизнь, да и то случайно, когда включала не тот канал по телевизору.

Я увидела магазин «Спиллингская пряжа», дорогие бутики, торгующие мужской, женской и детской одеждой. На магазин «Буду мамой» с фисташково-зеленым фасадом я едва взглянула: ребенка-то я вряд ли заведу. Разве я заслуживаю такого счастья? По дороге попались три или четыре типично английских бара, владельцы которых явно состязались друг с другом в витиеватости фраз на вывеске: «Эдем для гурмана» и тому подобное. Заметив книжную лавку, я решила заглянуть туда, как только определюсь с жильем. Друзей заводить я не планировала и собиралась по вечерам читать. В моей сумке лежали четыре книги — надолго ли их хватит?

Пока не улетучился первый восторг, я осмотрела ярмарочную площадь, с одной стороны которой стояла церковь, с другой — салон «Мир музыки», где продавали дрянные диски и музыкальные инструменты, сырная лавка и магазин подарков «Секреты и сюрпризы». Церковь мне понравилась, я была готова жить неподалеку и любоваться ее архитектурными красотами, никогда не переступая порог. Даже в состоянии эйфории я подумала: «Много ли горожан ходят на службу добровольно?»