Полужизни

— Вы не впустили Криса Гиббса и едва не выпроводили Саймона Уотерхауса, — напомнила Чарли.

— Потому что я работала над картиной, даже спать не ложилась, чтобы ее закончить. Отвечу на ваши вопросы — и сразу на боковую. Кстати, если вам интересно, именно поэтому музыка так гремела — в честь завершения работы. У вас есть любимая песня?

Чарли решила, что отмалчиваться глупо.

— Да, «Грех» группы «Капля сочувствия».

— А у меня — песня, которая только что звучала.

Уточнять Чарли не собиралась. Как там выразилась Мэри? «Если вам интересно»? Так вот, ей неинтересно.

— Это «Переживу», группы «Дестинис чайлд», — проговорила Мэри дрожащим голоском школьницы, которую силой заставили выдать заветную тайну директрисе. После каждой фразы глубокие складки вокруг ее рта складывались иначе. Вообще-то Чарли слышала, что худые старятся раньше, чем полные, но все равно… — Могу объяснить, за что люблю эту песню, только вам-то безразлично. Уверена, вы из тех, кто включает музыку исключительно для гостей и исключительно на минимальной громкости.

— Нет, это не обо мне, — покачала головой Чарли. — Хотя барабанные перепонки соседей не терзаю.

— Я уже объяснила, что праздновала. Завершить работу над картиной и чувствовать, что все удалось, — это самый настоящий кайф. Хотелось чем-то себя наградить, поэтому я включила любимую песню и, прежде чем пойти за чаем и сигаретами, поставила громкость на максимум, чтобы слышать даже в магазине. — Мэри улыбнулась и, судя по мечтательному выражению лица, растворилась в воспоминаниях.

По спине Чарли побежали мурашки — на ум пришли слова Рут Басси: «…боюсь, случится что-то ужасное».

— Можно увидеть картину? Ту, которую вы только что закончили?

— Нет! — со злобой ответила Мэри. — Зачем? Вас моя работа не интересует, по крайней мере, ваших предшественников не интересовала. Вы только хотите убедиться, что я та, за кого себя выдаю. — Мэри бросила окурок, не потрудившись погасить, и он остался дымиться на земле. — Сейчас принесу паспорт и права. На сей раз обратно в ящик убирать не буду: наверняка завтра кто-нибудь снова явится!

Вслед за хозяйкой Чарли прошла в темную кухню, где вместо гарнитура стояли лишь закопченная электроплита, грязная металлическая раковина и буфет с криво висящими, не закрывающимися дверцами. На полу лежал крапчатый от сигаретных подпалин линолеум. «Здесь лет тридцать не убирали, — подумала Чарли. — У меня дома и то чище, а это само по себе показатель!»

— Ваш паспорт мне не нужен, — вслух проговорила она. — Моих коллег проверка удовлетворила, и я доверяю им.

Мэри скинула куртку и пнула ее к двери.

— От сквозняков защищает, — пояснила она. Мелодичный, хорошо поставленный голос настолько не сочетался с убогой кухней, что Чарли заподозрила в Мэри богемную мажорку. Играет в нищенку, трется вокруг настоящей бедноты, а как наберется впечатлений и поймает вдохновение — сбежит к богатому папочке в Беркшир.

Мэри стянула шапку — по плечам рассыпались черные с обильной проседью локоны.

— Эйден Сид — багетчик, — сухо сказала Чарли. — Крис Гиббс или Саймон Уотерхаус это вам сообщили?

— Да. Связь вроде бы очевидна: я художник, он багетчик, но знакомство это не гарантирует.

— Допустим, лично вы не знакомы, но, может, хоть имя слышали? От других художников, например. Спиллинг — город маленький, поэтому…

— Я не знакома с другими художниками! — заявила Мэри. — Да, я создаю картины, но к так называемой богеме себя не причисляю! Ненавижу всю эту ерунду! Едва присоединишься к какой-нибудь группе, как уже сидишь в некоем комитете, устраиваешь лотереи и конкурсы, в порядке очередности готовишь и распространяешь информационные бюллетени — именно так, думаю, выглядит жизнь богемы в городке вроде Спиллинга. Ну так гламурная мишура Чарльза Саатчи{Один из наиболее известных современных лондонских галеристов.} не имеет к искусству ни малейшего отношения. Это наглая реклама, которая рекламирует себя и ничего больше. Саатчи искусственно создает моду и разжигает аппетит, не связанный с настоящим голодом. В лондонской богеме вообще нет ничего настоящего!

— Вы знаете Рут Басси? — спросила Чарли. Мэри искренне удивилась.

— Да, вообще-то… — Она замялась. — Не слишком близко, так, встречались пару раз. Хочу, чтобы она мне позировала. Надеюсь, уговорю. А в чем дело?

— Как вы познакомились?

— Почему Рут интересует полицию?

— Пожалуйста, ответьте на мой вопрос!

— И это говорит та, которую я любезно пригласила в свой дом? — возмутилась Мэри. («А она боится!» — отметила Чарли.) — Почему вы о ней спрашиваете? Она связана с этим, как его, Эйденом Сидом?

— Давайте так: услуга за услугу, — предложила Чарли. — Я отвечу на ваш вопрос, а вы покажете мне свои картины. Они меня интересуют, хоть я не смыслю в искусстве ничего за исключением того, что самое лучшее сотворено давно умершими.

Лицо Мэри превратилось в маску.

— Вы… шутите? — процедила она.

— Нет! — По спине Чарли снова побежали мурашки. Но если быть дурой, то до конца! — А как же Пикассо, Рембрандт? То есть… современное искусство все больше вычурное — слоновий навоз и оленьи рога в художественном оформлении.

— Я не мертва, — медленно и четко проговорила Мэри, словно надеясь донести до незваной гостьи эту простую истину.

«Тем, кто верит в привидения, следует пересаживать мозги!» — подумала Чарли. Почему ей так страшно стоять на грязной кухне этого дрянного дома и слушать, как надменная особа заявляет, что она не мертва?

— Я жива, и мои работы прекрасны, — чуть спокойнее проговорила Мэри. — Простите за резкость, но обывательское мнение просто убивает. Надо же, вы считаете, что все талантливые люди уже знамениты, а самое главное — мертвы. Конечно, все гении мертвы, а если погибли молодыми, нищими и при трагических обстоятельствах — вообще замечательно!

Чарли попыталась взять себя в руки и успокоиться. Саймон не передавал Мэри рассказ Эйдена Сида, и Гиббс, по его словам, тоже. В чем тут проблема? Что здесь не так?

— По-вашему, чтобы считаться настоящим художником, я должна страдать, желательно сильно? — поинтересовалась Мэри, прищурилась и обеими руками откинула свою дикую гриву за спину. Что звучало в ее голосе, презрение или иное чувство?

— Я не думаю, что из одного непременно следует другое, — покачала головой Чарли. — Можно пройти через жуткие страдания и остаться полным нулем как художник.

Ответ Мэри понравился.

— Верно, — кивнула она. — Искусство к огульным обобщениям не сводится. Я задавала тот же вопрос детективу Уотерхаусу, а он признался, что ответить не может.

Вот еще один момент, который Саймон опустил. Разумеется, собственное мнение у него было, но он не пожелал делиться им с этой странной женщиной.

— Я передумала, — объявила Мэри Трелиз. — Я покажу вам свои картины. Хочу, чтобы вы их увидели, но с одним условием: мои картины не продаются. Даже если вам очень понравится…

— Не беспокойтесь, — перебила Чарли. — Я не настолько богата, чтобы покупать картины в подлиннике. Какую цену вы обычно запрашиваете? В зависимости от размера или…

— Никакую! — с каменным лицом отрезала Мэри, и у Чарли мелькнула мысль: «Она словно ждала проблем именно с этой стороны, и они появились». — Я никогда не продаю свои картины. Никогда!

— Так, выходит…

— Не «так, выходит», а «почему»? Вы же хотите спросить почему? Если да, то спрашивайте!

— Нет, я о другом. Выходит, все ваши работы здесь, в этом доме?

— Да, почти, — после долгой паузы ответила Мэри.

— Ничего себе! Как давно вы занимаетесь живописью?

— С двухтысячного года.

— С двухтысячного — это, наверное, профессионально. А в детстве?

— Нет, в детстве я никогда не рисовала. Только на уроках в школе.

«Как же она может рисовать профессионально, если не продает картины? — подумала Чарли, но тут же одернула себя: — Что за вопросы?! Нужно спросить об Эйдене Сиде и Рут Басси, а потом ехать на службу. Почему я тяну резину?»