Страница 34 из 42
На кофейном столике перед ним тоже что-то особенное, не мое. Позавчера — вот ведь достижение — я убрал со столика весь хлам, чтобы за ним можно было поработать. А вчера снес всю работу в контору. Столик был девственно чист. Не считая старого конверта Перл.
А теперь вся поверхность столика усеяна фотографиями, восемь на десять. Гарри, что ли, принес с собой? Фотографии черно-белые. Только вот что на них — не разгляжу.
Включаю лампу. Пусть прольет свет на происходящее. Хотя и так понятно, что ничего хорошего меня не ждет.
Поворачиваюсь к Гарри лицом. Все поле зрения сразу заполняет его кулак. Удар приходится прямо в переносицу.
Радуга вспыхивает у меня перед глазами. Отбиваю копчик об пол.
Сижу на полу. Черт возьми. Кто бы мог подумать, что у Гарри такой поставленный удар?
— Ты, хер моржовый, — скрипит Гарри, — я ведь дал тебе все.
Боль в носу буквально раскалывает мне голову на части. Никакая мигрень не сравнится с ней. Чистый продукт, без примесей.
Складываю ладони горстью и подношу к носу. Дотронуться до носа у меня не хватает смелости. Застываю в такой позе и чувствую, как в пригоршню струйкой льется кровь.
Когда головокружение немного отступает, подползаю к дивану и ложусь на спину, закинув голову. Надеюсь, удастся таким образом остановить кровь. Она повсюду. На полу, на персидском ковре, на джинсах, на диване. Придется заняться уборкой. Попозже.
Где Гарри, что он собирается делать, что мне ему сказать, не знаю. Какие-то слова, наверное, надо произнести.
«Так мне и надо, Гарри. Я — паршивый сукин сын». Нет, не пойдет. Несерьезно как-то.
Я готов провалиться сквозь землю.
— Как ты узнал? — вот и все, что я могу выдавить из себя.
Слова мои звучат тихо и остаются без ответа. Лежу и прислушиваюсь. Неужели он ушел?
Откуда-то со стороны кухни доносится шум.
Вот он, Гарри, никуда не делся. В руках у него пластиковый мешок на молнии, заполненный кубиками льда. Он кладет мне его на лицо, и я ору. В буквальном смысле слова.
— Больно, я знаю, — говорит Гарри. — Но это поможет. Опухоль будет не такая большая.
— Больно — это не то слово. — Я не сразу вновь обретаю дар речи. — О господи. Похоже, ты мне нос сломал.
— Отлично.
Гарри опять сидит в углу перед кофейным столиком. Перед ним бутылка и стакан, из которого он то и дело отхлебывает. И то и другое — мое. Я редко пью шотландское виски, и бутылка была почти полная. Теперь в ней на донышке. Лишь сейчас я соображаю, что Гарри уже давненько меня поджидает и успел наугощаться.
И он меня дождался. И сломал мне нос.
Даже не спрашиваю, как он проник в мой дом.
Сделав добрый глоток, Гарри поднимается с места, сгребает со стола несколько фотографий — я так и не разглядел, что на них, — и бросает в мою сторону. Фото падают мне на ноги.
Беру снимки в руки, и меня одолевает слабость. Не знаю, что ей причиной — физическая боль или душевная.
Из всей массы успеваю рассмотреть как следует три. Черно-белые, зернистые, неважного качества. Сняты через окно в крыше. Каким образом, понятия не имею. Может, с дерева, с телефонного столба, с уличного фонаря на холме. Наверное, расстояние не играет большой роли, если богатый и влиятельный человек готов хорошо заплатить за снимки.
Самое печальное — то, что на них изображено. Не любовные ласки, нет. Я сижу голый на кровати и смотрю, как она одевается.
Особенно поразил меня тот снимок, где она надевает лифчик и оглядывается на меня через плечо, будто только-только вспомнила о моем присутствии.
Получается, что Гарри выложил денежки за любовные сцены, а взамен получил лишь запечатленное одиночество. Знак разлуки, в котором и эротики-то не так много.
— Ты организовал за ней слежку?
— Ну да. Я следил за ней. Хотел доказать, что это не ты. — Напряжение в голосе Гарри исчезает. Тон обретает глубину. Кажется, Гарри вот-вот заплачет. — Думаешь, я дурак? Я не дурак. Я знал: у нее кто-то есть. Но я подумал: пусть события идут своим чередом, это все равно ненадолго. Года два — и все прекратится само собой. Ну четыре, не больше. Марти постоянно намекал, что это ты. Я и в агентство-то обратился, только чтобы доказать ему, как он не прав. Я сказал: Митч нам вместо сына. Он ей вроде как не чужой. Он как член семьи.
Когда Гарри замолкает, чувствую, как в носу пульсирует кровь. Пробую снять с лица пакет со льдом, уж очень больно. Но безо льда совсем невыносимо.
Пристраиваю пакет обратно. Сам того не желая, всхлипываю.
— Почему ты так поступил со мной? — спрашивает он. — Ты завидовал моим успехам? В этом все дело? Или моим деньгам?
Я вздыхаю. Что мы наделали!
Где Барб? Она хоть в курсе, что он все знает? А что, если Барб пребывает в счастливом неведении?
— Деньги значат для тебя больше, чем для меня, Гарри.
— Так скажи мне, в чем тут дело? Что я тебе сделал плохого?
— Тебе будет нелегко уразуметь, но на тебе свет клином не сошелся. Ты тут был ни при чем.
— Херня. — Гарри прикладывается к стакану. Виски булькает у него в глотке. — Все это херня. Всякий раз, когда ты трахал мою жену, у тебя на уме был я. Будь мужиком и признай это.
— Хоть я и мужик, но это не так. Все происходило между ней и мной. Вначале мы пытались сопротивляться чувству. Мы даже старались не оставаться одни. Но однажды мосты оказались сожжены, и назад пути уже не было. И я не знал, как остановиться.
— Ты не хотел останавливаться.
— Я не мог остановиться.
— Херня. Ты мог сделать все, что захочешь. Ты просто не хотел.
Закрываю глаза, пытаясь переварить его слова. Если бы захотел, смог бы. Наверное, он прав. Просто тогда я был далек от рассуждений такого рода. А ведь наши отношения чуть было не прекратились. Из-за Леонарда. Позволил же я ей тогда уйти.
Но вот ради Гарри я бы пальцем не пошевелил.
— Я тебя сегодня разорил, — говорит Гарри. В голосе его нет мстительного удовлетворения. В нем скорее жалость. — Я тут потолковал кое с кем. Твоя маленькая фирма потеряла доверие клиентов. К концу сегодняшнего дня у тебя и завалящего заказика не останется. Вот увидишь. Думаешь, меня не послушают? Посмотришь.
Гарри встает. Собирается уходить. Наконец-то. Надо позвонить в контору, узнать, не побежали ли от нас заказчики. Надо позвонить Джейку и Моне насчет Леонарда. Надо позвонить Барб. Знает она или нет? Если этот скот и ей нос сломал, мне остается только убить его.
— Хочешь, подброшу до больницы? — спрашивает скот. — Тебя перевяжут. Или вызови такси, чтобы тебя отвезли.
— Не стоит. Мне надо сидеть на телефоне.
— Ну-ну. Ах, звонки-звоночки.
Гарри берется за дверную ручку и застывает на месте.
Уйдешь ты или нет? Ах, ты еще не все сказал. Ну конечно.
И тут меня поражает мысль, что уж выслушать-то его я обязан. Хотя бы из уважения.
Ведь за мной должок.
Он вытирает глаза рукавом своей спортивной куртки. Вот ведь ужас-то: плачущий Гарри. Прямо как живой человек.
А что, если все это время он и был живой человек с живыми чувствами?
Как же ему сейчас паршиво.
Что я наделал. Господи.
— За что ты меня так не любишь? — спрашивает он.
Будь дело не сегодня, я бы пропустил его вопрос мимо ушей. Но сегодня особый день. И за мной должок.
— Наверное, мне казалось, что ты… неискренен.
— О господи! — фыркает Гарри. — И это говорит тип, которого я принял как родного. Я раскрутил твой бизнес, как раскрутил бы для родного сына. А ты тринадцать лет трахал у меня за спиной мою жену. И после этого ты называешь неискренним меня.Вот что я тебе скажу, Деверо. Это ребенок хватает все, что попадает под руку, просто потому, что хочет. А взрослый человек понимает, сколько боли он может принести другим, если начнет вытворять что заблагорассудится. Это признак зрелости человека, если он ставит чужую боль выше собственного удовольствия.
Поднимаюсь с дивана.
Меня шатает. Сосредотачиваюсь и стараюсь обрести равновесие. Получается.