Страница 35 из 42
Прижимая к носу пакет со льдом, гляжу Гарри в глаза.
— Я, может, и не тот человек, каким бы ты меня хотел видеть, но я человек.Перестань меня унижать.
Гарри первым нарушает наступившее молчание.
— Если ты попытаешься увидеть ее еще раз, я размозжу тебе колени. Не думай, мне прекрасно известно, как это делается. Со вчерашнего дня ваши отношения кончены. Надеюсь, ты меня понял.
И он выходит.
Лежу на диване, запрокинув голову, и смотрю одним глазом на телефон. В контору звонить не решаюсь, вдруг позвонит Леонард или Джейк с Моной, а у меня занято. Интересно, сколько я еще продержусь без помощи врачей? И есть ли у меня дома аспирин? И стоит ли сейчас вставать и разыскивать болеутоляющее? И выдержит ли мой слабый желудок сразу три или четыре таблетки?
А вот спать я совсем не собирался. Забавно: мне казалось, я бодрствую, и в то же время я видел сон. Загадочный и яркий, какие являет нам только полуявь, полудрема.
На оживленной улице я вижу Леонарда. Он идет впереди меня быстрым шагом. Я хочу вручить ему конверт Перл и бегу вслед за ним, расталкивая толпу. Но Леонард словно видение или призрак. Вот я уже почти догоняю его… Однако стоит мне протянуть руку, как он исчезает и силуэт его возникает уже значительно дальше.
Наконец я кладу руку ему на плечо и он оборачивается.
Только это не Леонард. Это Перл. Лицо у нее безрадостное.
— Я хотел отдать Леонарду его свидетельство о рождении. Пусть знает, кто он такой.
Перл только головой качает:
— Леонард все знает.
Звонит телефон, и я соскакиваю с дивана. Нашариваю трубку. Голова раскалывается от боли.
— Леонард? — с надеждой спрашиваю я.
Это Кэхилл.
— Что за фигня сегодня творится, Док? Какой-то массовый исход. За последние три часа мы потеряли пятерых клиентов. Все сказали, что лучше обратятся в другую фирму. Тебе что-нибудь известно на этот счет? Что вообще происходит? Что за гребаная чертовщина?
Держусь за голову, превозмогая боль.
— Не занимай линию, — вымучиваю наконец.
— Имел я твою линию! — вопит Кэхилл. — У нас тут настоящий Армагеддон, а ты про линию!
— Ничего не могу поделать. — Слова даются с трудом. — И ты ничего не сможешь поделать. Лучше распечатай свое резюме и поищи новую работу. А сейчас извини, мне нужен телефон. Леонард может позвонить.
И я кладу орущую трубку.
Не успеваю лечь поудобнее, как телефон звонит опять. Я опять подскакиваю.
— Леонард? — спрашиваю я с отчаянием в голосе.
Это Барб.
— Знаю, мне не следовало звонить, — частит она, — тебе будет только хуже, но я должна убедиться, что ты цел и невредим. Прости, что не позвонила раньше, пока он не заявился. Но он глаз с меня не спускал. Если ты понимаешь, что я имею в виду. Не спрашивай меня, как он узнал, я понятия не имею. Наверное, следил за нами. Напрямую ведь не спросишь.
Пауза. А я уже и не чаял услышать ее голос еще раз. Хочу ей об этом сказать, но язык не повинуется. Молчание тянется и тянется.
— Он ушел? Ты один?
— Да.
— Я загляну к тебе на минутку. Посмотрю на тебя собственными глазами. Он в бешенстве. Но я ему все скажу. Возьму всю вину на себя. Его злость переключится на меня.
Прежде чем я успеваю что-то произнести, она добавляет:
— Мне нужно увидеться с тобой в последний раз.
И Барб отключается, не дожидаясь ответа.
Сижу с трубкой у уха и слушаю телефонные гудки. Слова «в последний раз» так и звенят у меня в голове. Будто я и без этого не знал, что все кончено. Будто еще минуту назад не был уверен, что нам и увидеться-то больше не доведется.
В последний раз.
Какая безнадежность звучит в этих словах.
Когда она появляется, я все так же сижу на диване. Дверь не заперта, и она входит. Мне бы хоть душ принять. Я ведь всю ночь на ногах. Волосы грязные, лицо небритое. Я очень устал, перемазался в собственной крови, и меня не покидает ощущение нечистоты. Как ужасно, что я запомнюсь ей таким.
— О, Митчелл, — выдыхает Барб. — Бедный, бедный Митчелл. На кого ты похож! Почему ты не подрался с ним? Ты бы хоть попробовал постоять за себя! Ты ведь чуть не вдвое его моложе! Поверить не могу, что ты не смог себя защитить!
Слов, чтобы ответить, у меня просто нет.
Сижу, закрыв глаза, и чувствую, как она легонько гладит меня по голове.
— У тебя кровь на волосах, — говорит Барб.
— Правда?
— Вот здесь. — Она опять касается моих волос. — Засохшая кровь.
— Надо же.
Как кровь могла попасть на волосы? Наверх ведь она не течет. Вероятно, натекла из носа, когда я лежал, запрокинув голову.
— Иди сюда, — зовет Барб.
— И чем займемся?
— Я вымою тебе голову.
Иду за ней на кухню и сажусь на стул у раковины. Она вручает мне посудное полотенце, чтобы закрыть лицо и не намочить нос. Только к чему все это?
На голову мне стекает горячая вода, пальцы Барб ерошат волосы. Только не думать об этом как о ласке.
— Все произошло так быстро. Я и опомниться не успел. — Чтобы сказать это, мне приходится отодвинуть полотенце ото рта.
Барб моет мне голову.
— И в этом все дело? Правда? Или тебе казалось, что ты не вправе отвечать ударом на удар?
— Трудный вопрос. Стоит мне об этом подумать, как начинает трещать голова. Давай не будем об этом. У меня и без того башка раскалывается.
— Видеть не могу, как ты страдаешь.
— Кто страдает, так это Гарри. — Сам удивляюсь собственным словам. — Я таки заставил его помучиться.
Барб опять замолкает. Она тщательно вытирает мне волосы, смачивает бумажное полотенце и вытирает кровь у меня с лица.
— Так-то лучше. Это было невыносимо: кровь у тебя в волосах.
— Значит, вот оно? То есть сейчас ты уйдешь — и все?
Вся ее теплота вдруг куда-то девается.
— У меня есть выбор?
— Есть, конечно. Либо туда, либо сюда. Лично мне так кажется.
— Только не начинай, Митчелл, — говорит она холодно.
Этим тоном она всегда меня осаживала. Но ведь не пройдет и минуты, как она уйдет навсегда. Зачем меня сейчас-то ставить на место?
Внезапно я осознаю, что любовью мы с ней теперь уже никогда не займемся. Какая несправедливость. Если бы я только знал заранее, что мы расстанемся именно сегодня! Ее ласки были бы куда слаще. Если бы я только знал…
— Тринадцать лет, — говорю. — Разве можно просто плюнуть и забыть?
— Я с ним прожила куда дольше тринадцати лет, — сухо, словно чужая, произносит Барб. — У нас двое детей. Разве можно плюнуть на это?
И она направляется к двери. Я сижу дурак дураком с полотенцем вокруг головы. Вскакиваю и иду за ней. Надо сказать ей что-то очень важное, найти нужные слова. Но времени нет.
— Ты любила меня?
Она так и застывает посреди гостиной. И все вокруг застывает.
— Что?
— Ты слышала. Я спросил, любила ли ты меня?
И что это я завел речь про любовь в прошедшем времени? Легче выговорилось? Не знаю. Наверняка не скажу.
Тут с ней происходит что-то странное. Она приближается ко мне, заходит сзади, снимает с моей головы полотенце и принимается вытирать кровь с пола. Пятно по краям подсохло и не поддается.
Барб злится, бросает полотенце и видит, что диван тоже в крови. Это для нее уже слишком.
Что-то в ней надламывается.
— Надо попробовать содовой, — лепечет она.
Вот стыд. Она вмиг постарела. Только от этого мне ничуть не легче. Для меня она всегда будет красавицей. Наверное, не только для меня. Не в этом дело. Нашла о чем поговорить в такой момент. О содовой.
Барб медленно распрямляется.
— Мои дела говорят сами за себя, — безжизненно произносит она. — Догадайся сам. Без подсказок.
— Так сразу и не догадаешься. Лучше скажи прямо.
— Мне трудно об этом говорить.
— Я понимаю.
— Мне очень жаль, что все так обернулось, Митчелл. Честное слово. Я знаю, тебе тяжело. Но я не понимаю, чего ты от меня хочешь.