Страница 13 из 42
Беги, вызволяй Малыша Джулиуса с кичи. Только ты не побежишь. Ты, как и я, прекрасно знаешь, что Малыш Джулиус получил по заслугам. Ведь он много чего наворотил в жизни, только не попался. А теперь сидит за преступление, которого не совершал. Боженька не фраер, все видит.
— Вот что. Нравится тебе или нет, ни словечка в суде о том, что на самом деле произошло между тобой и Леном. Семья не должна узнать. Ты его завлекла и ограбила. И больше ничего.
— На суде я скажу правду.
Злить его мне не хочется. Тем более в руке у него пистолет. Но я не могу допустить, чтобы мой мальчик считал свою мать грабителем и убийцей. Так не будет. Чем бы эта история ни кончилась.
— Не смей так говорить со мной, — хрипит криворотый. Он уже в таком бешенстве, что с трудом можно разобрать слова. — У меня пистолет. — Он с силой утыкает пушку мне сзади в шею, хочет напомнить, кто из нас вооружен. — Сделаешь, как я сказал. Выбора у тебя нет.
Ведь в лепешку расшибется, а втолкует. Мне больно, но я не издаю ни звука. Пожалуй, нет у него никакого плана на тот случай, если я не соглашусь.
— Выбор-то у меня есть, — говорю.
Свой выбор я уже сделала: Леонард не должен думать, что я кого-то убила ради кредитных карточек. Можешь теперь злиться сколько хочешь. Это уже неважно.
— Считаю до трех, — говорит. В голосе его слышится рыдание. Я и не знала, что здоровенные мужики способны плакать.
— Бенни? — пугается блондин. — Бенни? Ты все стараешься ее застращать?
— Я не могу позволить ей устроить представление. Его семья уже видела достаточно горя. Он не твоим напарником был. Ты со мной или нет? На чьей ты стороне?
— У меня дочка ее лет, Бенни. Ты сейчас в гневе натворишь делов, потом не воротишь. Прошу тебя, Бенни.
Наступает долгое молчание. Надо же, и у мужика с пистолетом могут быть истерики. Скажите пожалуйста.
— Подожди меня в машине, — говорит Бенни.
— Бенни…
— Жди в машине, я сказал. Оставь нас одних на минуту.
— Господи, — опять бормочет блондин, однако послушно залезает в автомобиль. А я-то надеялась, он упрется.
Смотрю на небо. Большая звезда висит над холмом. Странная такая звезда, светит мне прямо в глаза. Вот так до меня доходит, что я тоже плачу и слезы преломляют свет звезды. Иначе бы я ничего такого не увидела.
— Раз.
Как восхитительно, и грустно, и странно, что мы оба плачем. Будто у нас есть что-то общее. Словно у двоих совершенно чужих друг другу людей сквозь враждебность всегда прорежется связующая нить.
Я не сомневаюсь: он не собирается стрелять, уж очень уверен, что я уступлю прежде, чем он досчитает до трех. Но я не сдамся. И вот тогда-то мы окажемся у черты, за которой неизвестность. Он ведь сам не знает, куда его заведет гнев, если я не соглашусь. А черта эта все ближе, я чувствую это по его голосу, она сквозит, даже когда он молчит. Гнев возьмет над ним верх. Мужик с ним не справится.
Забыла сказать Доку, что у Леонарда не все хорошо со здоровьем. Откуда ему знать, что Леонарду дважды в год надо обследовать глаза? Ведь мой сын родился недоношенным. Его надо регулярно показывать врачам. А кто подскажет Доку, если я окажусь в тюрьме? Или где-нибудь еще.
— Два.
Мне вспоминается чепуховая песенка, которую напевали мы с Леонардом, и я опять принимаюсь петь, на этот раз во весь голос, не под сурдинку. Я набираю в грудь побольше воздуха в надежде, что Леонард услышит меня. Только как бы я ни орала, ни звука до него не дойдет. А вот блондин в машине меня услышит. Интересно, навернутся у него слезы на глаза?
— Три.
Луч звезды мчится ко мне, словно хочет прикоснуться. Не пройдет и секунды, как я выпрыгну и встречу его на полпути.
Щелчок курка отдается у меня в ушах ударом молота.
Когда все закончится, я сразу вернусь к моему мальчику.
МИТЧ, 25 лет
Прерывистое дыхание
— Опять льет, — говорит она. — А почему Леонард еще у тебя?
Она стоит в узкой щели между моей кроватью и окном и пытается расстегнуть молнию на платье. Запах дождя смешивается с запахом ее духов. А может, мне просто так кажется.
Ко мне она явилась немножко растрепой, волосы мокрые от дождя. В общем, то, что надо. При полном параде и макияже она чересчур… как бы это сказать?.. консервативная, что ли? Женственная в традиционном понимании этого слова? Немолодая?
Ой. Типун мне на язык.
Самый восхитительный образ, который я лелею в памяти, — это мы с ней в душе. Горячая вода омывает нам лица и льется прямо в рот, наши губы смыкаются и размыкаются. Волосы липнут ей к лицу, всю пудру-помаду (и прочую требуху, не знаю названия) смыло в канализацию. Только память — несовершенный механизм, и краски начинают блекнуть. Время размывает их.
— Не знаю, — отвечаю. — У Перл какие-то срочные дела.
Она стоя снимает колготки. И ведь не покачнется, умудрится сохранить все свое достоинство. Какое счастье, что я не женщина. Это целое искусство. Не уверен, что смог бы овладеть им в полной мере.
— А что, если она сейчас явится?
— В ночь-полночь она не придет, — говорю.
— Почему не придет?
— Свет в доме не горит. К утру появится.
— Будем надеяться.
Молния на платье никак ей не поддается.
Над моей постелью в крыше — окно. За окном на холме горят уличные фонари. Даже в безлунные ночи в моей спальне достаточно света. Мы занимались любовью, кажется, | всеми возможными способами, только не при зажженных лампах. Этот вопрос даже не обсуждался.
Дождь стучит по стеклу, тусклый свет струится по ее фигуре и обтекает платье, из которого она уже наполовину выскользнула.
— А вдруг он проснется?
— С чего это?
— Дети часто просыпаются по ночам.
У нее двое взрослых детей, кто я такой, чтобы возражать?
— Знаешь, — говорю, — мы можем сделать уступку ханжеству. Займемся этим под одеялом.
Она садится на краешек кровати спиной ко мне — предлагает расстегнуть молнию. Только до меня не сразу доходит.
— Это другое дело, — произносит она. — Для нас это будет чуть ли не извращение. Ты собираешься меня расстегивать? — И она встряхивает волосами.
Разумеется. Какие могут быть сомнения.
— Готов посвятить этому всю свою жизнь.
Поджав ноги под себя, сажусь на кровати у нее за спиной — одно колено прижимается к ее телу справа, другое слева. И вот платье снято через голову, лифчик расстегнут. Она откидывается назад и тихонько мурлычет. Руки мои скользят по ее телу, натыкаются на груди.
Я совсем голый. Причин тут две. Во-первых, я ждал ее. Во-вторых, я всегда сплю без одежды, даже когда один. Ах да, есть еще и в-третьих. Я не в состоянии сбрасывать с себя покровы с таким изяществом, как она.
— Эти банкеты просто невыносимы, — жалуется она. — Только и думала, как бы поскорее вырваться — и к тебе.
И тут она на меня набрасывается. Сексуальная агрессия всегда проявляется у нее неожиданно. Резко повернувшись, она опрокидывает меня на спину. Я не против. Только под тяжестью тел у меня подворачивается лодыжка.
Мне больно. Всерьез.
— Бо-бо? — спрашивает она. — Где у нас бо-бо?
Она щупает мою ногу. Маленькие изящные руки гладят больное место. И не только его. «Бо-бо» — это, оказывается, совсем неплохо.
Долгожданное прикосновение ее пальцев. Все прошедшие девять дней мое воображение не унималось, и Барб касалась моего тела каждые 6,7 секунды. Кто бы мог подумать, что и здесь не обойдется без ложки дегтя?
Ведь вот оно, обручальное кольцо. Я чувствую его холодок.
Барб всегда считала, что я придаю этой безделушке слишком уж большое значение. Может быть. Ничего не могу с собой поделать.
Я беру ее за левую руку. Осторожно снимаю кольцо. Показываю ей.
— Ах, вот что, — говорит она.
— Ага. Это самое. — Я кладу кольцо на тумбочку.
— Не оставляй его там, — просит она. Тупой. Мог бы и сам догадаться. — Я его еще забуду. Митчелл, черт тебя возьми, что я скажу, если явлюсь домой без кольца?