Страница 14 из 42
Не знаю. Скажи правду.
Запихиваю кольцо ей в сумочку. Благо сумочка лежит на полу возле кровати. Удобно, мать-перемать.
Барб свешивается с кровати и вглядывается в сумочку, словно в бездонную пропасть.
— Замечательно. Кольцо угодило в Бермудский треугольник. Как бы оно там не пропало бесследно. Впрочем, не страшно. Домой-то оно вернется вместе со мной.
С этими словами она выкидывает нечто неожиданное, не похожее на нее, — потягивается, ложится на меня сверху, чуть приподнимается на локтях и смотрит мне в лицо.
Чувствую ее пальцы на щеке.
Время от времени рушится какой-нибудь очередной барьер, и наши поцелуи наполняются подлинной романтикой. Это ее благодарность мне. Только чтобы заслужить ее, мне надо преодолеть три моря да износить семь пар сапог.
В колеблющемся текучем свете еле видны ее губы (их форма так много говорит о ней) и морщинки в уголках глаз. Я обожаю их, но не показываю этого. Ни словом, ни жестом. Глаза у нее горят, но их цвет неразличим в сумерках. А жалко. У нее колдовские глаза, у Барб, синие-синие, как море. А светлые волосы так и переливаются на солнце.
Все эти подробности оживляют образ Барб, который я храню в памяти. Это очень важно. Я могу видеть ее глазами души, и, значит, мое многодневное ожидание будет не таким тягостным.
Она бодает меня в шею и прижимается ко мне. Чувствую тепло ее дыхания. И нет этому конца-края.
— Не уходи сегодня, — прошу я. — Останься со мной.
Не хочу ни с кем делить ее.
Чувствую легкий ветерок на коже. Осязание подсказывает, что она вздохнула. Самого вздоха не слышно. Груди касаются моего тела. Мои руки ласкают ее. Спина у нее выгибается.
В лодыжке пульсирует боль.
— Митчелл, — шепчет она. — Ну почему тебе всегда хочется того, чего я не могу тебе дать? И ты сам об этом прекрасно знаешь.
— Не бери в голову. Забудь.
И мы постарались забыть.
У нас получилось.
И вот наступил момент, когда грань между болью и удовольствием размылась и мне уже стало казаться, что моя ноющая лодыжка превратилась в эрогенную зону. При каждом движении меня терзало наслаждение. Я упивался собственной мукой.
Слышалось чье-то неровное дыхание, но мне и в голову не пришло, что в комнате есть кто-то еще. Все вокруг было стоны и вздохи. Прочие звуки терялись.
Тут маленькая рука трогает меня за плечо. Я так и подпрыгиваю. И Барб подпрыгивает. И мы падаем на спины. Бок о бок. И натягиваем одеяло до подбородка.
— Леонард, — бормочу. — Ты зачем здесь?
Ни слова в ответ. Только прерывистое дыхание.
Я и не сообразил, что к чему. Мне показалось, это детские капризы, что-то вроде хныканья.
— Леонард, возвращайся к себе в постель. Живо. Я сейчас к тебе приду. Только подожди минутку. Ровно через минуту я у тебя.
— Митчелл, — встревоженно произносит Барб, — он задыхается.
— О боже мой!
Конечно, Барб права. Это только я такой тупой.
— Леонард, дружище. Где твой ингалятор?
Он безнадежно пожимает плечами. «Помогите!» — говорит этот жест.
Меня выбрасывает из кровати. Черт, я предстаю перед ним голый (а ведь его мама и без того подозревала меня в педофилии). Неважно. Мальчишка задыхается, все остальное сейчас — ерунда. Я хватаю Леонарда под мышку и бросаюсь вниз по лестнице. Уж не знаю, как я умудряюсь все это проделать. С моей-то проклятущей лодыжкой.
Внизу я включаю свет и озираюсь. Леонард прав. Ингалятора нигде не видно.
Меня охватывает ужас. Три диванные подушки летят прочь. Простыни падают на пол. Журналы с кофейного столика приземляются рядом с ними.
Барб берет меня за плечи и разворачивает. Моя рубашка цвета хаки доходит ей почти до колен. Барб указывает на птичью клетку. Ингалятор в когтях у Попки. Своим огромным клювом птица пытается отделить пластмассовую часть баллончика от блестящего металлического основания. Господи!
— А ну, брось! — ору я и кидаюсь на попугая.
От испуга птица роняет ингалятор и забивается в угол клетки. Только бояться ей нечего.
Я вытаскиваю баллончик. Он весь в помете и на первый взгляд никуда не годится.
— Твою так, — хриплю я. — Все в птичьем говне. А ведь Леонарду его в рот совать. Чтоб тебе век не просраться!
И это звучит из уст человека, который всякий раз орет «Следи за речью!», стоит кому-нибудь из сотрудников выругаться в присутствии Леонарда.
Барб отбирает у меня баллончик.
— Посиди с ним. Поговори.
И пихает меня к Леонарду.
Я опускаюсь на диван рядом с мальчонкой. Леонард сидит, обхватив себя руками за плечи, словно стараясь не рассыпаться, пока я не помогу ему. Я сажаю его к себе на колени. На нем моя футболка, которую я выдал ему вместо пижамы. Ему она до пят. Но он, по крайней мере, одет.
Обнимаю Леонарда и прижимаю к себе.
— Надо бы нам прикрыться чем-нибудь, приятель, — говорю. — Сейчас что-нибудь разыщем.
Если бы при этой сцене присутствовала Перл, она бы точно сказала: «Леонард здесь больше не останется. Это неподходящее для него место, я так решила». Моего неумения вести себя в кризисных ситуациях она бы не вынесла.
С кухни возвращается Барб, вытирая отмытый ингалятор посудным полотенцем, и садится за кофейный столик, толкнув меня при этом голыми коленками. Баллончик она протягивает Леонарду:
— Пользоваться умеешь? — Голос у нее звучит совершенно спокойно. И как ей только удается?
Леонард кивает и берет баллончик обеими руками. Баллончик весь помят, Попка от души поработал клювом.
Леонард берет ингалятор в рот. По спине у него пробегает дрожь. Только дыхание по-прежнему судорожное.
Наверное, Барб прочла мои мысли.
— Подожди минутку, — говорит она и кладет руку мне на плечо. Левую. На пальце след от кольца. — Митчелл. — Голос Барб возвращает меня к реальности. — Не прижимай его к себе так сильно.
— Что?
— Ты слишком крепко обнимаешь его. Сдавливаешь ему грудь.
— О… И правда.
— Если ты запаникуешь, он тоже запаникует, — гнет свое Барб. — Дыши.
Мне показалось, она это Леонарду. Тоже мне полезный совет. Если бы мог, дышал бы.
— Митчелл, — произносит она. — Дыши.
Я набираю полную грудь воздуха. До этого я как-то не замечал, что дышу. Ослабляю объятия.
Назидательно подняв палец, Барб обращается к Леонарду:
— Теперь держи баллончик крепче. — Она показывает, как именно надо держать. — А то Попка опять его у тебя утащит. Попка — бяка, правда?
Леонард кивает и пробует что-то сказать. Наверное, свое обычное «Эге». Звук получается, как если бы граммофонная игла проехалась поперек пластинки.
— А какие звуки издает Попка, Леонард? Ты помнишь?
Леонард опять кивает, на этот раз не пытаясь ничего сказать. Но Барб целиком завладела его вниманием. Он уже не старается сделать резкий и глубокий вдох.
— Му-у-у-у. Так говорит Попка?
Из груди Леонарда доносится странный звук, его тельце вздрагивает. Неужели судорога или приступ боли?
И тут я понимаю, что он хихикает.
— Не-а, — говорит он.
— Ква-ква, — выдавливаю из себя я. Опять хихиканье, только более глубокое и радостное.
— Не-а!
— А как он говорит?
— Чик-чирик! — Леонард пыхтит, как бегун у финишной черты марафонского забега. Наверстывает упущенное.
— Правильно! — Барб гладит его по голове. Я кладу голову Леонарду на плечо и смотрю на нее. Как она всему этому выучилась? И что было бы, если бы я остался с Леонардом один на один?
Барб перехватывает мой взгляд.
— Не смотри на меня так, — просит она. — Мне от твоего взгляда не по себе.
Редкий случай, когда я блюду свой интерес и не спрашиваю Барб, что она имела в виду под этим «так».
— Надень-ка лучше какие-нибудь штаны, — советует Барб.
ЛЕОНАРД, 5 лет
Первая счастливая минута
Митч относит меня наверх на закорках. Он надел треники, но спина у него как была голая, так и осталась. Я не могу обхватить его ногами как следует, мешает моя длиннющая футболка. Держусь руками и болтаюсь в воздухе. У меня уже все прошло, и Митч это знает. Просто он мне друг, вот и тягает наверх на себе.