Моя другая жизнь

Я был рад, что позвонил ей, потому что теперь убедился: мне никогда больше не захочется ее увидеть. И она это почувствовала. Было у нее этакое чутье назойливого зверька — рефлексы крысиные: постоянно принюхиваться, постоянно оглядываться, постоянно держаться начеку, постоянно быть готовой отпрыгнуть.

— Мне пора. Опаздываю на встречу.

— Какая же ты дрянь, сноб ты долбаный!

Поняв, что я ее отвергаю, она просто не могла не плюнуть в меня на прощанье: гордость не позволяла. Я никак не отреагировал.

— Извини, если помешал.

— До чего ж ты неискренний!

— Ты и впрямь хочешь знать, чем я собираюсь заняться?

— Нет, ничего интересного все равно не услышу.

Мне было жаль ее. И жаль было всех тех, кто ярится на жизнь с ее несправедливостью, не догадываясь, что как ни обидно оно кажется — на самом-то деле каждый заслужил свое. Если ей прищемило нос мышеловкой, то лишь потому, что она жадно вынюхивала, где больше сыра. Жалкая участь.

— До свидания, — сказал я.

— Ну уж нет!

Это мне за то, что позвонил: не надо было. Я совершил ошибку. Я заслужил этот прощальный плевок.

3

Так кто же он, человек, за которого она выходила замуж, отец ее дочери? Сначала я решил, что это не важно. Но чем больше об этом думал, тем сильнее становилось чувство, что важно. В конце концов я стал думать о нем постоянно: кем бы он ни был — он был тем человеком, каким мог стать я сам; какую бы жизнь ни вел — она могла стать моей.

И хотя не знал я теперешнюю Ванду, я понимал, что она не только замужем побывала и ребенка родила — она жизнь приобрела, свою собственную. Но что произошло с человеком, который дал ей эту жизнь? Меня она оставила бы с тем же, с чем оставила его. Если бы она стала мне женой, я теперь был бы тем человеком и жил бы сейчас, как он.

При моем складе ума, был только один способ определить калибр пули, от которой я уклонился, — увидеться с тем, в кого она попала.

Секретарша одного из моих друзей, адвоката, заявила однажды: «Я могу найти кого угодно». Мне это показалось нелепой похвальбой. Очень наивно с моей стороны. Ведь одно из важнейших умений, необходимых в деловом мире — да и не только в деловом, — это умение обнаруживать нужных людей. Должников, покровителей, поручителей, клиентов, друзей — кого угодно. От этих людей зависит ваша работа. Только писатели трудятся в воображаемом мире и находят всех, кто им нужен, у себя в голове; и могут этим похвастаться. Мы своих выдумываем — все остальные ищут.

Но теперь, в поисках своей другой жизни, мне приходилось действовать в мире реальном. Чтобы закончить рассказ, надо было найти того человека. И тут я понял, что способность найти кого-то — незнакомца, затерянного во тьме, — это почти искусство. Ведь ближайший аналог — писательский поиск персонажа.

Я почти не сомневался, что человек, с которым я говорил, когда искал адрес Ванды, — ее бывший муж. Но надо было убедиться. Поэтому я позвонил той секретарше и напомнил ей ее слова.

— Этого я, начерно, смогу найти, — сказала она. — Расскажите все, что знаете.

— Только фамилию и номер телефона.

— Местный код?

— Девять-один-четыре.

— Он работает в Нью-Йорке?

— Почему вы спрашиваете?

— Потому что это Уайт-Плейнс [110]. Еще что-нибудь знаете?

— Он может заниматься компьютерными делами.

Ванда точно занималась. А этих компьютерных фанатов — она говорила «мы компутнутые» — тянет друг к другу.

— Это полезно. Есть справочники.

— И я думаю, раньше он жил в Данбери.

Уж конечно, если она забрала его жизнь, то и дом тоже.

— Скажите, где он был, — я вам скажу, где он сейчас.

Это мне понравилось: здесь тоже была параллель с литературой.

Его звали Тод Фолкэнберг. Он работал в «Глоубл телетроникс» в отделе маркетинга и продаж Всего на год старше меня. Компания — одна из ведущих в сфере телекоммуникации — недавно разработала серию портативных спутниковых телефонов. В рекламной брошюре «Глоубл» описывала свои телефоны, как багаж: один размером с чемодан, другой — с кейс, а последний — как переносной компьютер.

Я решил попросить мистера Фолкэнберга показать мне телефон. Я позвонил ему, но — поскольку Ванда могла обо мне рассказывать — назвался Эдвардом Медфордом и сказал, что скоро буду в Нью-Йорке.

— Я в городе только по вторникам и четвергам. Как насчет будущей недели? Я могу во вторник, во второй половине дня. Если вам удобно.

Голос был тот же самый, что тогда, почти наверняка. Но теперь он говорил с завораживающей обходительностью — чувствовался профессиональный продавец. Встретившись с ним, я был рад убедиться, что он не просто говорит, но и информацию сообщает. Конечно же, превознося свою торговую марку, он мог и преувеличить; но тут я мог поправочку ввести. Увидев мой кейс, он заулыбался:

— О, чемодан от «Орвис»? Я всегда их вещи покупаю. Наша последняя модель как раз в него уместится.

— Она уже в продаже?

— Сейчас я вам ее покажу.

Продавцы никогда не отвечают прямо; слова «да» и «нет» в их лексиконе отсутствуют.

Мы сидели у него в офисе на Лексингтон-авеню в районе Семидесятых улиц. Район очень оживленный, из-за большой больницы поблизости, и шумный, несмотря на больницу. Он сказал, офис временный: он, мол, как раз переезжает. И правда, у стены громоздился штабель картонных коробок; но у меня было ощущение, что уезжать он никуда не собирается.

Хотя контора выглядела временной, сам он был тип-топ. Не только костюм, но и туфли, галстук, даже ремень — все тщательно продумано. Он умел производить впечатление, но на меня такие штуки не действуют. Я видел человека, который хочет, чтобы о нем судили по одежке, а как раз этого я не ценил никогда. Он был чуть постарше меня, но в отличной — куда мне до него — форме. Вот это меня впечатлило. Об этом мне хотелось знать побольше.

Я уже готов был задать вопрос, когда заметил у него на столе фотографии в рамках. Три фотографии одной и той же девочки: в розовом одеяльце младенец, еще розовее; на четвереньках, выглядит как заводная игрушка; и детский портрет — этакая женщина во младенчестве. Очень похожа на Ванду: бледные глаза, упрямый рот, и даже в пухленьких щечках было что-то от помешанной на диетах Ванды.

— Ну, добро пожаловать в «Глоубл».

Держался он, как и все продавцы на свете. Пожал мне руку и усадил в кресло, не переставая извиняться за вид своего офиса.

Рукопожатие его было многозначительно. Конечно, это рассчитанный был нажим, очень точно отмеренный. Но пальцы были тверды, и ладонь тоже. Ему не приходилось прилагать никаких усилий, чтобы я почувствовал: хватка у него железная. Гребец, наверно, или велосипедист. Поняв, что он до сих пор занимается спортом — причем не абы как, а всерьез, — я сразу изменил к нему отношение: он гораздо сложнее того стереотипного продавца, за которого я принял его с первого взгляда.

На загорелом лице заметны были прыщи. Не был он похож на человека, который качается напоказ; на самом деле здоровяк — одинокий атлет, с широкими плечами, толстой шеей, бугристыми мускулами и ссадинами на побуревших от солнца руках. Настолько могучий, что костюм сидел на нем неуклюже; и в помещении ему было тесно — приходилось постоянно контролировать свои движения в небольшом пространстве офиса. Его мощь не соответствовала такому окружению, очень уж крупный был мужчина. А когда, приседая на корточки, чтобы показать мне самую маленькую модель телефона, он поддернул брюки — я увидел, что не ошибся: точно, велосипедист. Икры — две глыбы мускулов, а сухожилия — толстый трос.

— Много ездите на велосипеде?

— Как вы догадались?

Я пожалел, что так импульсивно проявил свое любопытство. Но велосипед — это, как правило, увлечение одиночек. Редко кто ездит компанией. Это особая жизнь, мало кому известная; своего рода монашество. Потому я и стал смотреть на него совсем по-другому. Более уважительно, но и более настороженно.

110

Уайт-Плейнс — северный жилой пригород на севере Нью-Йорка.