Страница 67 из 86
Изначально я не хотел беспокоить Масуда, но когда понял, что без него не обойтись, оказалось, что его нет в Кабуле. Тем не менее утром 31 мая мне принесли от него записку, которую я передал в Баграме военному коменданту авиабазы амиру Биссмилахану. Он прочел ее и сказал: “Я ведь Вас и без записки амир-саиба знаю, Вы — наш гость. Ну неужели я бы не отправил Вас, если бы обстоятельства мне позволили”. Амир Биссмилахан, как и в предыдущие дни, был очень гостеприимен, кормил меня пловом и шутками, хотя как потом выяснилось, ему вовсе было не до шуток. За его вертолетами охотились истребители Дустома.
Следующее утро в Баграме, как обычно, началось с ожидания. Вертолета на Талукан опять не было, а впереди был длинный день. Эти поездки в Кабул и обратно вконец измотали меня, и я понимал, что в конце концов мне придется отказаться от идеи поездки в лагеря таджикских беженцев и вернуться назад. И вдруг около полудня приехал Ахмад Шах Масуд. Он очень сожалел, что я все еще не вылетел, сказал, что ему надо побеседовать с людьми, и предложил мне принять в этом участие. Так мне посчастливилось пробыть рядом с ним еще один день, когда он работал с населением.
У дверей помещения, состоявшего из двух смежных комнатушек, собрались те, кто хотел встретиться с Масудом. Крестьяне, ремесленники, торговцы чередовались с полевыми командирами. Со всеми он был мягок, внимателен и терпелив. С одними говорил по-таджикски, с другими на пушту, который я скорее улавливал, чем понимал, а потому больше прислушивался к его интонации и манере говорить. Как я понял, оба языка были для него родными.. Зная хорошо нашу “восточную” манеру общения вышестоящего чина с нижестоящим, я был удивлен отсутствием у него какой-либо субординации, свободным, братским общением. Мне запомнился смешной эпизод этого приема. В то время как Масуд говорил с очередным посетителем, предыдущий, решив все же добиться своего, стоял у него за спиной и время от времени, подталкивая легко его плечо, бубнил, что-то вроде “ну ладно..., ну дай...” .
— Дай послушать человека, — отмахнулся Масуд.
Моджахед выдержал паузу, а потом в той же манере продолжал настаивать.
— Ну ты совсем стыд потерял, — сказал Масуд и кивнул на меня. — Хотя бы гостя постеснялся.
Тот обратил внимание на меня, подумал и “переключился”.
— Дорогой гость, ...да умру я у ваших ног. Скажите Амир-саибу, чтобы он разрешил мои трудности...
Мы все, кто был в комнате, в том число и он, расхохотались. Мне очень понравился этот “прием”, где в неформальной обстановке решались проблемы людей. Наверное, это и есть основа народной власти.
Масуд принимал людей беспрерывно около восьми часов, а вечером предложил мне поехать с ним в Джабаль-ус-Сирадж. Я обратил внимание, что его не сопровождала охрана. Кроме водителя, больше никого не было. В дороге он говорил о том, как война не позволяет создавать полноценную гражданскую власть, и люди не могут разрешить свои, иногда самые простые, житейские трудности. Они зависимы от обстоятельств, поэтому вот таким образом приходится их разрешать. Я старался его ни о чем не расспрашивать, он достаточно наговорился за день. Вдруг он прервал беседу, посмотрел на часы и обратился к водителю, чтобы тот включил радио. Это были новости Би-Би-Си на фарси. Корреспондент рассказывал о расколе внутри Демократической партии Таджикистана и передал интервью с одним из лидеров партии. Масуд внимательно выслушал все и тихо сказал:
— Жаль, что люди больше склонны разъединяться, чем объединяться, — потом добавил: — Мне нравится Би-Би-Си. Мы здесь в горах в полной изоляции. От них узнавали, что творится в мире и что мир думает о нас.
После гибели Масуда я часто вспоминаю этот путь из Баграма в Джабаль-ус-Сирадж, когда я почувствовал уязвимость и незащищенность Масуда, его усталость от этой бесконечной войны, которая притупила у него чувство собственной безопасности.
В Джабаль-ус-Сирадже Масуд был занят около получаса. Он говорил по рации с полевыми командирами. А за ужином мы двое, таджик и афганец, вдруг заговорили о разных пустяках, о жизни, о родине, о смерти. Это был нормальный, душевный вечер в ненормальное время, когда за окном продолжали кружиться сатанинские вихри насилия, предательства и смерти.
Утром мы провели еще час за завтраком. Он был настроен послать со мной двух своих людей в Тахар. Я пытался убедить его, что в этом нет надобности, так как Ходжи Акрамхан (военный руководитель провинции Тахар) уже предоставил мне сопровождающего. И все же он послал их со мной в Баграм, чтобы они проводили меня и обговорили условия моего своевременного возвращения из Талукана.
Наконец, мне удалось выбраться из замкнутого круга и добраться до лагерей таджикских беженцев. Мне трудно и сегодня писать о них и о тех днях, когда я увидел моих соотечественников. Пять дней, которые я провел в провинции Тахар, объезжая лагеря таджикских беженцев, встречаясь с простыми людьми, ведя переговоры с лидерами оппозиции, вызвали у меня бурю переживаний, пронзительное, не заживающее до сих пор чувство вины и беспомощности. Весь этот избыток чувств ввел меня в состояние, когда переходишь порог боли и тупеешь в прямом смысле этого слова. Поэтому я до сих пор не знаю, чья это была инициатива, Масуда или Ходжи Акрамхана, скорее обоих, но меня все время опекали афганцы, они как-то незаметно меня вели. С какого-то момента я осознал, что мои провожатые не оставляют меня ночевать в одном доме более ночи и стараются кормить сами. При посещении лагерей позади нашей машины всегда ехал грузовик сопровождения с вооруженными людьми. Они проявили удивительную заботу, радушие и гостеприимство, которые я никогда не забуду.
В обговоренный с Масудом день в Талукан прилетел вертолет. Меня посадили рядом с летчиками. За спиной творилось что-то невообразимое из нагромождения людей и груза. Вертолет никак не смог взлететь, и замечательный летчик Сабур терпеливо просил пассажиров:
— Ну я же вам сказал, что всему есть мера. Четверых со своим грузом прошу выйти.
Весь маршрут мы пролетели низко над землей, маневрируя между горами, опасаясь нападения дустомовских самолетов. Сабур, подлетая к Баграму, указав на далекую фигуру на летном поле, сказал:
— Амир-саиб ожидает отлета.
И действительно, на летном поле Баграма я встретил Ахмад Шаха Масуда и поблагодарил его за поездку, за помощь таджикским беженцам. Мы поговорили на ходу и договорились о встрече в Кабуле. Он был в хорошем расположению духа, спешил к ожидавшему его вертолету, был одет необычно празднично, в легкой традиционной летней афганской одежде, на голове нуристанская шапка, на плечах легкая накидка. Он был во всем белом и, входя в вертолет, обернулся и помахал нам рукой... Как оказалось, это была последняя наша встреча.
Где бы я ни находился, в России, США, Европе, я старался говорить о проблемах моей страны и Афганистана, пытался разъяснять позицию Масуда. Однако везде чувствовал дипломатию, готовность выслушать, но ничего реально не предпринимать, в лучшем случае сочувствующее понимание. Я пытался отстаивать интересы Афганистана в Москве. Масуд остро нуждался в запасных частях для военной техники. В октябре 1995 года, увы, здесь было не до Масуда, а те, кто мог бы скорректировать политику в отношении Афганистана, были озабоченны предстоящими президентскими выборами 1996 года или самими собой. Исключением был Евгений Максимович Примаков, который оценивал объективно как ситуацию в самом Афганистане, так и проблемы, связанные с таджикским конфликтом.
В США моя знакомая из Госдепартамента в Вашингтоне в конце концов дала понять, что их эксперты и аналитики утверждают, что по всем объективным показателям, Масуд является естественным союзником русских, может, даже в большей степени, чем Наджиб, и добавила, что русские совершают ошибку, если не понимают этого. Да, безусловно, американцы были правы относительно целесообразности этого союза.