Гросспираты

Но Деница опять заставили выслушать документ, который показывает, что напрасно гросс-адмирал так уж обедняет свои функции, суживает диапазон своей деятельности.

Из документа явствует, что 1 июля 1944 года встретились два человека — один из них Адольф Гитлер, другой Карл Дениц. Тот самый Дениц, который ничем другим, кро­ме войны на море, не занимался и не интересовался. Но какой пассаж — на сей раз эти два человека обсуждали нечто такое, что никак не укладывается в проблематику или практику морской войны. Речь шла о том, какие меры необходимо предпринять для подавления стачки в Копенгагене. Любопытно, что даже по такому вопросу Гитлер решил посоветоваться с Деницем. Тогда гросс-адмирал был горд этим. В Нюрнберге же, несомненно, проклинал тот день, когда состоялось такое совещание.

Гитлер и Дениц пришли к выводу, что «единственное оружие, которым борются с террором, — террор». Оба они глубоко были убеждены, что к услугам суда здесь прибе­гать не следует — «судебная процедура — архаизм», и более того, судебные процессы по такому поводу «создают мучеников».

«История показывает, что имена этих людей (т. е. осужденных патриотов. — А. П.) на устах каждого, тогда как молчание поглотит имена многих тысяч, которые потеряют свою жизнь, но без какой—либо процедуры военно-полевого суда».

Так главнокомандующий флотом высказался по сугубо политическому вопросу. Он выступил за то, чтобы людей убивали без суда и следствия, чтобы «забвение» было уделом тех, кто самоотверженно борется против фашизма.

Но Дениц протестует. Он якобы не говорил этих слов. Говорил их Гитлер, а Дениц лишь слушал. Тогда обвинитель спрашивает его:

— Значит, вы не согласны с этим заявлением? Дениц. Нет.

Обвинитель. В таком случае, почему вы разослали этот документ всем оператив­ным отделам?..

Ничего вразумительного подсудимый ответить не может. А обвинитель меж тем упорно добивается:

— Что именно, по вашему мнению, в этом ужасном отрывке... могло представлять ценность... для осведомления ваших офицеров?

Не дождавшись ответа, обвинитель констатирует, что это могло иметь лишь одну цель — возбудить жестокость у флотского офицерства.

Миллионы людей были угнаны с оккупированных территорий на каторгу в Герма­нию. Их использовали на самых тяжелых работах. Вопреки запрещению международ­ного права, они широко эксплуатировались в военной промышленности Германии, на изготовлении оружия, которое потом направлялось против их родины, против их де­тей, их близких. Геббельс, как уже известно читателю, по—своему «обосновал» програм­му принудительного труда, заявив однажды министру юстиции:

— Лучшая мысль — это убить их путем непосильного труда.

Принудительный труд стал одним из средств массового уничтожения миллионов людей.

Человек, который может отдать приказ «топить без всякого предупреждения» тор­говые суда не только воюющих, но и нейтральных государств, «расстреливать людей, спасающихся на лодках», предпочитает тайную расправу в подвалах гестапо открытому судебному разбирательству — почему такой человек должен вдруг остановиться перед какой—то Гаагской конвенцией, запрещающей использование принудительного труда для производства оружия. И он не остановился! Обвинитель предъявляет текст одной речи (Дениц тоже любил, чтобы его стенографировали). Произнес ее гросс-адмирал 17 декаб­ря 1943 года перед командующими соединениями военно—морских сил.

— Я стремлюсь иметь для военно-морского флота столько военных кораблей, сколько возможно для того, чтобы сражаться и наносить удары. Для меня не имеет значения, кто эти корабли строит.

Дениц отлично знал, кого заставляют работать на верфях. В 1944 году в меморанду­ме, адресованном Гитлеру, Кейтелю, Иодлю и Шпееру, гросс-адмирал писал: «Предла­гаю усилить состав рабочих в доках пленными и заключенными концлагерей … особен­но при строительстве подводных лодок».

Далее он похваляется террористическими мерами, предпринятыми по его указа­нию в целях подавления саботажа во французских доках, и заявляет, что «аналогич­ные меры следует принять в скандинавских странах».

А заканчивается меморандум так: «12 тысяч заключенных концлагерей должны быть использованы в доках в качестве дополнительной рабочей силы. Служба безопас­ности согласна с этим».

После оглашения таких документов подсудимый не смог уже утверждать, что об­винительное заключение «типичный американский юмор».

Для чего понадобились темные очки?

В юриспруденции давно сложилось понятие группового дела, т. е. дела, по кото­рому под судом находится два или более подсудимых. Единственным основанием для такого объединения обвиняемых в одно производство может служить соучастие этих лиц в совершении преступлений.

Смысл позиции защиты Редера и Деница (хотя прямо об этом не заявлялось) со­стоял в том, что, мол, объединение дела гросс—адмиралов с делом Геринга, Риббентропа и других необоснованно. Еще куда ни шло, если бы их объединили с некоторыми аме­риканскими и английскими адмиралами. Об этом защита в свое время скажет, дайте только срок. Но Герингу и Риббентропу они никак не ровня.

Адвокаты, конечно, не могли не понимать, что по своему политическому калибру Дениц и Редер вполне подходят для масштабов Нюрнбергского процесса. Оба ведь зани­мали высокие посты, а один из них короткое время был даже главой государства.

Кстати, кратковременное пребывание в кресле фюрера особенно беспокоило Карла Деница. Его сосед Редер ушел с политической сцены вовремя и уберегся от таких милос­тей Гитлера, которые здесь в Нюрнберге причиняют так много неприятностей.

Впрочем, Дениц хочет думать, что всем присутствующим в зале суда ясно, почему это именно на него пал выбор, почему коченеющая рука диктатора вывела в завещании имя гросс—адмирала, а не кого-нибудь другого. Но на всякий случай он втолковывает доктору Келли, когда тот заходит к нему в камеру:

— Я стал преемником Гитлера потому, что все другие возможные кандидаты были либо мертвы, либо в опале. И я являлся единственным честным человеком...

Конечно, такое можно было сказать только в тиши тюремной камеры. Заявить то же самое в зале суда более чем рискованно. Соседи по скамье подсудимых совсем не склонны были признавать монополии Деница на «честность».

А зачем, собственно, Дениц так старался внушить своему собеседнику, что честность оказалась главным критерием, когда фюрер принимал решение о своем наместнике? Не подумал гросс—адмирал, насколько трудно будет понять, почему Гитлеру понадобилось подбирать на свое место человека, обремененного столь непопулярным в «третьей им­перии» качеством. Завещание—то Гитлера полностью оглашалось в зале суда, и Дениц имел возможность еще раз убедиться, что сходящий в могилу диктатор требовал от остающихся в живых продолжать делать то же самое, чего он требовал от них на протя­жении двенадцати предшествовавших лет. В подобной ситуации преемник фюрера вов­се не нуждался в большей честности, чем сам фюрер. Но Келли ничего не спрашивал, ничего не сопоставлял. Он лишь записывал, и Дениц верил, что все это будет подано в задуманной доктором книге в той форме, в какой он излагает сам. Дениц не имел ос­нования считать тюремного психиатра нелояльным человеком.

В течение всего процесса гросс-адмирал пытался создать впечатление, что он возму­щается поведением других подсудимых. Ему не нравилось, что эти люди, действитель­но стоявшие у кормила власти, теперь стараются уйти в тень и, более того, бросить тень на него. Это свое возмущение он опять—таки высказывает не в зале суда (там всегда можно схлопотать нечто неожиданное от соседей), а в тюремной камере. Благо, на этот раз к нему «на огонек» зашел другой тюремный психиатр доктор Джильберт.

— Вы знаете, доктор, — разглагольствует Дениц, — я не выношу людей, которые ведут себя, как флюгер — куда ветер дует. Почему, черт возьми, люди не могут быть честными!