Гросспираты

Гросспираты

Заранее и хорошо продуманная линия

Когда—то Лев Толстой высказал мысль, что нет абсолютно злых и абсолютно добрых людей. Как реки в своем течении бывают чаще широкими, чем узкими, или чаще узки­ми, чем широкими, так и люди оказываются чаще злыми, чем добрыми, или чаще доб­рыми, чем злыми. И действительно, жизнь даже самого страшного преступника — не просто прямая и сплошная линия нанизанных одно на другое преступлений. Она подчас извилиста и на своих изгибах может иметь нечто такое, что чисто внешне представляется отступлением от обычного его поведения. Это почти неизбежно, так как всякая жизнен­ная линия складывается не сама по себе, а под определенным воздействием многих сил и поступков других людей.

Я невольно задумывался над этим, наблюдая в ходе Нюрнбергского процесса за усилиями корпуса защиты. Как только не изощрялись господа адвокаты, если в лаби­ринте страшных преступлений им удавалось набрести на факт, который можно было истолковать в пользу подзащитных, представить в виде доказательства «добропорядоч­ности» и «гуманности».

Нацистская элита сеяла зло годами и в масштабах целых континентов, но и ее пред­ставителям на своем мрачном пути случалось иногда обронить песчинку добра. Вот по­чему Геринг мог привести отдельные примеры, когда его личная точка зрения в каком—то вопросе не совпадала с точкой зрения Гитлера, хотя в основном и главном они схо­дились, а Розенберг в чем—то не соглашался с Гиммлером, и в бесконечной цепи его пре­ступлений на оккупированных советских территориях промелькнул вдруг такой эпи­зод, когда он якобы спас от гестаповской расправы нескольких актеров Винницкого театра.

Бывшие руководители военно—морских сил «третьего рейха» гросс—адмиралы Редер и Дениц не представляли исключения из этого правила. По конкретным обстоятельст­вам широко разветвленного заговора и разделению ролей, свойственных каждому от­дельному его участнику, они выглядели порой не так зловеще, как их соседи по скамье подсудимых. Здесь вступало в действие общее для всех групповых уголовных дел по­ложение. В таких случаях на скамье подсудимых всегда есть подсудимые основные, второстепенные и, так сказать, центр— середина между ними. На жутком фоне содеян­ного теми, кто предстал перед Международным трибуналом в Нюрнберге, эти грани оказались трудноразличимы: тысячной доли совершенных преступлений, в которых

изобличались подсудимые, было более чем достаточно, чтобы открыть дорогу на эшафот каждому из них. Ведь это был процесс главных нацистских военных преступников. Тем не менее грани существовали, и защита упорно стремилась их показать в наиболее выгодном для подзащитных свете.

...Март 1945 года. Крах нацистской Германии уже ясен не только союзным странам, он очевиден и для самого Гитлера. Но фюрер еще ведет азартную игру: отдает прика­зание своим министрам, видным чиновникам, фельдмаршалам и адмиралам покинуть Берлин и эвакуироваться в области предполагаемой оккупации войсками западных стран.

Господа министры быстро воспользовались этой возможностью. Некоторые из них улизнули еще до распоряжения Гитлера. А вот Редер не покинул Берлин. Позднее, буду­чи уже в плену, он дал такие письменные показания:

«В конце марта 1945 года стало ясно, что Берлин рано или поздно будет занят Красной Армией. Мне сообщили по телефону, что ставка фюрера и сам фюрер находят­ся в Берлине и здесь останутся. Я позвонил дежурному в ставке вице—адмиралу Фоссу и сообщил ему, что тоже намерен остаться в Берлине».

— Ну и что? — скажет читатель. — Еще один пример фанатической преданности Гит­леру, готовности умереть вместе с ним в берлинском мешке.

Не в этом дело. Редер пишет в своих показаниях, что он доложил в гитлеровскую ставку о твердом решении «остаться в Берлине и в случае его оккупации». Можно, конечно, усомниться в правдивости этого заявления. Ведь Гитлер в те страшные для него дни мог быстро расправиться со вчерашним своим фаворитом, не хуже, чем Муссо­лини с обожаемым зятем и министром иностранных дел Италии Чиано.

Но для нас здесь важно другое. Показывая так, Редер как бы говорил своим обвинителям: я со спокойной совестью отдавал себя в руки союзников, ибо не чувст­вовал за собой никакой вины. Пусть бегут те, на ком отметины нацистских преступле­ний, чьи имена ассоциируются с СС, СД, гестапо, концлагерями, газовыми камерами. Ре­дер свободен от всего этого. А раз так — ему нечего бежать от тех, кто ищет не просто немцев, а немцев—преступников.

Редер, конечно, не исключал, что в пылу политических страстей и общественного гнева его тоже могут призвать к ответу, однако действия свои на службе германскому государству не считал преступными. Он не говорит о службе нацистскому государству. Он подчеркивает — германскому.

Редер согласен с тем, что нацисты и Гитлер — это исчадие ада, позор Германии. Но сам—то он человек военный и участие в войне — его профессиональная обязанность. Вот он и участвовал, как до него это делали многие поколения близких и родных ему немцев. Участвовал и в первой, и во второй мировых войнах. Только участие—то его (и это самое главное!) ничего общего не имело с преступлениями фашистов и не состоит ни в какой связи с их заговором против человечества.

Редер все время старался убедить суд в исключительности своего положения на нюрнбергской скамье подсудимых и, казалось, не сомневался, что судьи в конце кон­цов поймут это. Не потому ли даже в качестве защитника для себя он предложил не профессионального адвоката, а старого товарища, бывшего имперского военного ми­нистра Гесслера...

Ну, а как повел себя перед Международным трибуналом другой гросс—адмирал?

...6 ноября 1945 года. Начальник следственной части советской делегации Георгий

Николаевич Александров допрашивает Деница. Обвиняемому предъявляются некото­рые директивы ОКВ о зверствах: требуется выяснить его осведомленность об этих до­кументах, личное участие в их исполнении. Карл Дениц глубоко возмущен этим. Не раз он уже говорил, не раз еще скажет, что надо наконец перестать путать германский флот с СС, с полицией. Пора бы знать из многовековой истории, что благородные рыцарские традиции моряков германского флота не способен поколебать даже нацистский режим.

Чтобы читатель смог отчетливее представить себе линию поведения Карла Деница, лучше всего привести здесь выдержку из протокола допроса:

«Александров. Ознакомились? (имеются в виду директивы ОКВ. — А. П.)

Дениц. Я бегло просмотрел.

Александров. Как вы расцениваете подобные директивы?

Дениц. Я не хочу давать об этом показания. Я вижу эти директивы впервые и не знаю причин, которые их вызвали.

Александров. А вне зависимости от причин у вас может быть свое мнение о содер­жании этих директив?

Дениц. Я не желаю об этом говорить.

Александров. Не считаете ли вы издание... директивы, касающейся уничтожения города Ленинграда, грубым нарушением международных обычаев и правил ведения войны?

Дениц. Я не желаю давать на это ответ...»

Каждым своим словом, каждым жестом бывший гросс-адмирал недвусмысленно давал понять следователю: задавайте такие вопросы кому подобает, а если вопреки ло­гике вы предпочитаете задавать их мне, то не удивляйтесь моему к ним отношению.

Дениц возмущался даже самим фактом привлечения его к судебной ответствен­ности. Когда ему дали для ознакомления текст обвинительного заключения, он не пре­минул начертать на нем: «Типичный американский юмор».

Все это и многое другое делалось, разумеется, с определенной, заранее и хорошо продуманной целью. Сами—то гросс—адмиралы отлично сознавали, за что держат ответ перед Судом Народов. Но они твердо решили любыми средствами торпедировать вы­воды обвинения. Благо, в их распоряжении такие способные адвокаты, как доктор Зиммерс и доктор Кранцбюллер.

Редера обвиняют в том, что он активно участвовал во всеобъемлющем заговоре против мира. Редер не спорит, возможно, такой заговор и существовал. Однако какое большое заблуждение полагать, будто в этом деле участвовал офицерский корпус. Вниманию высокого суда предлагается уже известный тезис — политика была пре­рогативой партии и нацистского правительства, а отнюдь не военных людей. Не ве­рят подсудимым, пусть поверят свидетельству начальника штаба американской ар­мии генерала Маршалла! Это по его просьбе Эйзенхауэр организовал изучение воп­роса о роли германских военных деятелей в гитлеровском военном заговоре. Док­тор Зиммерс любезно предъявляет трибуналу копию сообщения Маршалла американ­скому президенту. Там ясно сказано: «Нет доказательств того, что германское ко­мандование имело единый всеобъемлющий стратегический план... Неистовая стратегия Гитлера превысила германские военные силы и привела к поражению Германии». Гер­манские генералы понимали всю авантюристичность политики Гитлера и потому в меру своих возможностей противились ей. Защита обращает особое внимание членов Между­народного трибунала на следующий весьма важный вывод Маршалла, которого трудно, конечно, заподозрить в намерении необоснованно снять со своего вчерашнего врага ответственность за войну: «История германского верховного командования с 1938 года является переплетением постоянных разногласий и споров, в которых личные приказы Гитлера во все возрастающей степени берут верх над мнением военных начальников». Споры эти, оказывается, происходили и потому, что военные начальники, в том числе Редер и Дениц, считали армию и военно—морской флот Германии не готовыми к большой войне. На процессе Дениц заявил: