Страница 65 из 90
На перформансы он теперь отправлялся на заднем сиденье огромного джипа «Чероки», приобретенного Сычом. Причем если сношение на сцене происходило под фонограмму дикого звериного воя, советских маршей и т. п., то в салоне автомобиля хорек предпочитал совсем другую музыку: Вивальди, Скарлатти, струнные квинтеты XVIII века, иногда Прокофьева.
— Позвольте, Сергей, — говорил обыкновенно Соломон Рихтер, отложив газету «Бизнесмен» с культурными новостями, — позвольте, Сергей, узнать ваше мнение. Ведь эти современные (не знаю, как их и назвать, ну пусть будут художники, пусть, ладно), эти современные художники, они ведь какие-то моральные уроды, подонки. Вот статья про выходки Сыча, а вот пишут про какого-то Педермана. Не может же общество всерьез нуждаться в извращениях, как вы полагаете? Все-таки социальный организм рано или поздно должен отторгнуть эти явления как сугубо порочные, а потому — нездоровые.
Татарников искренне потешался, глядя на Соломона Моисеевича.
— Стало быть, время такое, Соломон, что ему требуются подонки и требуется называть мерзость — искусством, а мерзавцев — творцами. А потом, где у нас с вами гарантия, что мы все понимаем? Ребята самовыражаются, а нам это почему-то претит.
— А, самовыражаются! — и Соломон Рихтер начинал шипеть и брызгать слюной, как чайник с кипятком. — А что же он выражает, этот подлец?
— Себя и выражает, Соломон Моисеевич. Не вас, уж простите, да и не меня, старого хрена. Себя он выражает, молодого и красивого, только себя, потому и именуется это занятие — самовыражением. И не плюйтесь, Соломон. Я и так знаю, что вы — чистоплюй.
— Но ведь чтобы себя выражать, требуется для начала себя иметь, — говорил Рихтер. — Невозможно выразить то, чего не существует, — это абсурд. Я думаю, что в этом высказывании не выхожу за пределы логики. Скажем, для того чтобы изобразить (или выразить) яблоко, требуется само яблоко, или воспоминание о яблоке, или идея яблока. А для того чтобы выразить себя, требуется — как необходимый минимум — себя иметь. То есть обладать сознанием, памятью, знаниями, мыслями, неким нравственным балластом — то есть тем, что в просторечии именуется личностью. Вот этот набор свойств можно выразить. Но нельзя выразить пустоту! Нельзя выразить невежество! Нельзя выразить моральное ничтожество! Оно не поддается выражению! Понимаете, Сергей?! — свирепел Рихтер, словно Татарников спорил с ним, и начинал сызнова фыркать и плеваться. Или не понимаете? Ничто, ноль, отсутствие субъекта — это же в принципе невыразимо! Или выразимо лишь молчанием!
— Это вам так кажется, дорогой Соломон, что молодежь сплошь состоит из нулей и ничтожеств, — а вдруг вы ошибаетесь, а? Может, и не состоит?
— Тогда отчего же все, с позволения сказать, самовыражения так похожи одно на другое? Вот вы мне на что ответьте, пожалуйста. Почему один рисует палочки и скачет голый, а другой — рисует крючочки и скачет полуголый? Скажите: их эго разнятся столь незначительно? Почему самовыражение у всех сделалось столь схожим — не потому ли, что выражается примерно одно и то же, а именно — вакуум? А его выплескивай хоть в Австралии, хоть в Нью-Йорке, хоть в Москве — как ни выражай, выйдет одно и то же. Дайте одинаковую тему Козимо Тура, Мантенье и Беллини — они напишут три разные вещи. Но сотни тысяч современных мастеров, желая рассказать о самих себе, разных и неповторимых, создают совершенно неотличимую продукцию. Знаете отчего? Оттого что только умение всегда уникально, только мысль неповторима. Согласитесь, милый Сережа, — все умения разнятся меж собой, а все неумения на одно лицо.
— А вы не допускаете, что применяете к иной культурно-исторической ситуации старые критерии оценки? Не допускаете, например, того, что дефиниции «голый» — «полуголый» стoль же принципиальны, как «католик» — «лютеранин»? — и, сказав такое, ехидный Татарников откидывался на стуле и хохотал. — И если принять такое допущение, то ваша оппозиция «умение — неумение» — не работает. Стало быть, перед нами умение, просто в другой системе ценностей. Нет, вы не плюйтесь, Соломон, вы послушайте. Вот, скажем, джаз — ведь это же не классическая музыка? Что нам из-за Баха — джаз запретить? Джаз — это, по-вашему, как, самовыражение или нет?
— Вся дрянь, вся путаница из-за этого проклятого слова «самовыражение». Я бы его изъял из словаря, вычеркнул. Или — специальное разрешение на употребление. И заявки — не ниже чем от доктора наук, других не принимать! Вдел серьгу в ухо — самовыражение, вынул — снова самовыражение. Никто ведь не приписывает отдельному субъекту духовных свойств на основании того, что этот субъект — блондин. А это он, между прочим, так самовыражается силами природы. Однажды европеец сказал негру: то, что ты поешь, есть самовыражение. Это (так сказал из вежливости европеец) такое же самовыражение, как у меня на родине — симфонии и концерты. И ладно, сказал и сказал, сделал дикарю приятно. И ничего особенно положительного он ведь и не сказал. Ну самовыражение. Ну и что? Что в этом, если подумать, хорошего? Но потом уже сам европеец придумал, что самовыражение есть цель развития человечества. Не образование, не знание, не милосердие — нет! Самовыражение! Вот где гадость! Вот где поворот! А самовыражаться на уровне джаза легче, чем на уровне Баха, согласитесь! — и вот европеец стал притворяться необразованным дикарем и, вместо того чтобы сочинять музыкальные композиции, принялся дудеть в трубу, как придется, и корчить рожи. И он испортился, культурный европеец этот испортился.
— С неграми связался, да? Вы, случайно, не расист, Соломон Моисеевич? К евреям как относитесь? Вы разве не допускаете, Соломон, что личность, не обремененная знаниями, имеет право на самовыражение?
— Нет! Не допускаю! Допускаю! Что вы путаете меня! Ну пусть, пусть выражается, то бишь самовыражается, но это умилительно, пока эта дикая личность не подозревает о том, что творит искусство. А когда ему, болвану, талдычат с утра до вечера: вот умница, что лишнего не прочел, вот молодец, что неграмотный, — а то бы у тебя так спонтанно голым скакать не получилось — вот тогда эта мерзость уже и лезет из всех щелей! Вот почитайте, полюбопытствуйте! Допускаю — не допускаю! Допускаю я, Сергей, совершенно другое: бывают растленные времена, которые развращают людей, портят людей, — и получается такая вот дрянь. Как если бы родители не в университет вас отдали, а пустили на улицу да сказали: иди, Сережа, расти, сынок, самовыражайся. Что украдешь — твое.
— Эх, не выучили меня старики. Жил бы я сейчас, как человек, Соломон, а не как моральный субъект. А то ведь как погано устроено: что выражать в наличии, а возможности выражать ни малейшей не присутствует. То, что вы говорите, Соломон, резонно, меня же, как историка, интересует другое: где причина того, что технологически развитому обществу требуются необразованные ублюдки на роль жрецов? Вы это мне объяснить можете? А если не можете, значит, в наших рассуждениях ошибка.
Но Соломон Моисеевич к этому времени уже достигал такой степени взволнованности, что участвовать в споре не мог. Он или ложился на диван, задрав подборок, или забивался в свое продавленное зеленое кресло и сидел там, молчаливый и обиженный. Татарников наливал ему чаю с лимоном, себе, как обычно, водки, и ученые, прихлебывая из стаканов, постепенно выбирали другую тему для разговора.
И пока ученые говорили, словно подслушав их сетования, главный редактор «Бизнесмена» Василий Баринов песочил свою редакцию:
— Оживить материал! Оживить, понимаете, дармоеды! Каждый день одно и то же. Оригинальней нельзя? Хороша информация, нечего сказать! «Приехал-наехал», «обанкротился-посадили», «избрали-застрелили». Надоело! Владельцы холдинга в тревоге, и — скажу честно — я их тревогу разделяю: газета продается плоховато. Это вам не «Правда», тут думать надо. Ярко начинали, к чему пришли?
Политические новости! Первый вице-премьер поехал в Брюссель! Это что — новость? Обалдели? Да вице-премьеры в Брюссель каждый час мотаются, про всех писать прикажете? Надо понять, что в открытом обществе держатель акций банка — политик покрупнее министра. Это кому-то неясно? Тогда, пожалуйста, не работайте в газете с нашим профилем. Читали книгу «Как я стал Дупелем»? Вот у него, да у Щукина, да у Левкоева брать каждый день интервью — по любому поводу. Похолодало? А ваше как мнение, господин Дупель? Потеплело? Поинтересуйтесь, как кажется Щукину. Черемуха зацвела? А что считает господин Левкоев?