Одна ночь

Во время споров между Сяргом и Койтом, в которые зачастую бывали втянуты все, кроме Дагмар, у Валгепеа иногда появлялось чувство, что они похожи на изуверов: каждый считает справедливым лишь собственное понимание Отца, Сына и Святого духа и искупления святого таинства и церковных обрядов и объявляет еретиком другого, который в чем-то, пусть даже в самой малости, мыслит иначе. Мало ли католики и протестанты колошматили друг друга, войны и размолвки между христианами унесли тысячи жизней. Жуткая вещь фанатизм, он ослепляет человека; у коммунистов должны быть зоркие и ясные глаза, чтобы не походить на тех верующих, кто отрицает то, что каждый нормальный человек может рукой пощупать, И Валгепеа высказал вслух эту мысль, за которую его как следует пробрали. Чего и следовало ожидать.

Валгепеа оставил Койта наедине со своими мыслями, Хельмуту казалось, что сей ученый муж внутри все еще кипит. После того как они снова тронулись в путь, Койт пытался пошутить над ним. Мол, теперь ему ясно, какую ценность кое-кто на спине тащит, - если нагрузиться маслом или мылом, можно так и горб нарастить, а папиросы, они легкие, да и в цене с каждым днем поднимаются. Допытывался Койт и о том, сколько пачек "Ориента" осталось, и не поверил, что двадцать семь. Мог поверить в сто и в двести, даже в двадцать и тридцать, точное же количество обычно вызывает подозрение. Валгепеа потому и назвал точную цифру, чтобы Койт не поверил и никто не узнал про его табачные запасы. Про "Маноны" Валгепеа вообще не заикнулся. По той же причине. Лучше всего, если решат, что пустил по кругу единственную пачку, - может, оставят в покое. Только вряд ли. Теперь станут клянчить. В деревенских лавках курева нет, за махорку и папиросы запрашивают все дороже. За деньги и не отдают. Его же "Ориенты" и "Маноны" должны добраться до Урала, до конечного пункта. Вот тогда он и пустит их в раскур, сам будет дымить и друзьям даст, пока не выкурят все - и шут с ними. Но две пачки вернутся в Эстонию, даже если придется полжизни таскать их с собой. Причуда, конечно, только должна же быть у человека чудинка, не то он превратится в машину. Таскать их будет не так уж трудно, две пачки места не занимают, только вернутся ли они сами обратно? Кто знает, что ждет их впереди. И чем они станут заниматься в Челябинске или еще где. Разве что Яннус, у которого голова забита планами создания центра республиканских профсоюзов. Яннус организатор до мозга костей, он еще в Ленинграде сумел склонить на свою сторону Каротам-ма. И он, конечно, наладит работу оргкомитета, только оставят ли в покое таких молодых, как Яннус, Койт и сам он? Фронт пожирает людей, словно солому, рано или поздно всякого, кто в силах держать винтовку, отправят туда. По совести, так папиросы свои он должен сберечь до отправки на фронт. Чтобы оставалось что-нибудь эстонское, кроме бритвы и брючного ремня, нечто священное.

Странно, что в Ленинграде так мало знали о судьбе мобилизованных. Маркус не нашел следов брата, хотя ходил в военный комиссариат и обращался к разным официальным лицам. Ему говорили про учебные лагеря и трудовые батальоны, попробуй докопаться, как оно там на самом деле. Эстонец, конечно, трудолюбив, а работать нужно и в военное время, но тогда людей следует распределять по специальностям. Если же согнать всех в одну кучу токарей и слесарей, шоферов, сварщиков, пекарей, гончаров и землепашцев, то они превратятся в обычных разнорабочих, годных лишь ковырять лопатой. Эстонцев всегда считали хорошими солдатами, эстонские красные полки били Колчака и Врангеля, и сейчас эстонцу следовало дать в руки винтовку и послать против фашистов. С немцами каждый эстонец будет биться как полагается. Валгепеа никак не мог взять в толк, почему мобилизованные эстонцы не сражаются на фронте. Или сражаются, только в Ленинграде об этом не знают?

Встречные машины перемесили снег. Три тяжелых грузовика, - значит, дорога все же не ведет в тартарары. Боцман не из тех, кто прет наобум. Сярг горячится как мальчишка. Снега здорово накидало - скоро до полколена достанет. Ничего удивительного, уже четвертый час подряд валит.

Высокий ельник, прекрасный строевой лес. В России лесов полным-полно. Эстония половину лесов вывезла в Англию. Масло, бекон и лес были главными статьями экспорта. И целлюлоза, а целлюлоза - то же дерево.

Койт забил себе голову думами, идет, словно язык проглотил. Ходок он что надо, куда крепче Яннуса, который опять отстал, хотя и машет руками, словно ветряная мельница крыльями. Яннус в армию не годится, из Койта же вышел бы хороший батальонный или полковой писарь. Хулить писарскую должность в армии нечего, штабной писарь в полку, может, и поважнее пехотного офицера в роте. Дали бы выбирать, подался бы в артиллерию: пушки и лошади, служба вроде знакомая.

В армии Валгепеа служил на зенитной батарее.

Потом начал думать о том, кто из них вернется в Эстонию. Чудно, конечно, переть на восток, все дальше и дальше от Эстонии, и мечтать при этом о возвращении. Если немцы сегодня-завтра не возьмут Москву и Ленинград, то им уже никогда этих городов не видать.

Паршивее всего, если война завершится так, что Эстония снова окажется буферным государством. Тогда и не возвращайся, лучше сразу оставайся в России, как остались там в свое время бойцы из красных полков.

Левый ремень режет плечо, - дрянной рюкзак, больше ничего. Или сам никудышный, не умеет рюкзак носить. Скоро надо бы сделать новый перекур.

По первопутку хорошо бы поохотиться. На свежем снегу легко находить следы. Читай, как по книге.

Валгепеа хотел что-то сказать Койту - сколько можно идти молчком, - но передумал. Пускай еще сам с собой поразмыслит. Может, в том и беда наша, что слишком мало остаемся наедине со своими мыслями, Без конца решаем мировые проблемы.

Альберт Койт и впрямь старался разобраться в себе. В своих мыслях Сярга он вообще не клял. С ним у него были ясные счеты. Как только снова заживут нормальной жизнью, поставит перед партийными органами вопрос о Сярге. Коммунист даже в самые критические моменты должен оставаться коммунистом. Разумеется, если он вообще коммунист. Критическое обстоятельство - это лакмусовая бумага, которая проявляет сущность человека: имеем мы дело с убежденным марксистом или с конъюнктурщиком. Лишь классово чуждый элемент, закоснелый враг или обманувшийся карьерист может говорить, что "рыба загнивает с головы". Он, Койт, потребует, чтобы все сказали перед партийным судом, что они думают о Юлиусе Сярге. И Яннус, и Маркус, боцман Адам, умудренная жизнью Мария Тих-ник и центрист Валгепеа. Дагмар Пальм не в счет, она беспартийная.

Альберт Койт сдержал свое слово. Он хотел написать заявление еще в Челябинске и отослать его в Центральный Комитет Компартии Эстонии, но Сярг все никак не объявлялся в Челябинске. Лишь в мае 1942 года Койт написал заявление и попросил Маркуса отослать его прямо в ЦК ВКП(б). Из свидетелей он просил выслушать Яннуса Таальберга (члена партии с сентября 1939 года), Маркуса Кангаспуу, Хельмута Валгепеа и Адама Пяртеля (членов партии с июля 1940 года), а также Марию Тихник (члена партии с 1921 года). О местонахождении Юлиуса Сярга он все еще ничего не знал, поэтому и адресовал заявление в самый высший партийный орган. Эстонскому ЦК было бы трудно заниматься делами афериста, который кружит где-нибудь в Ташкенте. Так думал Альберт Койт. В это время он лежал в дивизионном изоляторе с сорокаградусной температурой, мучился кровавым поносом, едва держал в руках карандаш, но считал своим долгом перед смертью предупредить партию. Писалось заявление медленно, он не находил самых точных слов для характеристики Сярга. Дважды переписал, хотел еще и в третий раз, но потерял сознание. А когда очнулся, то не обнаружил заявления и, подозревая, что враждебно настроенные элементы украли его, потребовал к себе комиссара медсанбата; тем временем санитар нашел его заявление под нарами. Койт попросил передать заявление Маркусу, который пришел справиться о его здоровье, и санитар отдал. У комиссара Койт попросил извинения, что зря потревожил, и опять оказался в бреду. Маркус прочел заявление, но не отослал его, Койту же велел передать, что все в порядке.