Властимир

— Вот сердцем чую, что близко мой Воронок, — молвил Буян. — Я его, как тогда, на севере, чую… Воронок!

Властимир не разделял его веры, но на крик гусляра неожиданно быстро пришел ответ. Ржание раздалось совсем близко — не то из-под камней, не то из-за них.

— Воронок! — громче позвал Буян. — Ко мне!

Слышно было, как жеребец застучал копытами. Стук их быстро приблизился, пронесся мимо — и затих неподалеку. Жеребец заржал — в его голосе был испуг.

— Где наши кони? — недоуменно вопросил гусляр.

— А не об этом ли нас Волхов предупреждал, когда говорил, что кто из озера того напьется, исчезает? — вспомнил Властимир.

— Ты хочешь сказать, что они стали невидимыми?

— Не только они стали невидимыми, но и мы для них — тоже… Как же нам быть?

— Ну, попадитесь только мне, лошадиные похитчики! — воскликнул Буян, и совсем рядом Воронок отозвался ему печальным ржанием. — Встречу — и никакие чары вас не спасут!

— Погоди, может, есть чары, чтоб лошадям нашим помогли? Ты все знаешь, Буян, вспомни — не слыхал ли чего такого от своего Чистомысла?

Гусляр пристально посмотрел на князя и расплылся в улыбке.

— Есть, — произнес он. — Есть одно средство, только вот как его применить? Лошади-то невидимы… Придумал! Ну-ка, княже, за работу — разведи костерок!

Когда на камнях заплясало пламя, Буян сунул Властими-ру в руки сизый пучок печаль-травы:

— Возьми. Здешние травы — чувствую — против верхних двойную силу имеют, потому как здесь их никто не сбирает. Следи за мной: как остановлюсь где — подпали траву, чтоб тлела только, да и обойди с нею то место. Понял?

Гусляр пошел по поляне, оглядываясь и громко зовя лошадей:

— Воронок, Воронок да дружок Огонек! Вам не время спать — время к нам бежать. Во чистом лугу, во густом бору отзывайтеся-просыпайтеся да на голос мой собирайтеся. Встаньте вы передо мной, как листва перед травой — как листва стоит, не ворохнется, словно мертвая — не шелохнется!

Он догадывался — жеребцы были где-то рядом. Продолжая тихо повторять их имена, Буян встал подальше от камней и кивнул Властимиру. Тот сунул печаль-траву в огонь, она задымилась, и князь подошел к гусляру.

В этот миг слабо тлевшая трава вдруг задымилась так, что закашлялись не только люди, но и лошади. Буян прикрыл рукой глаза, спасаясь от едкого дыма. В ноздри ударил резкий незнакомый запах…

А потом гусляр почувствовал, что чей-то мягкий нос настойчиво толкает его. Буян открыл глаза и поразился, как стало неожиданно светло — мир расцветился золотистыми, голубыми и бледно-зелеными красками. Весело заиграла листва на деревьях над ними. Даже руки и одежда стали голубоватого оттенка. Свет исходил от камня меж ушей златогривого крылатого жеребца, которого держал под уздцы Властимир. Дотлевший пучок печаль-травы валялся у его ног, и златогривый конь осторожно тянулся к нему. А перед Буяном стоял его Воронок и, судя по всему, надеялся получить из его рук какое-нибудь угощение.

— Воронок, друг ты мой милый! — воскликнул гусляр, обнимая голову коня и целуя его в морду. — Ты со мной, жив и здоров! Пришел, и не один, как чуял — Огонька с собой прихватил! Аи, лошадушки, мои душеньки!

Кони были оседланы и оружие на месте. Буян первым делом полез в тороки и, только убедившись, что гусли на месте, достал уже зачерствевший ломоть хлеба, затем, отвернувшись от жадных губ Воронка, разломил его и протянул жеребцу его долю.

Властимир ласкал златогривого жеребца. Камень меж его ушей полыхал как звезда.

— С Огоньком нам света не надобно, — молвил ему Буян. — Задержались мы тут, княже. Седлай коня — да в путь!

— Как ты назвал его? — отозвался Властимир. — Огоньком?

— А чем плохо? Негоже коню без имени — ровно и не свой он тогда! А сияет он так, что по-иному назвать его и нельзя!

Властимир посмотрел на жеребца. Конь кивал головой, словно соглашался с гусляром. И князь потрепал его по долгой гриве.

— Что ж, — заключил он, — пусть будет Огоньком.

ГЛАВА 16

Путешественники перекусили черствым хлебом и, отдохнув после долгого пути, отправились дальше. Оставалось сыскать Агриков меч — и они будут во всеоружии, как прежде. А потом они должны будут найти ариев.

Дремучий лес встал вокруг стеной. Путники еле разбирали дорогу в полумраке. Куда же идти?

Но никто не мог им дать совета — ни лесные великаны с торчащими из земли корнями и обломками сучьев, ни камни, ни валежник, о который запинались кони, ни паутина. Она была всюду — свисала бородами с сучьев, оплетала своей сетью деревья, мешая проезду, покрывала камни, прилипала к людям и лошадям. То и дело приходилось останавливаться и снимать липкую сырую сеть с лошадиных голов или со своего лица. Жирные черные пауки, каждый размером с птицу, качались над головами всадников и в любой момент были готовы укусить. В полумраке наткнуться на кого-нибудь из них было проще простого, помогал только самоцвет во лбу Огонька — Властимир ехал первым, освещая дорогу.

Какие-то существа, похожие на русалок, вдруг выскочили наперерез всадникам, но шарахнулись в сторону от света камня. Вдали замерли их испуганные крики, им откликнулись другие, в ветвях над головами людей. Лошади заупрямились идти дальше, едва не вставая на дыбы, — пришлось свернуть с прямого пути, так и не узнав, что их напугало.

Слабый свет лишайника, пробивающийся сквозь ветви, стал слабеть и наконец погас. Казалось странным, что и под землей таким образом сменяются день и ночь. Всадники решили передохнуть.

Остановились они на первой же поляне, поскольку впереди, сколь хватало глаз, полян не попадалось. Только чуть в стороне что-то вставало черной громадой.

Когда подъехали поближе, оказалось, что это еще один замок, тоже покинутый, но на сей раз не такой ветхий. Сохранилось четыре стены, часть крыши и даже еще не обрушился вход. Он манил к себе черным провалом, но путники не отважились зайти в него. У порога валялись кости, в их числе — лошадиные и человечьи. Однако было видно, что замок пустовал уже много лет — пауки оплели вход толстым слоем паутины, сквозь кости проросла редкая хилая травка.

Решив не испытывать судьбу, люди развели костер подальше от входа, за камнями. Туда же отвели лошадей и устроились на ночлег.

Первым выпало караулить Властимиру. Выждав положенное время, он растолкал Буяна и, напоследок подбросив веток в костер, лег спать.

Буяну и так не спалось. Пользуясь случаем, он сдавил оберег ладонями и попробовал обратиться к Сварогу, как учил Волхов. Он попытался представить себе того кузнеца на острове, что закалил Агриков меч. Остановившимся взором глядя в огонь, Буян мысленно позвал его так, как уже когда-то звал Воронка через леса и долы: «Ко мне! Скорее ко мне… Друг мой, друг мой, скорее, мой друг! Змеи смертью нам грозят, если не поторопишься. Враг к земле нашей идет, надо к бою готовиться…» Он не знал, откуда ждать опасности и какой, а потому просто повторил еще раз все, что услышал от Хейда, так, как запомнил, — если его услышат боги, они поймут. Боги мудры — они сами разберутся, кто им грозит и почему.

Огонь от его слов разгорелся сильнее. Опять проснулась вещая сила. Буян почувствовал себя, как тогда на кургане, когда говорил с ветрами, — это было знание своей силы и могущества, и гусляр больше не дивился этому.

Перед его взором на миг мелькнуло чье-то лицо — витязь не намного старше его, в сияющем доспехе. Глаза их встретились — и Буян зажмурился, не выдержав света, что исходил от лица витязя. Он отшатнулся — и видение пропало.

Гусляр несмело открыл глаза, пытаясь понять, что случилось. Выходило так, что он только что действительно говорил с богами — витязь, что явился ему, был незнаком, но что-то было в нем родное, славянское.

Буян посмотрел на оберег, что еще сжимал в кулаке. Фигурка воина чуть оплыла, словно подтаяла, и гусляру подумалось, что видел он самого Сварога…

Тихий хруст привлек его внимание. Буян поднял голову — и застыл.