Старая девочка

До Самашек они доехали меньше чем за три часа, день был совсем не жаркий, особенно в горах, но и когда они спустились в долину, там тоже дул приятный ветерок, и ей было так хорошо, что они даже не разговаривали. Нафтали вел машину, а она смотрела в окно на горы, которые вдруг после какого—то поворота дороги становились видны чуть ли не все и тут же снова прятались за нависающими деревьями. Вся эта горная часть Чечни была замечательно красива, и теперь, когда ей предстояло перебраться в бесконечную ровную степь с ее ветрами и холодом, она огорчилась, хотя прежде очень ждала и торопила свой переезд. Ей давно хотелось вернуться в Россию, а еще больше — снова жить в большом городе. Конечно, Саратов — это не Москва, но и с маленьким захолустным Грозным, который до сих пор скорее походил на посад, выросший при крепости, чем на настоящий город, его тоже сравнить было трудно.

В Самашках Вера попрощалась с Нафтали и потом еще почти девять часов тряслась в забитом до крыши автобусе и, когда наконец добралась до Грозного, так устала, что решила, что ни к какой Тасе сегодня не пойдет, останется дома и ляжет спать. Еще две недели назад во время их прошлого разговора Ося сказал, что не знает, как получится: если он сможет, то позвонит ей после десяти вечера из города или утром с работы на следующий день, двенадцатого, и она тогда же договорилась с матерью, что та будет ждать ее звонка на почтамте в восемь часов вечера двенадцатого, когда она, Вера, будет уже все знать.

С детства Вера спала очень крепко и, зная это за собой, поставила телефон прямо у изголовья. Она и в самом деле после полусуток тяжелой пыльной дороги спала, как убитая, и проснулась только около десяти от телефонного звонка, но это был не Берг, а Тася. Заплетающимся со сна языком она стала докладывать Тасе, что делается у Нафтали, но та слушала безо всякого интереса, и Вера свернула разговор, напоследок условившись с Тасей увидеться сегодня или в крайнем случае завтра. Завтра как раз было воскресенье и для них обеих очень удобно.

Повесив трубку, Вера ложиться больше не стала, позавтракала, а потом весь день вяло разбирала вещи, что—то паковала, что—то отложила на выброс, но в основном ждала звонка Оси. Она не отходила от телефона ни на минуту, но он так и не позвонил. Вечером почтамтская телефонистка соединила ее с матерью, и та ей сказала, что еще десять дней назад Ося неожиданно объявился у них в Ярославле, забрал детей и повез их на пароходе “Максим Горький” в Саратов, после чего тут же стала обвинять его, что он заставляет их с отцом нервничать, потому что пароход должен был доплыть до Саратова еще вчера, но Ося, который торжественно клялся, что даст телеграмму в первую же минуту, как ступит на берег, так ее и не прислал. Больше новостей никаких не было, и Вера, извинившись за него перед матерью, попрощалась.

Задержка была еще невелика, но Вера, знавшая, как в подобных случаях волнуется сам Берг, отчего—то испугалась. К Тасе на ночь глядя идти ей совсем не улыбалось, кроме того, она теперь боялась отойти от телефона, но Тася, будто обо всем догадавшись, пришла к ней сама и раз за разом стала пытаться навести разговор на Нафтали, Веру и себя. Вере, однако, было не до того. Впрочем, Тася видела, что Вера не в себе, и даже предложила переночевать у нее, а когда Вера отказалась, сходила домой и принесла ей еды, потому что у Веры не было ни крошки.

Утром Вера принялась звонить в Саратов в заводоуправление, телефон которого Берг ей на всякий случай оставил, дозвонилась только через три часа, но где Берг, там не знали. Потом в справочной ей дали телефон пароходства, и она, выяснив, что “Максим Горький” пришвартовался в Саратове точно по расписанию, позвонила и в обком, и в горком партии, но везде ей отвечали, что ничем помочь не могут — Иосиф Берг у них давно не появлялся. С матерью она теперь созванивалась каждый вечер, но и в Ярославле от него по—прежнему ничего не было.

Больше заставить себя сидеть в Грозном и сходить с ума Вера не могла и решила, что ждет еще одни сутки, если же Ося не объявится, сама поедет в Саратов и постарается хоть что—то выяснить на месте. В конце концов, он мог сойти где—нибудь на полдороге. Конечно, это было не очень на Осю похоже: ничего и никому не сообщив, куда—то исчезнуть, но пару раз на ее памяти он выкидывал довольно странные номера, и сейчас она уговаривала себя, что все может быть.

В сущности, она уже понимала, что чуда не будет и завтра она так и так поедет в Саратов, даже позвонила на вокзал и выяснила, на каком поезде ей надо ехать и когда он отходит. Перевод от Оси должен был прийти только двадцатого августа, своих же денег у нее не оставалось ни копейки, тогда она позвонила Тасе, попросила одолжить сколько та может, а если может, то и занести. Денег у Таси оказалось немного, у Эсамовых они никогда не задерживались, но хотя Вера могла позвонить и Томкиным, и Закутаевым, она почему—то решила этого не делать. Тася принесла ей деньги уже через час, она понимала, что случилось неладное, все—таки она очень хотела с Верой переговорить, и когда увидела, что опять не получится, ушла огорченная.

Поезд, на котором Вера должна была ехать, отправлялся в полседьмого утра, и она, чтобы привести себя в порядок и собраться, встала засветло. В город она вышла, когда уже рассвело, народу на улицах было много, и Вера почему—то этому обрадовалась. Поезд был непрямой, на Кавказской ей надо было пересесть, так что она знала, что будет ехать больше суток, но приходил он в Саратов утром, и это ее как раз устраивало. Утром и днем можно было что—то делать, куда—то ходить, спрашивать, узнавать, по ночам же ей теперь никак не удавалось заснуть, и ждать, когда рассветет, было невыносимо.

В Саратове Вера провела три дня, бегая, будто челнок, от заводоуправления к горкому партии и обратно, но нигде никто ничего не знал или не хотел с ней разговаривать. Она уже понимала, что там, куда ходит, она ни от кого ничего не добьется, даже понимала, что ей надо идти в управление НКВД, но решиться на это никак не могла и в конце концов сказала себе, что сначала дождется “Максима Горького”, возвращающегося из Астрахани обратно в Саратов. Узнает на нем, доехал ли сюда Берг. Все—таки в ней теплилась надежда, что он с девочками просто не доплыл до Саратова, сошел где—то на полпути или, наоборот, повез их дальше в Астрахань. Мужчину с тремя маленькими девочками на корабле наверняка должны были запомнить.

“Горький” пришвартовался в Саратове девятнадцатого августа и, когда те, кто должен был сойти, сошли и команда освободилась, она прямо у трапа стала всех подряд спрашивать о Берге. Первые же два матроса и, главное, официантка, как раз его с девочками кормившая, сказали ей, что они сошли именно в Саратове.

Тем же вечером она, забрав из гостиницы вещи, поехала в Москву, убедив себя, что теперь единственный шанс спасти Осю — пробиться на прием к наркому Троицкому — его непосредственному начальнику. Но в Москве Троицкий, хотя они были хорошо знакомы, принять Веру наотрез отказался, никто из его заместителей разговаривать с ней тоже не стал, чиновник же, к которому Вера наконец пробилась, едва она вошла, принялся кричать на нее, что хватит как идиотке туда—сюда носиться по стране и отрывать людей от работы, давно пора возвращаться в Грозный, по месту прописки, и ждать ответа на свои запросы там. После этого надеяться ей уже было не на что.

Денег, чтобы вернуться в Грозный, у Веры не было, и она, с трудом наскребя на билет до Ярославля, приехала к матери совершенно безумной. Ни о чем не могла говорить, только ревела и, как старая баба, причитала, что больше никогда—никогда не увидит Осю. В конце концов мать, которая выглядела ничуть не лучше, не выдержала и не хуже того чиновника стала орать на нее, что она всегда знала, что ее Ося всех погубит, никогда не сомневалась, что он самый настоящий вредитель, а ей, дуре, сейчас не о своем поганом мужике думать надо, а о том, как девочек, дочек собственных, выцарапывать.