Страница 24 из 29
От их фени выгодно отличается слог навестившей наше обиталище старой и величественной княгини Волконской, тетки Андрея Волконского, создателя "Мадригала", открывшего нам когда-то немало превосходной музыки.
Я разглядываю перстни на княгининых руках и удивляюсь ее неграссирующей речи ("маму мой русский "эр" очень заботил"), что у давних эмигрантов редкость, особенно во франкофонной среде - а мы как раз во франкоговорящей части Швейцарии. Но об этом - ниже.
Я, понятное дело, стараюсь соответствовать. Говоря о достойном упокоении останков государя, пользуюсь словом "погребение", а не получекистским "захоронение", каким в ее русском отечестве оперировали все средства массовой информации. Почему получекистским? Словом "захоронение" пользовались и до чекистов, когда закапывали, скажем, погибшую от эпизоотии скотину. А потому, согласитесь, что, зарывая расстрелянных и замученных в палаческих своих рвах, людские слова "похороны" или "погребение" органы употреблять брезговали.
- А разве государь только сейчас умер? - недоумевает графиня...
...Итак, ужины происходят при свечах, и когда выходишь с веранды, где ужинал, попадаешь в вечернюю Швейцарию, в местность между Женевой и Лозанной, где климат как в Сочи, но не влажный. И не пыльный. За месяц экран компьютера нисколько не запылился - в Москве он обрастает мохнатыми молекулами с Садового кольца за день.
Выходишь, значит, в первый вечер и узнаёшь, что мерцаемое под луной верстах в пяти - Женевское озеро (оно необъятное, как море), а мерцаемое позади него - уже Франция. Город Эвиан ле Бен.
Ночное небо у нас с Женевой общее, на нем видимо-невидимо чистых звезд, меж которых ползут цветные веселые огонечки. Это на женевский аэропорт и с аэропорта летят самолеты. А еще ночные небеса оживляются непрестанными и обожаемыми тут фейерверками. За озером, в галльском Эвиан ле Бене фейерверки тоже обожают, но французы - они же нетерпеливые! - и потешные огни, заготовленные к празднику 14 июля, были пылко и без остатка отбабаханы накануне, когда Франция выиграла футбольный чемпионат мира.
Швейцарцы - те степенней, и национальный день в нашем селении был отмечен фейерверком когда положено. Сперва все слушали речи местных властей. Потом власти сказали: "А теперь споемте патриотическую песнь!" - и все кто как мог запели. И только потом стали пускать огни и шутихи и жечь огромный костер, но на особом помосте, дабы не пожечь траву и не оставить на ближайшие годы на земле черных кострищ. Заполыхали костры и по окрестным холмам тоже. Получилось здорово красиво.
А во дворах - на флагштоках и тут возле костра реяли флаги Швейцарской конфедерации: белый крест на красном полотнище.
Но что мы вообще о ней знаем? Что Карамзин заезжал с рекомендательными письмами к Лафатеру - раз. Что Суворов перешел через Альпы - два. Что Ставрогин, "как Герцен, записался в граждане кантона Ури". Что в одесском кафе Фанкони о чей-то хребет сломали кий, и, хотя фамилия Фанкони представляется нам итальянской - она коренная швейцарская. Добавим сюда женевскую улицу Франца Лефорта, чье имя носит в Москве Лефортово, ибо симпатяга, авантюрист и любимец Петра - как раз уроженец Женевы, города чудесного и радостного.
И название у города что надо, и погода тут прелесть, и стоит он у необъятного озера, на коем белых парусов и разных птиц - несметно. И нет чтобы ограничиться замечательным этим озером - через него бежит еще и широкая французская река Рона. Мало им французских магазинов, французских мод и французских рестораций, они еще вздумали обзавестись достославной французской рекой! По-моему, это уже роскошь.
Оттого, наверно, на озерной набережной в шикарных отелях селится бессчетно арабских шейхов. Как мы когда-то в Крым, так они в Женеву. Но богатые богаты по-разному. Взять, скажем, того, который разъезжает взад-вперед по набережной в белом открытом "роллс-ройсе" с компонентами отделки, отлитыми из чистого золота; да и в супердорогих магазинах на лицах арабских дам в платочках очевиден азарт не рядовых приобретений. Правда, бывает, лица не увидать. Скажем, в аэропорту за кинокрасавцем в безупречном светлом костюме, но в туфлях старика Хоттабыча на босу ногу, гуськом семенят четыре положенные жены в глухой черной одежде. Многочисленная челядь тащит чемоданы. Потом он куда-то отлучается, а вся четверка сидит рядышком на стульях, и если у троих обозримы лица и руки, то у четвертой - самой, наверно, любимой - руки в глухих перчатках, а лицо закрыто не шифоновой занавесочкой, но тем, что мы видим на наших омоновцах. Этой - похоже, юной жене - три недозагерметизированные супруги что-то дружески советуют, а она кормит младенчика не защищенной от посторонних взглядов маленькой белой грудью. Меж тем возникает глава семейства - элегантный наш кинокрасавец (но в туфлях с загнутыми носами) и к нему с радостными воплями "папа!" кидается множество детишек, подталкиваемых каждый своей мамой...
Хотя селение, где мы проживаем, - опрятнейший городок (один из жителей по выходным дням протирает со стремянки каждый листок плюща на стене своего дома), оно все-таки деревня. Уже в первый вечер улавливаешь знакомый запах. Ну да - навоз. А значит, в преизбытке мухи, для борьбы с которыми в ходу обыкновенные мухобойки. Есть в надоедливых количествах и комары. От них хороши швейцарские фумигаторы, так что спишь с открытым окном, и ни один не влетает. Зато нет слепней и оводов, хотя на околице, откуда слышится навоз, - огромные старинные хлева и конный завод, а дальше - выгоны, и, когда выгоняют коров, в хлеву звучит Моцарт, а именно - "Eine kleine Nachtmusick".
Одна из коллег - американская писательница - убеждена, что это делается ради нагула и продуктивности, но я для себя решил, что Моцарт - любимый композитор здешнего пастуха.
Да! Это - деревня. Выпасы и выгоны, косилки и веялки, поля, фермы. Однако сельчане в телогрейках не ходят. Они ездят в сверкающих автомобилях, живут в красивых домах и выращивают цветы. Все здороваются. Даже дети. Правда, дети - они дети и есть. Дети здороваются не всегда.
А некоторые, кто поотвязанней, сходятся вечерами под навесом автобусной остановки. Очевидно, местные власти сознательно отвели своим тинейджерам иначе говоря, подросткам хулиганского возраста - этот закут. Стены там разрисованы как надо, валяются банки из-под пива, слышны рваные голоса мальцов и нервический девчоночий хохот. Туда собирается и цветная молодежь она в нашем селении имеется - в Швейцарии вообще много беженцев и переселенцев. Так что дородная негритянская барышня, оседлав мотоцикл позади шлемоносного паренька, с соответственным гоготом и грохотом (но в разумных пределах) носится в темноте по трем нашим улочкам.
Живут эти ребята при конюшнях и на конюшнях же работают. Сами конюшни прекрасное и счастливое зрелище. Оттуда, наведя скребницей и прилаженной к пылесосу щеткой лоск на лошадей, выезжают красивые всадники и всадницы, меж тем как в отворенные окошки денников тихо выглядывают прочие кони.
Я видел, как их куют. Два несуетливых кузнеца привозят в грузовичке небольшую наковальню, сверкающие подковы, рашпили, долота, молотки. Вместо мехов и горна особая печь, где подкова раскаляется для подгонки под аккуратно подрезанное и вычищенное копыто. Конь стоит спокойно, поглядывая через плечо на коваля и подручного, хитро завернувшего ему подковываемую ногу. Тут же крутится пес, почему-то срезки с копыт поедающий. Все освещено августовским солнцем. Пахнет паленым. В конюшне играет музыка.
- Касательно же новых швейцарских граждан, ффиона, - говорю я, - не кажется ли вам, что эта делянка на здешнем агрикультурном фоне напоминает подмосковный огород? Ах, вы не знаете подмосковного огорода? Это когда железки разные, горбылины вместо забора, корыто с ржавой водой, драный полиэтилен и на невнятных грядках пырей с лебедой. Я было решил, что это кто-то из наших пробует вписаться в швейцарское огородничество, но оказалось - беженцы из Сараева. О, загадочные славянские шесть соток!