Страница 25 из 29
...Когда к вечеру отправляешься пройтись, солнце еще высоко, а когда возвращаешься, долину пересекают долгие тени - среди прочих от громадного дуба, лет пятьсот - с изначальных времен швейцарского сообщества - стоящего в поле. Тень его достигает дороги, где всегда на одном и том же месте, разложив подрагивающие крылышки, сидит на асфальте бабочка ванесса. Зачем я понять не могу, бабочку не спугиваю, но ворчу: нет, мол, на тебя ловца чешуекрылых Набокова!
Меня собрался навестить проживающий в Женеве мой друг, замечательный Симон Маркиш, и мы сперва никак не можем столковаться относительно места встречи (он нашего селения не знает), а потом спохватываемся: "Да у церкви же!" "Там и скамеечка есть подождать, у стенки противоположного дома!" радуюсь я догадке.
Церковь в нашем селении приятна видом и соразмерна. С положенным жестяным петухом на шпиле и травяным двором, откуда вид на поля обширней, чем отовсюду. Даже полоска Женевского озера и французские горы видны. Пока стояла жара, они сквозь надозерную дымку угадывались, а стало прохладней, обнаружились многоглавыми долгими кулисами, меняющими колера почище Хамелеона в Коктебеле. Заодно засверкал меж них и сахарный клык Монблана.
Часы на колокольне с боем. Сперва я решил, что они на минуту опаздывают, но, сверившись с сигналом Би-би-си, убедился, что бой своевремен - швейцарские часовщики они и есть швейцарские часовщики. Правда, запоздало долетает звон из городка Обона, но это потому, что скорость звука все еще триста тридцать три метра в секунду, а Обон все-таки в километре.
Пусто на улицах, пусто и в церкви, словно пустота в ней с тех пор, как неистовый Кальвин повыкидывал из домов Божьих все лишнее. Пусто, светло, тихо и чисто. Ни живой души. Орган. Служба раз в месяц. Разъездной священник на протяжении этого самого месяца по очереди посещает приходы. Его появление указано в расписании. Под спинками церковных скамей желобки - в них вертикально стоят молитвенники. Алтарь в виде перевернутой шестигранной пирамиды. На нем Книга пророка Даниила, открытая на стихе "Тебя отлучат от людей, и обитание твое будет с полевыми зверями".
"Это не только про Навуходоносора, - объясняю я ффионе. - Это наше тут обитание тоже с полевыми зверями..."
Прежде чем поговорить об этом подробнее, следует заметить, что в полях - свои тишина и безлюдье. Разве что всадники иногда проследуют, самим проехаться и лошадей размять.
И хотя пустота налицо, но запустенья нет. Все дотошно обработано. Ни разу не блеснули стекляшкой ни поле, ни виноградник, ни долина, ни косогор. О, сверкающие наши просторы! О, мириады битых солнц в родимых черноземах! И пятен от автомобильных жидкостей на асфальте здешних дорог нет (на асфальте! - хотя они всего лишь проселки, переходящие в тропинки, по которым хозяева полей и виноградников, а также их работники добираются к своим наделам).
Виноград тут выращивают для изготовления вина. Оно в нашем селении отменное - красное, белое и розовое. От последнего почему-то болит голова, и его следует пить аккуратно.
Между тем одного хозяина с одним работником, чьи головы торчали над виноградной шпалерой, я все же видел, и он, обрадовавшись, что объявилась живая душа, стал делиться со мной секретами виноградарства, в свою очередь, интересуясь делами у нас, ибо, как все тут, за нас переживает.
За нас, а также из-за нас переживали тут всегда. Причем настолько, что, будучи лет двести нейтральной страной, создали армию, куда в момент могут призвать тысяч четыреста отлично подготовленных солдат и офицеров. Лет же десять назад я был потрясен, узнав, что оружие у швейцарцев хранится дома. Мой друг за обедом выложил на стол парабеллум, два нагана и кучу патронов. "А если бы ты был пулеметчиком?" "Пулемет стоял бы в сарае", - ответил он.
- Но в этот приезд, ффиона, я удивился еще больше. Тот же друг водил меня по огромному подвалу своего нового дома, выглядевшему как московская квартира после евроремонта. Был там холодильник для хранения вина и каморы для стиральных машин, но главное - имелось бомбоубежище, где можно отсидеться даже при ядерном или химическом нападении, для чего полагается иметь сорокасуточные (потоп же был сорок дней и сорок ночей) запасы. И есть машина для очистки воздуха, которую, если погаснет электричество, крутят вручную. Затворяется все это бетонной в стальном каркасе дверью. До недавнего времени такому укрывищу полагалось быть в каждом доме.
Однако теперь, ффиона, времена другие. Гуляю я тут позавчера и вижу невзрачный автомобильчик, а в нем сложенных, как перочинные ножики, четырех долговязых парней. Завидев живую душу, они высовываются и по-английски спрашивают: "Не знаете ли вы, где селение Этуа?" (то, куда мы с ффионой направляемся). "Да вон же оно!" - показываю я на кучу крыш с торчащей меж них колокольней. "А не знаком ли вам этот мсье?" - показывают они конверт, а я, приметив, что письмо сказанного мсье было адресовано в Польшу, не без намерения произвести эффект незаметно так перехожу на польский: "Я, знаете ли, нездешний. А вы как тут?" "А мы, - сперва не обратив внимания на родную речь, отвечают из машины, - хотим подработать, но в этом году была поздняя весна, так что виноград еще не поспел, и получилось, что мы на неделю раньше..." И пауза изумления. "Почему это вы по-польски говорите?" "Не только говорю, но даже "Огнем и мечем" (это польская святыня!) перевел", нескромно сообщаю я, не столько ради хвастовства, сколько чтобы насладиться эффектом. В автомобиле немая сцена. Да и сам я ошарашен встречей в швейцарской глухомани с польскими студентами, проехавшими пол-Европы, дабы заплутать в виноградниках и пережить таковые неожиданности.
"Может, пана подвезти?" "Спасибо. Я гуляю". Отъехали. Останавливаются. "Может, пан пива выпьет? У нас его навалом" "Мне еще работать, друзья. Благодарствую. В другой раз". Отъехали. Останавливаются. "А то давайте подвезем?" - и нерешительно отъезжают. Я же удаляюсь по очередному виноградному склону...
Касательно зверей, лучше начинать с неполевых. Вблизи нашей усадьбы, по пути в виноградники, в жару можно видеть полеживающего на дороге большого рыжего кота. Лежит он плашмя на горячем асфальте, но в тени, которая, как сказано, достигает сюда от громадного дуба. При этом кот надсадно дышит, по-собачьи разинув пасть. Хитрец придумал греться, но в прохладе, и перемещается вслед за тенью. Еще он гуляет с хозяином вокруг необъятного сжатого поля. По ту сторону жнивья его уже не разглядеть, но то, как хозяин наклоняется погладить придонное шевеление воздуха - факт гуляющего кота подтверждает.
"Да вон же он! - показываю я ффионе фатального кота, на этот раз возлежащего вдали от дома в виноградной шпалере. - Ну зачем он сюда притащился?" Не от собак же - они тут добрые и не лают. Одна, например, сенбернар, - забралась при мне охладиться в старинную, наполненную водой каменную скотопоилку. Места для здоровенного пса оказалось маловато, и он стал производить медленные круговращения - сперва по часовой стрелке, а потом - против.
Скотопоилка, в которой совершался собачий вальс, давно уже не скотопоилка, а местный фонтан. Такие есть в каждом селении - в них журча бежит из крана чистейшая вода, но на всякий случай имеется табличка, что людям эту воду пить не следует.
В ресторане на приозерной набережной Лозанны воробьи, прыгая по балюстраде вровень с подносимой ко рту ложкой, клюют еду из рук, так что отчетливо заметны розоватые основания их надклювий.
Из полевых же зверей - конечно, лисы. Лисы в виноградниках - классика, но про зверька, в свете фар сверкнувшего глазами на чьем-то заборе, сказать стоит особо. "Fuin", - назвала его сидевшая за рулем Стелла Ле Пинто Бенсалем.
- Представляете, ффиона, какой-то "фуин", правда, через одно "ф"!..
Потом в Москве я докапываюсь, что это - каменная куница. По-русски "белодушка". Они понемногу расселяются на север и обживают города, полагая, наверно, каменные стены скалами. У нас уже добрались до Воронежа.