Кровь и Сталь Немеи

Лев не останавливался. Он ревел, извергая пену и кровь, и бил, бил, бил! Лапами, головой, всем телом. Каждый удар по едва держащемуся щиту был ударом кузнечного молота по наковальне. Геракл отступал, прижатый к скалам, маневрируя с нечеловеческой скоростью, которую дарил браслет, но пространство кончалось. Сзади – отвесная стена. Справа – груда обломков от разбитого валуна. Слева – Йолай, прижавшийся к скале, беспомощный. И прямо перед ним – воплощение ярости, не чувствующее боли, не ведающее страха, только ненависть.

Щит погас. Не постепенно, а резко, как погасшая свеча. Десять минут истекли. Пустота накатила черной, ледяной волной. Слабость. Головокружение. Ноги подкосились. Геракл рухнул на одно колено, едва удерживаясь от полного падения. Перед глазами поплыли черные пятна. Он видел, как лев, почуяв мгновенную слабость, замер на секунду, его тлеющие глаза сузились в хищном торжестве. Затем зверь собрался для последнего прыжка.

Время замедлилось. Геракл видел каждую деталь: капли крови, летящие с клыков льва; искривленную яростью морду; тень, падающую от гигантского тела; бледное, искаженное ужасом лицо Йолая. Он слышал собственное сердце, колотящееся о ребра, как пойманная птица. Чувствовал холод камня под коленом и жар дыхания смерти перед собой. Мысли пронеслись вихрем: Мегара... Дети... Темница... Олимп... Зевс... "Искупление"... Пешка... И посреди этого хаоса – холодное, ясное осознание. Нет выхода. Нет щита. Только сила. Его собственная, умноженная на чужую ярость браслета. Или смерть.

Он не стал ждать перезарядки. Он не стал просить милости у богов или чудовища. Он выбрал ярость. Выбрал стать орудием до конца.

Дай ВСЁ! — Мысль была не просьбой, а приказом, брошенным в самое нутро браслета, в его треснувший кристалл, в его инопланетное сердце. Дай всю мощь! До конца!

Браслет ответил. Не вибрацией. Взрывом.

Казалось, молния ударила не сверху, а изнутри него самого. Невидимая волна чистой, необузданной энергии вскипела в жилах, сожгла остатки слабости, выжгла страх. Мышцы налились не сталью, а расплавленным металлом. Кости загудели не от напряжения, а от переизбытка мощи. Мир искривился. Цвета стали невыносимо яркими, звуки – оглушительно резкими. Дыхание льва превратилось в рев урагана, стук его сердца – в бой гигантских барабанов. Время не просто сжалось – оно распалось на отдельные, бесконечно долгие мгновения. Десять минут ярости начались. И он знал – это были последние десять минут этой ярости. Браслет работал на износ, на самоуничтожение. Он чувствовал это в треске устройства, в жгучей боли в запястье.

Лев прыгнул. Гигантская тень накрыла Геракла. Пасть, полная кинжалов– клыков, раскрылась, чтобы перекусить его пополам.

Геракл не уворачивался. Он встретил прыжок.

Используя всю скорость, которую дарил перегруженный браслет, он рванулся навстречу, под низко летящее тело зверя. Его руки, обернутые остаточным синим свечением щита (последний резерв энергии?), взметнулись вверх. Не для удара. Для захвата.

Он поймал льва за шею.

Он впился пальцами в свалявшуюся, жесткую гриву, в мышцы, твердые, как вековой дуб. Браслет умножил его природную силу, превратив хватку в тиски, выкованные титанами. Геракл вскрикнул – не от усилия, а от нечеловеческого напряжения, разрывающего его собственное тело изнутри. Ярость браслета и ярость зверя столкнулись в немыслимом противоборстве.

Лев рухнул на него всем своим чудовищным весом. Геракл не упал. Его ноги, впившиеся в камень, выдержали. Он погрузился по колено в треснувшую от усилия землю. Камни под его сапогами крошились в пыль. Зверь завизжал – пронзительно, дико, от неожиданности и ужаса. Он бился, как пойманная в сеть акула, с невероятной, бешеной силой. Его когти рвали воздух, царапая скалы за спиной Геракла, высекая снопы искр. Его пасть щелкала в сантиметрах от лица, обдавая смрадом и горячей слюной. Хвост, как плеть, бил по ногам, по спине, но Геракл не чувствовал ударов. Вся его воля, вся энергия браслета была сосредоточена в руках. В хватке.

Он сжимал.

Мускулы его предплечий вздулись буграми, кожа натянулась до бела. Сухожилия выступили, как канаты. Под его пальцами хрустели хрящи в могучей шее зверя. Тлеющие глаза льва выкатились от ужаса и нехватки воздуха. Его рев превратился в хриплый, булькающий вой. Он бился еще яростнее, отчаяннее, чувствуя холодную тень смерти. Его лапы отчаянно цеплялись за скалу, сдирая каменную крошку. Он пытался встать, сбросить это невероятное, вцепившееся в него существо, но Геракл держал. Он был якорем, вбитым в саму плоть мира.

Сила браслета пульсировала в нем, горячая, разрушительная. Он чувствовал, как устройство на запястье перегревается, как трещина на кристалле расширяется, испуская тревожное синее сияние. Он чувствовал, как его собственные мышцы рвутся под нечеловеческой нагрузкой, как кости предплечий трещат. Боль была адской, но она тонула в море ярости и отчаяния. Он должен был сжать сильнее. Должен был закончить. Пока браслет давал силу. Пока он сам не сломался.

Йолай, прижавшись к скале, смотрел, завороженный ужасом. Он видел не битву человека и зверя. Он видел столкновение двух нечеловеческих сил. Геракл, весь в пыли и крови, с лицом, искаженным нечеловеческим усилием, казался не героем, а демоном ярости. Его руки, сжимавшие шею колоссального льва, излучали остаточное синее свечение, как раскаленный металл. Земля под ногами Геракла была изрыта, камни расколоты. Воздух дрожал от немого противоборства. Лев, этот кошмар Немеи, бился в агонии, но его мощь таяла. Его удары становились слабее, движения – менее координированными. Алый свет в его глазах мерк, замещаясь паническим страхом и мольбой.

Геракл увидел этот страх. Увидел отблеск смерти в тлеющих глазах. И в этот момент, сквозь ярость браслета, сквозь адскую боль, пробилось что– то человеческое. Миг сожаления? Понимания, что он убивает не просто чудовище, а живое существо, загнанное в угол? Но выбор был сделан. Обратного пути не было. Он собрал последние капли силы, последние искры ярости браслета, и сжал.

Раздался жуткий, влажный хруст. Как будто ломалась толстая ветка векового дуба. Шея льва сдалась под нечеловеческим давлением. Тлеющие глаза погасли мгновенно, как угли, залитые водой. Чудовищное тело вздрогнуло в последней судороге и обмякло, навалившись всей своей невероятной тяжестью на Геракла.

Сила браслета иссякла так же внезапно, как и пришла. Не постепенно, а как обрубленная. Синее свечение погасло. Ярость сменилась ледяной, всепоглощающей пустотой. Геракл рухнул на колени под тяжестью туши, едва не потеряв сознание. Его руки, все еще державшие шею льва, онемели, пальцы были сведены судорогой. Боль вернулась – во все тело. Каждая мышца горела огнем, кости ныли, голова раскалывалась. Он дышал хрипло, рвано, как выброшенная на берег рыба. Перед глазами плыл кровавый туман. Браслет на запястье был мертвенно– холодным, трещина на кристалле казалась зияющей пропастью. Устройство было опустошено до предела этой последней, страшной демонстрацией мощи.

Тишина. Глубокая, звенящая, как после удара гигантского колокола. Даже ветер стих. Долина Плача замерла, пораженная увиденным. На камнях лежал мертвый лев, поверженный не оружием, не хитростью, а голыми руками. Рядом с ним, на коленях, весь в пыли, крови льва и собственной немощи, сидел Геракл. Победитель. Палач. Орудие.

Йолай осторожно подошел, шаг за шагом, боясь разбить эту хрупкую тишину. Он смотрел на друга, и в его глазах был не только ужас от увиденного акта нечеловеческой силы, но и глубокая, леденящая жалость. Геракл поднял голову. Его глаза, обычно ясные, были мутными, пустыми. В них не было торжества. Только бесконечная усталость и горечь.