Стеклодувы

Мы еще подождали. Улицы заполняли все новые и новые толпы, и поскольку офицер оставил приказ стучать во все двери, молчание было нарушено. Теперь все вокруг кричали, беспорядочно переговаривались друг с другом, а между тем становилось все темнее.

- Пойду вниз, - объявила я. - Пойду вниз и открою дверь.

Ни сестра, ни племянник мне не ответили. Я спустилась по лестнице и отодвинула засов. Снаружи у дверей стояли в ожидании с полдюжины крестьян во всяком случае, такими они мне показались. С ними были еще три женщины с двумя детьми и еще одна с младенцем на руках. Один из мужчин был вооружен мушкетом, у остальных были пики. Тот, у которого был мушкет, стал меня о чем-то спрашивать, однако язык его настолько отличался от обычной речи, что я ничего не поняла, уловила только слово "комната". Может быть, он спрашивал, сколько в доме комнат?

- Шесть, - ответила я. - У нас шесть комнат наверху и две внизу. Всего восемь. - Я показала ему на пальцах, словно это была не я, а хозяин гостиницы, который старается залучить к себе постояльцев.

- Пошли... пошли... - кричал он, гоня перед собой остальных, и они стали заходить в дом - женщины и другие крестьяне. За ними следом в дом зашли трое: у одного из них, похоже, не было ноги, двое других, хотя и передвигались и даже несли товарища, судя по их виду, тоже были серьезно больны.

- Давай-давай, - приговаривал крестьянин с мушкетом, подгоняя своих собратьев, словно стадо. - Давай-давай... - И он направил их в гостиную и в смежную с ней маленькую библиотеку Пьера.

- Там они и устроятся, - сказал он мне. - Им нужны постели.

Я это поняла скорее по жестам, чем из его слов, а он в это время указывал на свой рот и потирал себя по животу.

- Есть хотят. Еле ходят. Совсем скрючило их, то ли от голода, то ли от хвори... - Он ухмыльнулся, обнажив голые десны. - Худое дело. Все вконец заморились.

Человека с отрезанной ногой его сотоварищи положили на диванчик Мари. Женщины прошли мимо меня на кухню и шарили там по шкафам.

- Так-то, - сказал человек с мушкетом. - Кто-нибудь скоро придет, посмотрит больного. - И он вышел на улицу, сильно хлопнув дверью.

Эдме спустилась вниз вместе с Эмилем.

- Сколько их здесь? - спросила она.

- Не знаю, - ответила я. - Не считала.

Мы заглянули в гостиную, народу там оказалось больше, чем я думала. Восемь крестьян, раненый и двое больных. Один из них хватался за живот, его рвало. Запах, который распространлся вокруг него, был просто ужасен.

- Что с ним такое? - спросил Эмиль. - Он умирает?

Второй заболевший поднял голову и посмотрел на нас.

- Это хворь, - сказал он. - Половина армии болеет. Мы заразились на севере, в Нормандии. Кто-то отравил пищу и вино.

Он казался более образованным, чем другие, и говорил на французском языке, который я понимала.

- Это дизентерия, - сказала сестра. - Пьер нас предупреждал.

Я смотрела на нее с ужасом.

- Их надо отделить от остальных, поместить в отдельную комнату, сказала я. - Пусть идут в детскую, наверх.

Я наклонилась над тем, кто говорил на понятном мне языке.

- Идите за мной. Вы будете в отдельной комнате.

Снова я была похожа на хозяйку гостиницы, и у меня воникло дикое желание расхохотаться; впрочем, оно мгновенно исчезло, как только я увидела, в каком состоянии находится больной дизентерией, которому его товарищ помогал подняться с пола. Бедняга лежал в своих собственных экскрементах, покрытый ими с головы до ног. Он настолько ослабел, что не мог ходить.

- Бесполезно, - сказал его товарищ. - Он не сможет дойти. Вот если бы можно было занять ту комнату... - И, указав пальцем на библиотеку Пьера, он сразу же потащил его туда.

- Принеси матрас, - сказала я Эмилю. - Ему нужен матрас. И второму тоже. Принеси им матрасы.

Этого человека, конечно же, нужно раздеть и завернуть в чистую простыню. А все, что на нем - сжечь... Я пошла в кухню и увидела, что дверцы шкафа распахнуты, ящики открыты, а все продукты, остававшиеся в доме, свалены на кухонном столе. Две женщины резали хлеб, набивая себе при этом рот и давая по кусочку детям. Третья стояла у очага, подогревая суп, который она обнаружила, и кормила одновременно грудью ребенка. На меня они не обратили никакого внимания и продолжали разговаривать между собой на своем местном наречии.

Я взяла тряпку, ведро воды и пошла в гостиную, чтобы вымыть пол там, где лежал этот несчастный человек.

Теперь начал стонать раненый; я видела, что через бинты у него сочится кровь. За ним никто не ухаживал. Его товарищи прошмыгнули мимо меня и направились в поисках еды в кухню. Было слышно, как они ругают женщин за то, что те наелись, не дожидаясь остальных.

В одной из верхних комнат раздавался топот, и я крикнула Эмилю, чтобы попросил мать унять детей - в доме полно вандейцев, среди них есть раненый и больные. Через минуту он бегом спустился ко мне.

- Дети проголодались, - объявил он. - Они хотят спуститься вниз и поужинать.

- Скажи им, что никакого ужина нет, - сказала я, выжимая тряпку. - Все забрали вандейцы.

Кто-то стал барабанить во входную дверь, и я подумала, что это, наверное, человек с мушкетом хочет проверить, как поживают его товарищи. Но когда Эдме открыла дверь, в дом бесцеремонно вошли еще шесть человек, пятеро мужчин и женщина; они были одеты лучше, чем крестьяне, и среди них был священник.

- Сколько народу в доме? - спросил священник.

У него на груди в качестве эмблемы висело "Сокровенное сердце", а за поясом, рядом с четками, был заткнут пистолет.

Я закрыла глаза и стала считать.

- Приблизительно дадцать четыре, - сказала я ему, - считая нас самих. Среди ваших людей есть больные.

- Дизентерия? - спросил он.

- У двоих дизентерия, - ответила я, - а один тяжело ранен. У него ампутирована нога.

Он обернулся к стоявшей возле него женщине, которая уже поднесла к носу платок. На ней был военный мундир, надетый поверх ярко-зеленого платья, а на рассыпанных по плечам локонах красовалась шляпа, украшенная пером.

- В доме дизентерия, - сказал он ей. - Впрочем, в остальных домах то же самое. Здесь, по крайней мере, чисто.

Женщина пожала плечами.

- Мне нужна постель, - сказала она. - И отдельная комната. Ведь больных можно поместить в другом месте, правда?

Священник прошел мимо меня.

- Есть у вас наверху комната для этой дамы? - спросил он у Эдме.

Я заметила взгляд Эдме, обращенный на "Сокровенное сердце".

- Комната у нас есть, - сказала она. - Пройдите наверх, там увидите.

Священник вместе с женщиной поднялись наверх. Остальные четверо сразу же прошли на кухню. В гостиной несчастный раненый начал громко кричать от боли. Через минуту-другую священник снова спустился вниз.

- Мадам останется здесь, - сказал он. - Она очень устала и голодна. Будьте любезны, отнесите ей что-нибудь поесть, и незамедлительно.

- В доме не осталось еды, - ответила я. - Ваши люди съели все, что было на кухне.

Он сердито поцокал языком и направился на кухню. Шум сразу же прекратился. Я слышала только голос священника, который сердито что-то говорил.

- Он грозит им адом, - шепнула мне на ухо Эдме.

Угрозы сменились монотонным речитативом. Все они хором стали читать "Аве, Мария", причем женские голоса доминировали, звучали громче. Потом священник вернулся в прихожую. У него самого был голодный вид, но есть он не стал.

Некоторое время он смотрел на меня, а потом вдруг спросил:

- А где раненый?

Я проводила его в гостиную.

- Раненый здесь, а там, дальше, двое больных дизентерией.

Он пробормотал что-то в ответ, отстегивая четки, и прошел в гостиную. Я видела, что он взглянул на окровавленные бинты на ноге, но к бинтам не прикоснулся и рану осматривать не стал. Он поднес четки к губам страдальца, говоря: "Miseratur vestry omnipotens Deus"*.

Я закрыла дверь в гостиную, оставив их наедине.