Страница 11 из 18
Сам того не заметил, как погрузился в пространство, где так вольготно и дружелюбно живут ветры свободного творчества, мечты о прекрасном, дивная музыка сфер, бездонные смыслы слов и много чего еще, неуловимого и тайного, в котором еще предстоит разобраться. Вопреки ожиданию, я не схватился как раньше за блокнот с карандашом, не пытался немедленно «поверить алгеброй гармонию» — а просто проживал бесценные минуты движения к вечности.
Вспомнились сами собой обрывки фраз, которые беспечно пропустил мимо ушей, мимо сознания, мысленно благодаря Провидение за возможность вернуться к тайным запасникам памяти:
— Если нет Бога, то и любое преступление возможно. Без наказания.
— Величие Совершенства — вот куда стремится душа.
— Все мы пришли свыше, чтобы сдать экзамен на верность Богу, и вернуться Домой.
— У Окуджавы есть «Молитва Франсуа Вийона», а ты напиши свою!
— Как же вы неинтересно и скучно живете! А все потому, что бессмысленно!
— Насчет смысла жизни, к нашему монаху обратись. Он Библию прочел, он знает.
— Как там Том Сойер с Гекльберри Финном о рае говорили: «Все, что там требуется от человека, это ходить день-деньской с арфой и петь — и так во веки веков. Мне это не шибко понравилось»! Несчастные обманутые дети! Может ли быть скука там, где блаженство, где вечный праздник!
— Откуда ты знаешь? Оттуда никто не возвращался!
— Оттуда возвращались тысячи! Да ты почитай жития святых — они живут в земном теле, а душой уже там, в Небесах. И все примерно одинаково описывают рай. Главное там — любовь, свет, блаженство, радость.
…И многое другое было сказано, походя, под звон бокалов, размахивая прочитанными книгами, статьями из газет, под песни русского рока, баллад, народных распевов. Оказывается, осталось в памяти, не стерлось, не забылось!..
По этим ступеням, по звеньям цепочки событий и слов, в спорах и размышлениях — мы все-таки пришли под церковные своды, правда не все. Но в том знаковом месте мы с ИванИвановичем и Павлом встали на перепутье — Иван с Пашей признались в том, что их образ воцерковления походил на парковый аттракцион «Пещера ужасов», со скелетами, монстрами, чудовищами под заунывный вой и душераздирающие вопли затаившихся во тьме души страстей.
Мне же мой путь представлялся залитой солнечным светом долиной, по которой иду, пьяный от «радости спасения» и с детской чистотой в душе, это когда набедокурил, разбил что-то, а мудрый отец тебя не лупит ремнем, как принято в таких случаях, а прощает и еще успокаивает, вытирая слезы на твоей распухшей мордахе. Впрочем, со временем по солнечной долине пошли мы рядом, не без труда различая впереди добрую улыбку крестной моей Евдокии — она это прокладывала нам путь, чтобы не заблудились подобно непослушным детям в лесу, а ступали твердо вперед и только вперед и вверх.
А чтобы странствие по иной реальности не превратилось в «вежливоотказное» «это лишь игра лабиринта сна», чтобы подобно Данте «не заблудиться в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины», мы прибегли к наиболее мощной тактике ведения боевых действий, подсмотренной у Николая Сербского. Мы руки воздевали, как Моисей в битве с Амаликом, в полной мере понимая собственное ничтожество, умоляя всемогущего Бога одолеть врага, в первую очередь внутреннего — страх маловерия, потом внешнего — со всем его арсеналом лжи, насилия, подлости.
Обнаружив среди нашего боевого братства неявные подвижки в сторону предательства, нам предстояло выяснить, кто уже готов всадить нож в спину, кто лишь раздумывает, а кто соблазняется близостью богатств, но пока держится.
Невидимые руки вознесли меня над коллективом людей, некоторые мне показались знакомыми, впрочем, приглядевшись понял, что все — именно все — знакомы. Но, чтобы узнать то, что меня интересовало, необходимо было увидеть людей в движении души. Словно, щелкнул невидимый тумблер — всё пришло во взаимодействие. Люди занимались будничными делами, вели себя как обычно, будто никто за ними не наблюдал.
И что же я увидел! То, что желтый цвет предательства, имелся в душе каждого человека. У кого-то более яркий, у кого-то выцветший, тусклый, но были и те, у кого цвет Иуды горел подобно раскаленному лезвию меча в огне наковальни. Вот когда я проникся словами из молитвы о упокоении: «несть бо человека, иже поживет и не согрешит», вот когда я ощутил себя таким же потенциальным предателем, как и все люди. От чего-то я упорно уворачивался, мне не хотелось видеть желтизну у самых близких, но вот прозвучало апокалиптическое «иди и виждь», и я увидел то, чего так боялся: у моих самых близких друзей, соседей, и даже у моей Елены, да что там, у меня самого в сердце мерцала желтизна потенциального предательства.
Моя личная желтизна преобразовалась в агрессию войны, в страсть нетерпения. Я снова оказался в буре огня, в урагане взрывов, в дожде осколков, вое страха и горячке боли. Это была моя война, моя ненависть, моя месть. Не на кого взваливать ответственность, некого обвинять, не за кем скрыться от собственной боли. Горячая взрывная волна подняла меня в небо, рой осколков посёк мою кожу, материю гимнастерки, царапнул висок, срезал артерию, обдав брызгами крови, моей крови, такой алой, теплой, соленой. Боли не было, боль появится позже, сейчас адреналин работал анальгетиком. Мимо пролетела рука сержанта, я узнал ее по татуировке с парашютом на запястье, рука летела, кружась, планируя на зеленую траву. В полуметре от моей головы просвистел снаряд. Меня обдала горячая струя, оттолкнула и повергла иссеченное тело на землю. Ну и как положено во время боевых действий, душа моя вырвалась из оболочки тела и заскользила над полем боя. То, что я увидел, запомнив на всю жизнь, — это безжалостная мясорубка, превратившая красивые молодые тела бойцов в красно-черные ошметки. На ветвях берез среди свернувшихся листьев рассмотрел десятки черных птиц, ожидавших своего пиршественного часа. Вот оно — предательство природы, моей души, растерзанного тела.
Пространство между обгоревшей землей и дымным небом сотрясали слова песен:
— Ах, война, что ж ты, подлая, сделала: вместо свадеб — разлуки и дым.
— Я русский, я иду до конца!
— Они улыбались, как дети, и в небо шагали.
— Как много их, друзей хороших, Лежать осталось в темноте —У незнакомого поселка
На безымянной высоте.
— Здравствуй, мама, возвратились мы не все... Босиком бы пробежаться по росе!
— А завтра снова будет бой, Уж так назначено судьбой, Чтоб нам уйти, не долюбив, От наших жён, от наших нив
— Наши мертвые нас не оставят в беде, Наши павшие — как часовые
Вернувшись в прежнее состояние, я в ужасе побежал, что было сил, от самого себя, будто это возможно, я побежал от этих страшных желтых огней в сердце. Передо мной, на трассе пути, появились двое — Евдокия и чуть сзади нее Елена. Одна остановила моё бегство, другая успокоила. Евдокия показала духовную силу Елены, открыв сияние души и крепость неистребимой веры. Дальше пошли мы с Леной вместе, взявшись за руки, глядя то вперед, то друг на друга, то внутрь, в глубину сердца, где рождалась молитва, откуда изливалась сакральная радость великой надежды.
— Ну что, «раскачали»? — спросил я мысленно у тех, кто спорил надо мной, уподобляясь Прологу на небе из Фауста.
— А разве нет! — раздался шелестящий смех. — Да ты иди! Иди и смотри. Дальше.
Как это порой случалось, перенесли меня в наш «маленький рай» на берегу теплого моря.
Конечно, в той мистической череде несущественных событий, которые предшествовали и сопровождали мои действия, как то: медицинское обследование, выписка из госпиталя, перелет на огромном лайнере сквозь облака, поездка на такси из аэропорта — все они показались мне суетой в сравнении с потусторонним «иди и смотри». Чем бы я ни занимался, куда бы не смотрел, что бы ни чувствовал — всё поглотила пережитая «раскачка». С большим трудом возвращал свое сознание в норму, отодвигая мысли о предательстве, боль от войны — под спуд глубинной памяти, высвобождая пространство души для чего-то иного, мирного, чистого.