Страница 8 из 49
Плюшевая пантера Огарок стала неизменной спутницей Гарри, всегда и везде она была с ним: спала в объятиях мальчика, сидела на столе рядом с тарелкой во время всех завтраков и ланчей, ездила в багажнике детского велосипеда Джека или выглядывала из рюкзачка за спиной у Гарри. Подарок Северуса очень полюбился мальчику. Огарок не давала забывать его, высокого незнакомца, пришедшего однажды на день рождения к Гарри. А ещё она была магической. Северус-то не просто так её подарил, а с умыслом. Подарил для того, чтобы она поглощала излишки магии маленького волшебника.
Обычная практика среди магов — снабжать своих детей накопительными амулетами, не дающими выплеснуться детской стихийной магии и причинить какой-либо урон окружающим. Конечно, даря игрушку мелкому Поттеру, Северус никаких целей, кроме основных, не преследовал. Он рассчитывал лишь на то, что пантера будет поглощать излишки магических выбросов и только. То, что Гарри даст пантере имя, Северуса не особо удивило — многие дети придумывают клички своим игрушкам, но он не учел того, что с именем Гарри передаст пантере свою любовь.
А любовь — материя тонкая. В Отделе тайн есть комнатка, которую всегда держат запертой. В ней хранится сила, одновременно более чудесная, чем сама жизнь, и более ужасная, чем смерть, более непознанная и неизведанная, чем человеческий разум, чем все силы природы. Пожалуй, она еще и самая загадочная из всех сокровищ, что там хранятся. Абстрактно говоря, конечно, ибо не совсем понятно, как можно запереть то, что нельзя пощупать… Но если волшебникам так легче, то пусть думают, что властны и над любовью, причем так, что смогли её где-то запереть.
К чему эта лирика? А к тому, что силой своей любви Гарри вдохнул в игрушку жизнь. Это не так странно, как кажется на первый взгляд. Многие маленькие дети в минуты острейших переживаний, таких как: болезни, тоска и скука, печаль, волнение, радость от чего-то хорошего грядущего — прижимают к себе плюшевых Тедди, Банни, Пепперов, или тряпичных Полли, Монику и Мод, шепчут им свои самые сокровенные сердечные секретики, тайные желания, мечты, признаются во всех своих маленьких и больших делах, тайнах, проступках, грехах… И любят их, своих бессловесных верных друзей, зачастую единственных, кто выслушает, поймет и ни в чем не осудит.
Гарри не был в том исключением. Как и все маленькие мальчики, он любил посекретничать со своим самым близким другом. Обняв мягкую игрушку и зарывшись личиком в согретый дыханием черный мех, Гарри, бывало, шептал в пушистое ухо, делясь впечатлениями от услышанной сказки, рассказанной Петуньей:
— Это неправильно, Бунчу тоже надо было дать карамельку. Он же обиделся и стал злым. И пошел всем мстить. Видишь, к чему всё привело, Огарок? Бунча обидели, и он тоже начал всех обижать.
А вот Гарри делится планами на завтрашний день: — Ух ты, Огарок, ты слышала? Завтра мама возьмет меня и Дадли на фо-то-сес-сию! Сказала, что нас будут там фо-то-грави… чего-то там, мы с Дадли будем сидеть и смотреть, как откуда-то вылетит птичка. А что за птичка, Огарок? Она какая-то особенная, да? А то я не видел, как птички вылетают…
Вот тут, заметьте, прошу вас, Гарри не иначе как иронизирует. Вы только подумайте: ребёнку три года всего, а он уже скептицизм проявляет!
Огарок слушала, загадочно мерцая прозрачными стеклянными глазами, ярко-зелеными, как у Гарри, запоминала услышанное и впитывала всё то, чем делился с ней маленький друг. А делился Гарри всем, что имел: своими мечтами, желаниями и любовью, по-детски беззаветно любя мягкую уютную подружку.
И оживала игрушечная пантера, медленно, но верно, пропитываясь магией любви и желаниями маленького мальчика, потому что Гарри, сам того не сознавая, хотел, чтобы Огарок была живой, отважной и стремительной, как мнилось ему в тайных видениях. Себя-то он видел воином, высоким, сильным и могучим. Вот он стоит на вершине горы, смотрит вдаль на голубые горизонты, положив ладонь на эфес двуручного меча, в лицо веет порывистый ветер, играя его длинными темными волосами, а у ног лежит огромная черная пантера.
И не мечты это были, не фантазии… Откуда об этом знать такому маленькому мальчику?.. Это кровь просыпалась в нем, пробуждая генетическую память, сливаясь с магией и выталкивая из небытия забытый древний Дар. Кровь бурлила, вихрилась, смешивалась с магией, всё ярче и ярче проявляя дар Повелителя зверей. И всё больше и больше росло и ширилось желание Гарри оживить Огарка. И оно исполнялось. Медленно, день за днем. Недели и месяцы перетекали в годы, и желание становилось ярче, сильнее и вернее…
И пусть Гарри с течением времени уже не так сильно хотел того, о чем мечтал в раннем детстве, магия его ожила и тихо дремала внутри того, что в будущем станет Огарком. А пока Гарри и Дадли росли, спеша вслед за Джеком, который, увы, так и оставался старше и впереди них на два года. Одежду с плеч Джека донашивал Гарри, Дадли был слишком толст, и ему приходилось покупать вещи отдельно и на размер больше.
Как Лили и Петунья в свое время были разными, так и братья Дурсль теперь поражали неодинаковостью: Джек — высокий и тонкий, с длинным носом, шатенистый и нескладный — напоминал маму, Дадли же полностью пошел в отца. Уже сейчас становилась видна его полнота, которую нельзя было списать на младенческую пухлость. Их кузен Гарри тоже ничем не походил на братьев Дурсль — мелкий и вертлявый, с черными вихрами и странной фамилией Поттер.
Это было достаточно сложно — приучить мальчика к тому, что он не Дурсль, что мама и папа, которых он любил, на самом деле тётя и дядя. Вот где был шок, когда взрослые сочли, что он подрос и должен знать правду. И ведь никто не задумался: а нужна ли ему эта правда? В общем, Гарри стали поправлять, одергивать и настаивать на том, что папу надо звать дядя Вернон, а маму — тётя Петунья. Сперва он не понимал, в три-четыре года, думал, что это такая игра, слушался, называл так, как хотели взрослые, получал ласку и конфетку. Потом, к пятилетнему возрасту, понял — не игра — и начал сопротивляться, изо всех сил протестуя против такой несправедливости, упорно и до посинения называя дядю папой, а тётю — мамой. Правда до него доходила долго, тяжело и со скрипом, а когда дошла, то очень трагично…
Неизвестно, ошибка ли это взрослых, но, думается, это ребёнок так устроен — что развивается, взяв пример с других. Джек и Дадли, с которыми Гарри рос, называли родителей мамой и папой; ему сначала разрешали повторять за ними, так как несмышленышу много ли объяснишь? А потом бац — и запретили! Ну как тут понять и, главное, принять правду?
В общем, дошло до Гарри, но как-то не так. Сел он посреди ночи, пятилетний малыш в мокрой от пота пижамке, и ка-ак зарыдал! В соседней кроватке проснулся Дадли и жалобно заныл спросонок, а из своей комнаты прибежал Джек. Прыгнул на кровать к Гарри, ухватил за руки, ощутил пропотевшую материю и ойкнул.
— Гарри, ты чего, что случилось?!
— Я не родной, да?! — трагично провыл Гарри, хватаясь за Джека, как тонущий в шторм.
— Ты сдурел? — в свою очередь взвыл Джек. — Ты брат наш, двоюродный!
— А почему мне нельзя их звать папой и мамой?.. — продолжал надрываться внезапно осиротевший Гарри.
— Да не знаю! — зло отозвался Джек, крепко сдавливая Гарри в объятиях. — Нет, чтоб усыновить и забыть!..
Эти слова тараном врезались в Петунью и Вернона, как раз добежавших до дверей детской на плач Гарри. Растерянно замерев за дверью, они оцепенело уставились друг на друга — вот те раз, нанесли травму ребёнку… И ведь не исправишь теперь ничего, Гарри-то уже знает.
А в детской Джек тем временем успокаивал Гарри, обстоятельно объясняя, почему он двоюродный, что такое кузен и чем они отличаются от родных братьев, почему родители перестали быть ему папой и мамой, но стали дядей и тётей, и как, несмотря на это, они всё равно родные его родственники, ведь он — их племянник и всё такое…