Армия

Как только надежды не самой умной части Российской Государственной Думы на профессиональную службу осуществятся и срочный призыв будет заменен службой по контракту, наша армия наглухо закроется от общества, окончательно превратившись в касту. И не надейтесь, что модель отношений этой касты с обществом будет скопирована с английской или французской, наша модель будет напоминать латиноамериканскую, где политикам (то есть в конечном счете бизнесу) приходится откупаться от генералов, чтобы те не навязывали им свою волю.

Будет ли в профессиональной армии дедовщина? Конечно, будет, мы это знаем из опыта американской армии, где дедовщина существует, и, если верить американским журналистам, весьма жестокая. Только причины дедовщины будут иные, чем сейчас. В нашей теперешней армии изначальная, так сказать, базисная причина дедовщины — детский возраст основной массы солдат, о чем мы здесь уже много говорили. В профессиональной армии причиной жестокости межчеловеческих отношений в солдатской среде явится селекция.

Однако нас неуставные отношения в профессиональной армии совершенно не волнуют — вы знали, на что шли, сами расхлебывайте. Мы боимся за судьбу наших детей, призванных на защиту родины: как бы они не оказались на госпитальной койке, искалеченные не врагами страны, а своими же товарищами. Гарантией того, что подобного не случится, могло бы стать уничтожение дедовщины. Как этого добиться? Такой разговор можно начинать, лишь уяснив возможные последствия. Хотите знать, как будет выглядеть обычное, не образцово-показательное армейское (флотское, ВДВ, ВВС, МВД и прочее) подразделение срочной службы наших нынешних Вооруженных Сил, если в нем установятся исключительно уставные отношения между солдатами?

Тут надо пояснить, что ставшая привычной формулировка «неуставные отношения между солдатами» с юридической стороны — нонсенс, потому что уставы не разделяют рядовой состав на отдельные группы в зависимости от срока службы и, следовательно, не регламентируют отношения между ними. При этом всем в нашей стране, и служившим, и не служившим, известно, что солдатская среда состоит из четырех социальных групп (именно так, поскольку каждая группа обладает своим социальным статусом): салаги, молодые, черпаки, или кандидаты, и дембеля, они же «деды». Если военные юристы-теоретики введут в научный оборот понятие неуставных отношений между рядовыми, то им тут же придется расписать уставные отношения между ними, тем самым официально закрепляя существующее в реальной жизни иерархическое разделение рядового состава — делая его легитимным. Я сейчас не готов сказать, правильно ли это было бы или нет, но знаю определенно, что в настоящий момент в юридическом аспекте рядовой состав является однородным. Так что мы, говоря о неуставных отношениях между рядовыми, должны отдавать себе отчет в юридической неграмотности такой формулировки. Между прочим, здесь нет никакой казуистики, поскольку речь идет о взаимоотношениях юриспруденции и реальной жизни. Как искусство и литература не являются калькой реальной жизни, так и юриспруденция не отражает ее, а состоит с ней в довольно-таки сложных взаимоотношениях. Мы здесь, конечно, распространяться на эту тему не будем, а лишь укажем, что в юридическом смысле феномена армейской дедовщины не существует и все проявления так называемых неуставных отношений рассматриваются исключительно с позиций Уголовного кодекса.

Да, так что произойдет с нашими современными Вооруженными Силами, если из них исчезнут неуставные отношения в солдатско-сержантской (и матросско-старшинской) среде? Могу показать это на примере из собственного опыта.

Когда я по окончании учебной роты узнал, что продолжу свою службу здесь же, обучая курсантов, сразу решил — буду делать это исключительно по уставу: никакой грубости, никакого ночного мытья туалетов, никакого руко­прикладства. Что и стал претворять в жизнь, едва получил под свое начало первых новобранцев. Скоро уже мой взвод напоминал тихий островок среди шумящего океана. Я отдавал приказания ровным голосом, обращался к своим подчиненным исключительно на «вы» и даже не по фамилии, а — «товарищ курсант». Ребята ели меня глазами и души во мне не чаяли. Я блаженствовал.

Истекал май, до присяги оставались считанные дни. Рота все время проводила в учкорпусе, где курсанты штудировали уставы и зубрили текст присяги, и на плацу, где мы спешили обучить их строевым приемам, чтобы они не опозорили нас в торжественный день. Тот памятный случай произошел, когда я, как обычно, построил взвод в дальнем конце плаца неполным каре и, стоя внутри, демонстрировал очередной прием шагистики. Неожиданно раздался знакомый до боли в буквальном смысле этого слова голос. То был мой бывший замкомвзвода Александр Борисович Гусаков, который все никак не мог демобилизоваться. Его сопризывники давно разъехались по домам, и только этого сержанта задерживали в наказание за недавний проступок — он, пьяный, избил сразу двоих патрульных.

Фраза, которая прилетела ко мне в то утро из-за курсантских голов, воспроизведению здесь не подлежит. Я тут же скомандовал взводу разойтись, а сам двинулся на голос. Действительно, у бровки плаца стоял он — сержант третьего года службы, мой бывший командир, покачивался с пятки на носок и презрительно кривил нижнюю губу.

— Как ты с ними разговариваешь? — это литературное переложение его вопроса.

Я ответил своим вопросом:

— Товарищ сержант, зачем вы позорите меня перед моими подчиненными?

Надо сказать, в том была вольность — так обращаться к этому примату; будучи курсантами, мы о подобном и помыслить не могли. За меньшее он коротко бил выпрямленными пальцами в солнечное сплетение, затем подцеплял курсанта за ремень и подтягивал его бледное лицо к своему взбешенному. Теперь он тоже взбеленился, шагнул ко мне, но бить не стал, а только подтянул меня к себе за ремень и прохрипел:

— Обурел, салага! На говно пойдешь после отбоя.

Я сказал твердо и яростно:

— Не пойду! Можешь убивать.

В ту минуту мною руководило бесстрашие отчаяния, за нами следили курсанты, мой авторитет стоял на кону. Я ждал жестокого удара. Его не последовало. Гусаков сказал:

— Дурак ты. Они тебе через три месяца на шею сядут, ничего с ними не сможешь сделать. Если сейчас их в кулак не зажмешь, потом будет поздно. Я тебе добра желаю. Говорил же ротному — нельзя тебя оставлять, не справишься.

Он досадливо махнул рукой, словно хотел сказать: «Пропал взвод!», развернулся и зашагал прочь, движениями спины показывая, насколько ему все это уже безразлично.

Гусаков ошибся — мои курсанты вышли из подчинения не через три, а через два месяца. От их прежнего уважения, от влюбленных взглядов не осталось и следа. Они попросту перестали обращать на мои приказы внимание, слушать слушали, но выполнять не торопились. В считанные дни дисциплина во взводе расшаталась до того, что я уже не мог, ведя строй по Большой дороге, скомандовать «строевым», потому что знал — не выполнят, опозорят. Наряды по кухне превратились в настоящее мучение для меня. В караулах расшатавшаяся дисциплина грозила уже нешуточными бедами: мы охраняли боезапас развернутой танковой дивизии, и разгильдяйство здесь могло обернуться катастрофой. Я понимал, что дальше будет только хуже, и начинал с опаской ждать следующего дня. Проблема разрешилась бы, расскажи я обо всем своим дембелям. Конечно, по головке бы они меня не погладили, но порядок во взводе навели бы моментально. Однако сама мысль, что я должен пожаловаться, была мне ненавистна, и я продолжал мучиться в поисках выхода, до последнего рассчитывая обойтись собственными силами. Приближался кризис, я это чувствовал и боялся.