Армия

О дедовщине в наших Вооруженных Силах за последнее время не написал только ленивый. То есть я. Но подняться с дивана меня побудил не всеобщий ажиотаж и не писательский зуд. Я решился прибавить свое мнение к общему разноголосью прожектов, лишь когда количество благоглупостей, доносящихся с экрана телевизора, из репродуктора и с газетных полос, стало приближаться к черте, за которой следует принятие решений. Судя по тому, что успели наговорить, — роковых. Не примите меня за наивного чудака: разумеется, я не надеюсь своей статьей изменить ход событий (как мне представляется, заранее спланированных), но как-то невмоготу уже стало выслушивать людей, слабо представляющих тему обсуждения.

Вот скажите, придет вам в голову ввязаться в спор между, к примеру, физиками по вопросу какой-нибудь там черной дыры — так ли она черна, когда вы сами ни к физике, ни к дырам никакого отношения не имеете? Или захочется ли вам порассуждать с пафосом знатока об исследованиях головного мозга, при этом опираясь лишь на отрывочные воспоминания школьного курса биологии? Ответ понятен, но беда в том, что вопросы не риторические. Видите ли, есть в нашей жизни две сферы, ничуть не менее специфичные, чем космос или медицина, о которых, тем не менее, судят все, — это сельское хозяйство и армия. Правда, на вторую тему забойщиками в теле- и радиоразговорах выступают как бы специалисты: офицеры, обычно отставники, но бывает, и кадровые. Однако я вспоминаю множество личных встреч с собратьями этих ораторов, и все, что говорят они, уже не кажется мне удивительным.

Скажем, командир авторемонтной роты, незабвенный капитан Федорченко, под началом которого я служил в качестве моториста. Кстати, рота эта была весьма серьезная — входила в состав рембата бронетанковых войск и ремонтировала автомобили целой дивизии. Вышеименованный командир в свое время окончил военное автомобильное училище и назывался «капитан-инженер», то есть был сугубый специалист по этой части. А если я вам скажу, что этот специалист не знал, что такое компрессия, вы поверите? Вот никто не верит, между тем это чистейшая правда. Впрочем, возможно, не всякий, кто соберется прочесть эти строки, разбирается в технике, так что требуется пояснение. Представьте себе выпускника филфака, который не умеет ни читать, ни писать.

Однажды ротный приказал мне срочно отремонтировать двигатель комбатовского «уазика», там требовалось заменить поршневую. Работа предстояла ударная — наутро комбат должен был выехать в дивизию. Я постучался в кабинет ротного сказать, что выданные мне поршни не подойдут — они «номинальные», тогда как у командирской машины гильзы стояли ремонтные. Капитан меня не понял. Я был готов к этому, не первый день с ним служил, и поэтому спокойно объяснил, что новые поршни меньшего диаметра.

— Ну и что? — повысил голос ротный. — Они же в гильзу войдут!

— Так компрессии не будет. — Теперь я растерялся, еще не веря, что все так плохо.

— Да шут (другое было слово) с ней, с компрессией, командиру только до штаба доехать. Ночь впереди, к утру готово!

Я ответил «Есть!» и пошел выполнять. Потому что к тому времени я был уже старослужащим и, следовательно, изучил два главных закона армейской жизни. О первом из них речь впереди, а второй звучит так: никогда не пререкайся с командиром, он всегда прав. Даже если командир прикажет тебе готовиться к полету на Луну, отправляйся в казарму и начинай готовиться, то есть чисти сапоги и подшивай свежий подворотничок. Возражать — по меньшей мере бессмысленно: во-первых, он, чтобы сохранить лицо, все равно загонит тебя если не на Луну, то куда-нибудь, докуда хватит его сил, а во-вторых, ты станешь его врагом сразу и на всю оставшуюся службу, ибо для командира любого уровня самое страшное — возражающий подчиненный. Не стоит и говорить, что утром машина не завелась и комбат вынужден был отправиться в штаб на грузовике.

Я вспомнил здесь этот маленький эпизод, один из бесконечно длинного ряда, чтобы представить вам беглый набросок современного российского офицера (правда, описанное событие произошло еще в Советской Армии, но нет никаких сомнений, что оно характерно и для нынешней).

Однако вернемся к разговорам о дедовщине. Специалистами в них выступают, как правило, офицеры, что делает их доводы в глазах не служившей аудитории весомыми — если не двигатели или торпеды, то армейскую жизнь-то они знают. Здесь и кроется коварная обманка: в действительности — не знают. Потому что армия — это не только штаб и ДОС (дома офицерского состава), но прежде всего — казарма. Солдатская (и матросская, конечно) среда — это уникальный мир, не имеющий в гражданской жизни никаких даже относительных аналогов. Этот мир живет по своим законам, подчас совершенно не коррелирующим с психологическими и этическими нормами гражданского общества. Чтобы судить об армейских проблемах, эти законы надо знать. Для чего необходимо побывать солдатом или матросом, отслужить срочную от звонка до звонка, от салаги до деда. Не обладающий этим опытом не имеет права рассуждать о такой сложнейшей с психологической точки зрения проблеме, как солдатская дедовщина.

Начать я хотел бы с двух аспектов, о которых почему-то ничего не говорят, тогда как на них основывается уникальность военного социума. Первый коренной аспект состоит в том, что солдатская среда нашей армии — это среда дет­ская.

Тут мне потребуется длинное отступление, не обессудьте, без этого никак не обойтись.

Процесс познания мира представлен четырьмя этапами на пути развития индивидуума (систематик много, я предлагаю воспользоваться этой), которые — этапы — не заменяют друг друга, а суммируются.

Первый — накопление личного опыта. Звереныш, волчонок, например, выполз впервые из логова и, пока раззява-мамаша таращилась на ворон, забрался на валежину, навернулся с нее и больно ударился головенкой о камень. Можете быть уверены — в следующий раз он обойдет эту валежину стороной. Грудной ребенок подполз к краю дивана, где его только что переодевали, и, пока мамаша болтала по телефону, спланировал оттуда на пол. В другой раз, подполз­ши к краю и почувствовав за ним пустоту, малыш дальше не сунется (конечно, только в том случае, если первое падение доставило ему боль и в памяти отложилась отрицательная эмоция, связанная с краем дивана).

Второй — накопление чужого опыта, проще говоря, подражание. Все птенцы учатся махать крыльями, подражая взрослым птицам, детеныши шимпанзе передразнивают родителей, пытаясь камнем разбить орех, медвежата лезут вслед за медведицей в воду и стараются так же, как она, зацепить лапой рыбину. Человек познает мир через подражание на протяжении всей своей жизни.

Третий этап, добавляющийся к первым двум, свойствен только человеку — это анализ личного опыта. Предположим, я участвовал в некой социальной комбинации и потерпел болезненную неудачу. Теперь мне важно проанализировать случившееся, чтобы понять, где вмешались сторонние обстоятельства или участники, а где был не прав я сам, чтобы в другой раз учесть свои ошибки.

Четвертый — анализ чужого опыта. Однажды начинаешь осознавать, что просто копировать поведение того, кто побывал в твоей ситуации до тебя, не всегда продуктивно. Кажется, и обстоятельства схожие, и делаешь ты все, как он, но результат несколько иной. Необходимо понять, каким образом адаптировать чужой опыт к своему случаю, для чего потребуется оценить массу факторов и, прежде всего, индивидуальные особенности свои и своего предшественника.

Проявление у ребенка следов третьего этапа познания указывает на то, что это уже не ребенок, а взрослый, самостоятельно мыслящий человек. Действительно, никакой ребенок не в состоянии оценить свою роль в пережитой им жизненной коллизии: в большинстве случаев ребенок будет прав, а не правы все вокруг. Для обычных детей нормально завышать самооценку и не признавать свою неправоту. У инфантильности (речь как раз о ней) есть несколько характерных признаков, на первом месте и стоит названная неспособность адекватно оценить свою роль в ситуации. Кроме того — боязнь ответственности (ребенок скажет: «Это сделал не я!»; важно понимать различие первого и второго пунктов: там ребенок был искренен в своей тотальной правоте, здесь он знает, кто набедокурил, и стремится избежать ответственности, чаще всего — переложить ее на другого). Следующий признак инфантильности — неспособность к долгой рутинной работе, то есть никакой нормальный ребенок не может сколько-нибудь продолжительное время выполнять неинтересную для него работу (детский мир — это прежде всего игровая стихия, но во что бы дети ни играли, они всегда будут копировать мир взрослых, в этом проявляется второй тип познания — подражание). Наконец еще один признак — стремление к быстрому и, что важно, легко достижимому результату (обычный ребенок всегда откажется от долгого и трудного пути к достижению высокого качества в пользу суррогата, который можно получить почти сразу и почти без усилий). Должно быть, не стоит говорить о том, что все перечисленное нередко можно наблюдать у людей далеко не детского возраста. Да, инфантильность, психологич­е­ская незрелость людей, по возрасту взрослых, а по сути оставшихся детьми, существует и приобретает все больше и больше очертаний социальной проблемы. Но это предмет отдельного обсуждения и к нашему разговору отношения не имеет.