Страница 163 из 165
В следующий понедельник Юхэю предстоит провожать его на пристани в Иокогаме. Там, в Америке, Киёхара, наверное, будет с прежним жаром продолжать свою деятельность публициста Мысленно представляя себе его жизнь на чужбине, Юхэй испытывал нестерпимую жалость к своему старому другу. Когда же он наконец успокоится и станет просто стариком, счастливым и умиротворенным?
Киёхара, слегка разрумянившись от выпитого вина, пристально смотрел на усыпанное белыми цветами дерево сливы, растущее возле самой веранды. Казалось, он хочет надолго запечатлеть в сердце аромат и краски Японии, которую ему предстояло вскоре покинуть.
В феврале — шестьдесят три тысячи человек. В марте — девяносто тысяч. В апреле — пятьдесят восемь... Военнопленные японцы партия за партией возвращались из Сибири на родину, а Такэо Уруки все не было. Зато Иоко посчастливилось узнать, что он жив. В конце апреля неожиданно пришло письмо из города Кудзикино в префектуре Кагосима от незнакомого Иоко человека по имени Ясуо Иосимацу. Это письмо впервые принесло Иоко вести о муже.
«...Я попал в число репатриируемых в первую очередь, из-за болезни. Когда мы покидали лагерь под Иркутском, Уруки-кун попросил меня передать вам письмо, но мне пришлось его уничтожить, так как обыск был очень строгий. К счастью, я запомнил ваш адрес. Спешу известить вас хотя бы о том, что Уруки-кун жив и здоров. Подробности о его жизни, к сожалению, мне неизвестны; кажется, он работает на погрузке железнодорожных вагонов — грузит лес, уголь, кирпич. Сообщаю вам об этом, так как обещал ему по прибытии на родину разыскать вас...»
Письмо было написано сдержанно, сухо и не давало никакой пищи для воображения, а между тем Иоко хотелось узнать так много о жизни Уруки! Раз он работает, значит, во' всяком случае, здоров. Иоко даже рассердилась на незнакомого автора письма — почему он не написал хотя бы немного подробнее!
Но как бы то ни было, в ее тревожном одиноком существовании появилась теперь нравственная опора. Итак, она не вдова! Жить становилось с каждым днем все труднее и труднее, и Иоко невольно охватывал страх при мысли о надвигающейся нищете. Но теперь она знала, что главное — выжить; если она будет жива, дни счастья безусловно еще вернутся. Участок земли под развалинами больницы перешел в чужие руки летом прошлого года, рояль, принадлежавший покойной Юмико, тоже недавно продали. Но цены на продукты все продолжали расти, и вырученных денег никак не могло хватить надолго.
Надо работать... Эта мысль неотступно преследовала Иоко, и в то же время она никак не могла решиться поступить на работу, не зная, как быть с маленьким сыном. Но даже если бы она наконец решилась, найти работу в Токио было почти невозможно. Ни одна семья не могла прожить на заработок основного кормильца; жены, сыновья,-дочери — все, кто способен был трудиться,— выходили на улицу в поисках заработка. Работу искали самые различные люди, даже дети. Студенты играли на скрипке в кабаре, девушки-студентки нанимались официантками в кафе, партнершами для танцев в дансингах. По всей Японии люди, измученные войной, страдали теперь, в довершение всех бед, от безысходной нужды. Самым простым и в то же время самым выгодным источником дохода являлись улицы веселых кварталов. Восстановление разрушенного города началось с возрождения веселых кварталов. Улицы здесь кишмя кишели нищими женщинами из самых различных классов общества; чтобы спастись от голодной смерти, они целились на кошельки мужчин, разбогатевших на военных поставках и на темных сделках на черном рынке. Квартал веселья был, в сущности, кварталом вопиющего горя. Вдовы убитых солдат, женщины, потерявшие семью во время бомбежки, девушки из разоренных семей... Разряженные в пестрые наряды, эти женщины олицетворяли собой бедствие, переживаемое народом оккупированной страны.
Иоко уже не могла относиться к этому, как к чему-то, что ее не касается. Если жизнь еще сильнее зажмет ее в своих беспощадных тисках, ей тоже придется в недалеком будущем искать какую-нибудь работу, чтобы прокормить себя, мать и ребенка.
Стояли теплые дни, дул ветер, вздымая песчаную пыль. В уцелевшем от пожара саду расцвели азалии, распустилась магнолия. С веранды виднелись высокие шесты, украшенные бумажными карпами, торчавшие там и сям на крышах бараков, выстроенных вдоль.улиц района Эмагахара и неровными уступами сбегавших вниз до Тогоси. Красные и черные бумажные рыбы, надутые свежим майским ветерком, и разноцветные ленты плясали в воздухе.
При виде этих рыб госпожа Сакико сказала таким тоном, словно вспоминала о чем-то бесконечно далеком: — Праздник мальчиков... Ведь это годовщина со дня смерти Тайскэ. Ступай сходи на могилу.
Охваченная противоречивыми чувствами, Иоко не сразу нашлась что ответить. Прошло уже пять лет со дня смерти Тайскэ. Но не столько эти годы и месяцы, сколько что-то другое отделяло ее теперь от Тайскэ. Вторичное замужество, конец войны, рождение ребенка... Все эти события сделали ее совершенно другим человеком. Сейчас ее сердце поглощено только думами об Уруки, который вот-вот должен вернуться домой из Сибири. Тайскэ и все, что с ним связано, принадлежит далекому прошлому, в душе Иоко уже не осталось места для сожаления о нем. К тому же ее охватило сомнение — не будет ли посещение могилы Тайскэ своего рода неверностью по отношению к Уруки? В безрадостной действительности, которая ее окружала, единственной опорой, дававшей моральную силу, чтобы продолжать борьбу за существование, было сознание своей нравственной чистоты.
С третьего мая в Японии вступила в силу новая конституция. Говорили, что это событие будет отмечено торжественной церемонией на площади перед дворцом. Суверенная власть передается народу, три сферы власти разделяются, провозглашается отказ от войны, вечный мир... Иоко завернула в платок стопку пластинок, принадлежавших покойной Юмико. На деньги, которые она получит за эти пластинки, они сумеют прожить еще несколько дней. Однако пластинок тоже уже почти не осталось — хватит продать еще два-три раза, не больше. Надо спешно искать работу, пока еще осталось что продавать.
Впервые за долгое время Иоко надела европейский весенний костюм. Сколько лет назад были в моде эти фасоны? Во всяком случае, она должна выглядеть как можно красивее. Иоко решила, что продаст пластинки в магазине на проспекте Сиба, а потом, не заходя домой, пройдет по улице — посмотрит, не удастся ли найти какую-нибудь работу. Лучше всего было бы, конечно, устроиться фармацевтом в аптеку, но если придется работать весь день, с утра до вечера, ее это не устроит. Какую другую работу опа может найти, Иоко не представляла себе. Как бы то ни было, ей было ясно, что женщина, ищущая работу, должна выглядеть как можно лучше. Давно уже не приходилось ей употреблять косметики. И теперь ей стало грустно при мысли, что она белится и румянится не для мужа, а для того, чтобы скорее найти работу. Она почему-то не чувствовала той уверенности в себе, которая необходима женщине, покидающей спокойное положение жены, домашней хозяйки и вступающей в бурный водоворот жизни. Когда она служила в Военно-медицинской академии, она делала это не ради заработка. С новой силой она ощутила всю горечь нищеты.
Мальчик уже ходил. Он удивительно походил на Уруки чертами и общим выражением лица. Это был тихий, робкий ребенок,— возможно, трудная жизнь уже наложила отпечаток на это маленькое создание. Поручив тянувшегося к ней сынишку заботам бабушки, Иоко вышла на освещенную солнцем улицу. Она давно уже нигде не бывала, но ее не радовала эта прогулка.
Рабочий день подходил к концу, и на всех остановках толпился народ. На проспекте Сиба Иоко совершенно неожиданно повстречалась с Юхэем Аеидзава. Она как раз собиралась войти в музыкальный магазин, где торговали пластинками, когда из соседней книжной лавки показался Юхэй. Под мышкой он держал пачку книг, в руке — свою неизменную легкую трость. На нем был весенний полосатый костюм с аккуратно повязанным галстуком, тоже в полоску.