ЗАПАДНЯ

Так вот, на встречу Алексей не пришел.

Что-то неприятно ворохнулось у меня в груди, но я постарался успокоить, вернее, усыпить змею сомнения внутри себя. В самом деле, пару раз у нас с ним уже случались такие нестыковки – Леха был до крайности занятой человек, его планы могли поменяться в последний момент, а позвонить или даже отправить сообщение ему было недосуг. Почему-то мне тогда не пришло в голову ему перезвонить, да и важное дело у меня было в центре, так что я не придал тогда этому значения.

И лишь вечером, как обычно просматривая новости в сети, я узнал, что известный журналист, автор многих скандальных разоблачений Алексей Ершов покончил с собой в ночь с пятницы на субботу, повесившись в ванной, на бельевой веревке.

2.

Алексей Ершов – полноватый, общительный, жизнерадостный шатен, суетливый, расторопный и необыкновенно располагающий к себе с первого взгляда – всегда был моей полной противоположностью. Уж не знаю, почему мы с ним так сдружились еще в университете. Наверное, по известному космическому принципу, который гласит, что противоположности притягиваются.

Оба мы поступили на исторический. Но уже на втором курсе Алексей, которому изрядно наскучили все эти «периклы» да «платоны», сказал мне как-то: «Ну их к чертям, всех этих мертвецов в простынях! Они и без нас себя чувствуют распрекрасно. И что толку ковыряться в их могилах? Жизни хочу, Кира, жизни!»

Это его фраза про «жизнь» тогда мне запала в душу и стала своего рода «ярлычком» для обозначения этого человека в моей необъятной, как и у всякого историка, памяти. Для Леши жизнь была всем. Жизнь как броуновское движение частиц – хаотическая, бурная, наполненная общением, постоянными перемещениями в пространстве, тусовках.

Переведясь на журналистский, он почти совершенно пропал из моего поля зрения и я уж думал, что наши дороги никогда больше не пересекутся. Однако Ершов по какому-то странному капризу судьбы, время от времени возникал на моем пути. Видимо, я также плотно засел в его внутричерепном жестком диске, как и он – в моем.

В основном, он выплывал из необъятного житейского моря для того, чтобы проконсультироваться со мной по всякого рода историческим темам – иногда из любопытства, иногда и по работе. Как и большинство людей с явно выраженными экстравертными чертами характера, он никак не мог заставить себя сесть и самостоятельно изучить какой-то вопрос. С другой стороны, обладая живым умом, он всегда был жаден до знаний. Это вынуждало его общаться и с такими, казалось бы, совершенно противоположными ему людьми, как я – чтобы сходу, в одной беседе на часок-другой, узнать все, что его интересует, получить уже переработанные, осмысленные чужим умом, «готовые» знания. То ему вдруг позарез понадобилось узнать, почему погиб Древний Рим, то почему Россия приняла православие, а не католичество, навеки изолировав тем самым себя от мировой западной цивилизации, то вдруг стал пытать меня, существовала ли Атлантида на самом деле, как об этом пишет Платон. В общем, спектр его интересов был достаточно широк, так что даже мой энциклопедический склад ума не всегда мог его удовлетворить.

Но за редкими исключениями наших встреч с ним, я узнавал о его жизни из средств массовой информации, особенно светской хроники. Леша был заядлым тусовщиком, что, кстати, изрядно помогало ему в работе – именно там он находил пищу для своих громких дел, о которых, думаю, мне здесь излишне упоминать. Достаточно сказать, что его роман с одной «рублевской» женой едва не стоил ему головы, но принес ему такой успех, что сотрудничество ему предложили даже в администрации президента. Впрочем, об этом я узнал с его слов.

Писать ему по почте было, как правило, бесполезно, и эту затею я потом оставил, звонить – тем более. Когда надо, он находил меня сам, и каждый раз это было полной неожиданностью для меня. То он позвонил мне в середине лекции, так что пришлось срочно разгонять студентов – ему как всегда «архисрочно» понадобилось встретиться со мной, то пришлось выходить с ним на связь по скайпу прямо в купальных трусах на пляже. А теперь вот – и среди ночи.

Мне всегда казалось, что в глубине души ему не хватает того, что он потерял, уйдя с исторического. Какой-то фундаментальности, что ли, систематичности знаний, в его миросозерцании оставалось множество пробелов, «черных дыр», которые исподволь мучили его, требовали своего заполнения. Но жизнь диктовала свои законы. Жизнь, во всем ее многообразии красок – от политических скандалов до светских сплетен – затягивала его как паутина, из которой он так и не смог выбраться.

Надо сказать, что при каждой нашей встрече я пытался достучаться до него, сказать, что все это рано или поздно плохо кончится. Но он всякий раз отмахивался от меня, наверное, также как от своей чересчур заботливой мамаши и шутливо сравнивал меня с муравьем, который по уши закопался в земле. Сам он предпочитал быть стрекозой, бороздящей просторы воздушного океана и наслаждающейся «ветром, что бьет наотмашь и насквозь». Я смеялся и в очередной раз пересказывал ему басню Крылова (на самом деле, умного древнего грека Эзопа, но это дело не меняло), которую он знал и без меня. Но он лишь шутливо отмахивался: «Твой Крылов – это пошлый муравей, который из зависти к стрекозам придумал эту историю. Я напишу потом свою басню, где муравей окажется в дерьме, а «стрекозел» будет на коне». Я пожелал ему удачи в этом деле, но новой басни от него так и не дождался. И уже не дождусь никогда.

Как я уже сказал ранее, меня ничуть не удивило сообщение о смерти Лехи Ершова. Морально я давно был готов к тому, что рано или поздно это случится. Наверное, жены и друзья военнослужащих, полицейских или летчиков испытывают что-то подобное, не знаю.

Но что меня поразило по-настоящему, это не сам факт его смерти, всегда ходившего по «лезвию ножа» журналиста – скандалиста, а то, КАК она произошла. Быть может, если бы Леху нашли с пулей во лбу в каком-нибудь подъезде, задавленным автомобилем в глухом переулке или труп его обнаружили где-нибудь на свалке с проломленным черепом – это бы меня не так поразило. Мол, ну что тут поделаешь – долеталась «стрекоза»!

Но чтобы завзятый жизнелюб и гедонист Леха свел счеты с жизнью – вот это для меня было совершенно невероятным!

И газетные заголовки подтвердили тогда мое ощущение. Большинство более или менее вменяемых статей о нем так или иначе намекали, что смерть Ершова – это всего лишь грубо замаскированная форма убийства, другими словами, что не он повесился, а его «повесили» – те, кто был недоволен его разоблачениями. И вроде бы и следственные органы взяли как основную версию именно убийство на профессиональной почве…

Тогда мне не показалось это странным.

3.

На похоронах Леши собрался весь столичный бомонд. Мы – его старые университетские товарищи – сразу оказались на положении «бедных родственников». Известные журналисты, политики, бизнесмены, светские львицы…

Произносились речи – но все больше о политике. Я, как человек совершенно чуждый «реального» мира, во всяком случае, их не слушал.

Нам с Костей Синицыным, нашим общим товарищем по первокурсным ночным посиделкам, стоило большого труда протиснуться к его гробу.

Но и тут нас ожидало разочарование – в последний раз увидеть Леху нам и здесь не удалось – гроб оказался наглухо закрытым.

«Неужели ему так сильно перекорежило шею?» – помню, мелькнула у меня мысль. Но я ее отогнал, как навязчивую муху. Хотелось заставить думать себя только о возвышенном, о том, каким замечательным (и это – чистая правда) человеком он был. Но проклятая «муха» - противоестественное любопытство по поводу деталей его смерти – не давала мне покоя. Меня словно какая-то сила тянула к его гробу, хотелось стоять у него, ощупывать дорогой черный шелк обивки, хотелось открыть и посмотреть…