ЗАПАДНЯ

Внезапно благочинную полутишину, сопровождающую любые похороны, когда все окружающие стараются говорить полушепотом, словно боясь разбудить «заснувшего» покойника, нарушил, точнее, буквально разорвал в клочья дикий женский то ли визг, то ли вой – так, наверное, воет попавшее в капкан животное.

К гробу подлетела маленькая женщина в черном, из-под черного платка которой выбивались пряди седых волос. Нарушая все мыслимые и немыслимые правила приличия на такого рода «мероприятиях», тем более ВИП уровня, она рухнула на колени, судорожно обхватив крышку гроба, словно горячо любимое дитя, и заголосила как самая обыкновенная деревенская баба.

Толпа отхлынула от нее, как от прокаженной, но никто не остановил ее – это была его мать.

Мария Александровна – тихая интеллигентная женщина, всю жизнь прожившая в коммуналке, библиотекарь «исторички», души не чаяла в своем единственном сыне. Спасаясь от ее поистине безумной любви, Леша сбежал сначала в студенческое общежитие, потом на съемную квартиру, квартиры своих многочисленных пассий. Что только он не предпринимал, чтобы избавиться от надоедливой «мамани» – вплоть до частой смены сим-карт на телефоне. Может, и его преждевременную кончину следует рассматривать как последнюю, теперь уже удачную попытку, убежать от нее?

Несчастная женщина царапала дорогую обивку гроба своими тонкими морщинистыми пальцами, билась головой о крышку, из горла ее вырывались то ли рыки, то ли стоны. Пожалуй, она была здесь единственным человеком, чье горе выражалось по-настоящему.

Преодолевая никем не высказанное табу, я подошел к старой женщине и, тихонько взяв ее за плечи, постарался увести ее от гроба.

– Нет, нет, не-е-е-е-е-ет! – истерически кричала она. – Не надо! Не надо! Не-е-е-ет! Закрыли, заколотили, не дали даже увидеть родненького моего! Леша! Леша! Проснись! Ты живой, живо-о-о-о-ой! Пусти, пусти мен-я-я-я-я-я!

От ее диких истошных криков мне стало – и, уверен, всем остальным тоже – не то что не удобно, а жутко. Безумный взгляд, пена в уголках рта, черные тени под глазами, гримаса неутешного горя на лице.

Стоило мне взяться за дело, как все словно очнулись от какого-то ступора. Ко мне подбежали добровольные помощники – женщина вырывалась с поистине нечеловеческой силой, кто-то поднес воды, раскладной стул.

Присев и выпив воды, она стала спокойнее. Во всяком случае, рваться к гробу перестала. Я счел своим долгом остаться дежурить рядом с ней для предотвращения дальнейших попыток.

– Какая дикость! – краем уха различил я из общего гомона чей-то женский голос. – Родной матери даже не позволили по-настоящему попрощаться с единственным сыном! Заколотили гроб, словно «груз 200»!

– Не говори чепухи, дорогая! – ответил мужской голос. – Если бы ты знала, в каком виде его обнаружили… – и дальше голос перешел на шепот.

Я обернулся и увидел пару в черном. Кругловатый и лысоватый важный мужчина в дорогом костюме тут же замолчал и отвернулся.

После похорон всех пригласили в ресторан, на поминальную трапезу, которую организовали коллеги Алексея. Здесь матери уже не было и чинное застолье нарушить было уже некому.

Собравшиеся разбились на множество кружков и «тусовок» и о чем-то тихо шушукались, каждый о своем.

Мы с ребятами немного подвыпили, но говорить не хотелось.

Внезапно кто-то тронул меня за локоть. Я обернулся и увидел плотно сбитого, мускулистого мужчину «в штатском». Черный костюм явно был ему тесен, мешая его широким, «прокачанным» плечам развернуться во всю ширь, неестественно сковывая его движения.

– Кирилл Андреевич, если не ошибаюсь?

– Да, я…

– Вам удобно будет сейчас со мной поговорить, буквально пару минут, не больше.

– А в чем дело?

– Дело в том, что Вы были одним из тех, с кем за пару дней до смерти общался гражданин Ершов.

– Вы из полиции?

– Да, моя фамилия Николаев, но вообще хотел бы обойтись без формальностей, по крайней мере, здесь, – как и все, он говорил полушепотом. – Вот моя визитка – это приглашение побеседовать завтра…

Я не дослушал его и перебил. В самом деле, мне и без того было весьма неуютно находиться здесь, как и на кладбище, среди совершенно чужих и чуждых мне людей, так что я рад был ухватиться за эту возможность и по-настоящему пообщаться о покойном, пусть даже и с полицейским. Тем более, что это позволило бы мне получить ответы на волнующие меня вопросы.

– Давайте лучше сегодня, сейчас, мне все равно, по правде говоря, нечем заняться.

– Понимаю, – кивнул он, и его цепкие, холодные, неприятные глаза как-то потеплели. – Давайте присядем тогда вот за тот столик, в углу, чтобы не привлекать излишнего внимания.

4.

– Не буду от вас скрывать, Кирилл Андреевич, мы вскрыли электронный ящик покойного, как и его мобильный телефон. Мы в курсе того, с кем и о чем общался Ершов… Алексей. Сами понимаете, дело щекотливое, «сверху» давят побыстрее раскрыть его, чтобы не было резонанса. Замешаны влиятельные лица.

– В Кремле?

– И там тоже, – уклончиво и как-то торопливо сказал Николаев – лицо его я до сих пор не могу припомнить, настолько оно было не запоминающимся, слишком «обычным», что и поныне наводит меня на мысль, что он был не из полиции, а из более важных «органов». Тогда я даже не попросил предъявить его удостоверение, хотя имел на это право, а теперь жалею.

– Ну, ближе к делу, – также торопливо проговорил он. – Вам ничего не показалось странным в последнее время в поведении Алексея?

– Показалось, – согласился я и изложил ему наш последний разговор с покойным.

Глаза Николаева как-то странно блеснули, взгляд стал острее, жестче, неприятнее.

– Значит, ночной звонок, просьба о встрече, рисунок, «источник»… – задумчиво проговорил он, не сводя с меня гипнотизирующего холодного взгляда бесцветных глаз – ледышек.

– Ну, если Вы вскрыли его почту, то, наверное, рисунок Вы видели сами.

– Да, да, конечно… – задумчиво проговорил он. – Хотя содержание Вашего телефонного разговора для меня большая находка. Это дает нам кое-какие нити…

– Еще бы! Ведь он звонил с чужого телефона! – не смог сдержать сарказма я. Но тут же осекся – не стоило провоцировать конфликт с единственным человеком, который мог бы пролить свет на тайну смерти Леши. – Вы что-нибудь знаете об «источнике», о деле, которое он вел?

– Кое-что знаю, но это – конфиденциальная информация.

– Хорошо, а что тогда не «конфиденциально», если гроб с телом Леши заколочен и не то что нам, его друзьям, а даже родной матери не дали по-человечески попрощаться с покойным! – опять против своей воли вспылил я.

Я сказал это необдуманно, в порыве чувств, и, вероятно, мог ожидать лишь сухого, жесткого ответа, но совершенно неожиданно глаза – иголочки «следака» как-то странно забегали, по его рукам прошла какая-то дрожь.

– Уверяю Вас, Кирилл Андреевич, что то, что Вам кажется несправедливым – в высшей степени гуманное решение. Ни Вы, ни тем более мать погибшего, не захотели бы видеть этого…

– А Вы – видели? – стараясь не терять из рук инициативы, продолжил наступление я.

– Да, видел! И это, надо сказать, на редкость ужасное зрелище, даже в Чечне я с таким не сталкивался… Но это тоже – конфиденциальная информация.

– В таком случае, больше я Вам ничем не могу помочь, – пошел ва-банк я и сделал попытку встать, давая понять, что разговор окончен. Либо он скажет хоть что-то, либо закроется окончательно.