Страница 5 из 71
«И, надеюсь, в последний! - мрачно подумал он. – Больше я в эту дыру – ни-ни! Холодно, мокро, да еще этот портрет идиотский… Спалить бы его к чертовой матери!»
– …Эй, ты, закурить не найдется? – вдруг услышал Расторгуев чей-то грубоватый и резкий, каркающий голос, который моментально вывел его из полусонного состояния. Он поднял голову и зажмурился – яркий свет станционных фонарей больно резанул глаза –, и увидел, что рядом со скамейкой стоят трое весьма на вид не трезвых молодых человека. Ни на то, в чем они были одеты, ни на их лица он не обратил внимания: он видел все в какой-то дымке, веки упрямо норовили закрыться, в голове шумело… Он помнил одно – их глаза ярко блестели при свете фонарей на абсолютно пустой безлюдной станции, прям как блики на очках Ганина, тогда, в доме, лица были также белы, как его лицо, а голос говорившего не предвещал ничего хорошего…
– Пожалуйста… – деланно равнодушно сказал Расторгуев, вынимая из кармана плаща смятую пачку.
– Тут только две, а нас трое! – нагловато каркнул тот же тип.
– Слушайте, ребята, а я-то тут причем! – возмутился Расторгуев, вставая со скамейки – он уже начал потихоньку трезветь. – Идите и покупайте себе!
Но тут же получил сильнейший удар в челюсть. Расторгуева отбросило, как мягкую игрушку, на спинку скамейки, перед глазами взорвались десятки оранжево-красных кругов, а в этих кругах… Опять проклятое издевательски-смеющееся солнцеобразное лицо!
– А, черт! – только и смог выдавил он. Во рту ощущался противный солоноватый привкус крови.
– Мочи, мочи его, мочи! – громко проорали два грубых и каких-то особенно омерзительных голоса: один из них первый, каркающий, а другой визгливый, словно у кошки, которой наступили на хвост. И дальше последовал поток самой отвратительной площадной ругани.
Расторгуев потерял счет ударам: за челюстью последовал правый глаз, потом скула, нос, зубы, почки, солнечное сплетение… Он не успевал уклониться ни от одного из них. Удары были четкие, выверенные, прицельные, словно его бил какой-то профессиональный боксер, и причем не живого человека, а тренировочную грушу. Кровь хлестала струей и из носа, и изо рта, из разбитых губ, а в глазах то и дело взрывались какие-то разноцветные шары, как на небе, когда пускают фейерверк. Сначала Расторгуев чувствовал острую боль, но потом притупилась и она; осталось только ощущение механического содрогания всего тела и его отдельных частей под действием внешней силы, которая постоянно отбрасывала его, не давая упасть на асфальт, обратно на жесткую спинку скамейки. Наконец, Расторгуев все же свалился мешком прямо на исплеванный и изгаженный окурками перрон, и тогда его стали избивать уже ногами: по животу, груди, рукам…
Когда Расторгуеву показалось, что этому аду не будет конца, все прекратилось также внезапно, как и началось. Просто его перестали бить. И все. Воцарилась тишина. Мертвая… тишина.
Расторгуев с трудом раскрыл слипшиеся от крови ресницы. Оба глаза заплыли так, что ему почти ничего не было видно, да и те узкие щели обзора, что он имел, мало что давали: все плыло перед глазами, тонуло в каком-то белесом тумане, силуэты предметов двоились, троились…
Расторгуев попытался встать, но ему удалось это сделать только с третьей попытки. Ноги и руки не слушались, были как ватные, каждая клеточка тела нестерпимо вопила от боли, подступала к горлу тошнота… Но он не сдавался. Превозмогая силу инерции, Расторгуеву сначала удалось дотянуться дрожащими руками до деревянных ручек скамейки, немножко подтянутся, опереться, встать на четвереньки, потом, не отпуская рук, морщась от боли и сплевывая кровавую вязкую слюну, встать на ноги… и тут же бухнуться на мокрое от крови сиденье, блаженно привалившись к спинке!
«У-у-ф… сейчас… вроде… получше…»
Кто были эти молодчики, откуда они тут взялись, куда исчезли, зачем они нападали – эти вопросы совершенно не беспокоили едва живого Расторгуева. Он знал только одно – ему очень и очень больно, ему хочется прилечь и заснуть, но при этом он интуитивно чувствовал, что прилечь здесь нельзя – ему нужна помощь, медицинская помощь, ему нужна кровать, перевязка…
«Электричка! – яркая вспышка ослепила утопавшее в сумерках сознание Расторгуева. – Электричка!»
И в самом деле, он услышал отдаленный шум приближающегося электропоезда, прорезавший ночную тишь этой Богом забытой пустынной станции. Расторгуев почти ничего не видел вокруг, но звук поезда слышал ясно. И еще… Он отчетливо осознавал, что ему ИМЕННО ТУДА и надо! Только там его спасение… Только там…
Расторгуев сделал еще одно титаническое усилие и оторвал свое избитое как груша, полумертвое, истекающее кровью тело, и, шатаясь, побрел к краю перрона. Яркий свет фонарей электровоза ударил в его с трудом открывшиеся щелки опухших, синих с красными кровоподтеками мешков, которые только с довольно большой долей условности можно было назвать глазами, и раздался пронзительный визг предупреждающего гудка. Расторгуев улыбнулся, обнажив зияющие бреши в розовых от крови зубах, и приветливо помахал локомотиву руками. Яркая вспышка центрального фонаря, расположенного сверху, над кабиной машиниста, на миг ослепила Расторгуева и в этот момент круглый фонарь каким-то непостижимым образом превратился в солнцевидное лицо из портрета, которое он увидел также ясно и отчетливо, как тогда, на этом проклятом чердаке. А потом… Пронзительный визг, вырвавшийся из ее искаженного гримасой гнева рта, пылающие ненавистью фиалковые глаза с кроваво-красными искрами, хищный оскал белоснежных зубов… и… сильный удар прямо между лопаток…
…Когда машинист изо всех сил отжал тормозный стоп-кран, было уже поздно: колеса товарного электропоезда пронзительно заскрипели, но странный молодой человек в изорванном плаще и без одного ботинка, как мягкая кукла, как мешок с тряпками, упал прямо на железнодорожные пути задолго до того, как локомотив окончательно остановился.
Машинист дрожащими руками перекрестился, достал из кармана грязный носовой платок, вытер холодный пот со лба и прошептал: «Мать честная! Вот те РАЗ! Допился, алкаш… Надо же!» А потом нажал кнопку переговорного устройства на приборной панели и, гулко кашлянув, вызвал диспетчера.
…А Ганин, между тем, благополучно добрался до своего дома и, не включая свет и не раздеваясь, буквально рухнул на нерасстеленную кровать. В голове шумело от выпитого, в душе – какая-то пустота, даже тревога за Пашку куда-то пропала. Было как-то безразлично, как-то… В общем, точно определить это чувство он все равно не смог. Ясно было одно, он смертельно устал и ему хотелось спать. Ганин, не вставая, одними движениями ног, скинул на пол ботинки и положил очки на пол у кровати. Перед закрытыми глазами хаотически носились какие-то яркие пятна, огни… Где-то далеко взвизгнула электричка. «Ну вот, Паша теперь уехал… Ну и слава Богу!» – сквозь сон подумал Ганин, а перед его глазами вдруг совершенно неожиданно возникло солнцевидное лицо с портрета, кокетливо состроило ему глазки и так радостно, но беззвучно, засмеялось, что Ганин не мог не улыбнуться ему в ответ, перед тем как окончательно не провалился во тьму беспамятства.