Страница 30 из 71
Но ответом ему был звонок мобильного телефона. Ганин механически ответил и услышал звонкий радостный мелодичный голосок Снежаны…
...Ярко-красный «опель» Снежаны мягко подкатил к семиметровому забору, за которым не видно было совершенно ничего, с мощными, обитыми железными листами, воротами. Сигналить не потребовалось – ворота при ее появлении открылись сами – и она медленно въехала на территорию бывшей усадьбы князей Барятинских. К ней тут же подбежали два охранника в «хаки» и, открыв дверцы машины, помогли выйти. А чуть поодаль уже стоял сияющий как новенький пятак Ганин. Один из охранников отправился закрывать ворота, а другой сел в машину Снежаны, чтобы отбуксировать ее на стоянку. Краснеющий как школьник Ганин быстро подошел к Снежане и, галантно поцеловав ей ручку, сказал:
– Ты не проголодалась случайно? Я предлагаю начать с обеда.
Конечно, Снежана была не против.
Обед был превосходен. Столик на двоих накрыли внутри небольшой и уютной деревянной беседки белого цвета, прямо у искусственного озера с живыми утками и лебедями. Ганин отпустил прислугу и ухаживал за дамой один – то подливал шампанского из ведерка со льдом, то накладывал блюда – благо, они были уже нарезаны. Снежана облокотилась на подбитую плюшем спинку скамейки и блаженствовала – она обожала, когда за ней ухаживают мужчины, тем более что в таком месте она отродясь не была. Роскошный особняк XVIII века нежно голубого цвета перед глазами, аккуратно постриженные лужайки, утопающие в цветах клумбы, искусственные пруды, правильно разбитые аллеи, дорожки, посыпанные мраморной крошкой… Требовалось всего небольшое усилие воображения, чтобы представить себя в длинном платье на кринолине, в пышном, усыпанном ароматной пудрой парике, сидящей за столом, за которым тебе прислуживают лакеи, в длинных алого цвета ливреях, также в париках и в белых тонких перчатках, а где-то совсем рядом стоит роскошная позолоченная карета, запряженная четверкой вороных коней, на козлах которой сидит важный кучер, в такой же ливрее и парике, что и лакеи…
Снежана вовсю отдалась так ненавязчиво окутавшей ее сознание фантазии, что совершенно забыла про все на свете – и про задание, и про Константина Михайловича, и про таинственные происшествия, и даже про Ганина… Майское солнце жарило вовсю, было душно, но от пруда с птицами веяло приятной прохладой. Жара в сочетании с прохладой вызывало чувство сладостной истомы, говорить не хотелось. Снежана съела совсем немного, зато шампанского явно перебрала. Оно было ледяное, терпкое, и сразу же ударило в голову. Ганин сначала суетился возле стола, как завзятая домохозяйка, то потом сел и стал наворачивать за двоих (если не за троих), при этом не переставая что-то говорить, но Снежана не воспринимала, ЧТО он говорил. В ее глазах все поплыло. Она разомлела.
Поместье, располагавшееся всего метрах в двухстах от беседки, стало покрываться какой-то призрачной дымкой, какая бывает в очень сильную жару, когда воздух нагревается так, что начинает видимым образом колебаться перед глазами. Снежана лениво рассматривала дворец, совершенно не слушая Ганина: сначала портик, потом широкие распахнутые окна первого этажа, потом второго…
Вдруг внимание Снежаны привлекло шестое окно справа, на третьем этаже. Оно, в отличие от других, было закрыто, но Снежана отчетливо увидела, как за стеклом мелькнул какой-то женский силуэт. Детально рассмотреть его Снежана не могла – слишком далеко она находилась –, но отчетливо увидела, что женщина была красива, стройна, что волосы у нее были светлые и что она приветливо улыбалась. Женщина посмотрела прямо на Снежану и помахала рукой, а потом сделала приглашающий жест – мол, заходи, не стесняйся! – и Снежана махнула ей в ответ.
– …Снеж, а, Снеж? Снежа! – Снежана вдруг почувствовала как чьи-то пальцы теребят ее за щечку и что-то холодное прикасается к ней. Она удивленно открыла глаза и увидела встревоженное лицо Ганина. Он держал в руках кусочки таявшего льда из ведерка с шампанским. – Что с тобой? Ты не заснула случайно? Или у тебя тепловой удар?
– Ой, Леш, да… что-то разморило… Наверное, просто перепила шампанского… Слушай, такого вкусного шампанского еще ни разу в жизни не пила! Леш, ты вроде сказал, что Никитский куда-то срочно уехал, а жена его здесь осталась, да?
– Да нет… - голос Ганина слегка дрогнул. – Она… она… ну… она тоже с детьми уехала… с ним… Я тут один вообще-то, ну, если не считать прислугу и охрану…
– Странно…
– Что – странно?
– Да нет, ничего… Мне просто подумалось, что в доме осталась хозяйка, вот и все… Ладно, Леш, я думаю, нам обоим надо немного освежиться – как насчет искупаться в-о-о-о-от в этом самом пруду, а? Ты не проверял, там глубоко? Дно хорошее?
Ганин сразу повеселел. Он и сам уже об этом подумал.
– Да, Снеж, там можно купаться – мне дворецкий сказал. Слушай, но у тебя же нет купальника…
– Я думаю, купальник бесследно исчезнувшей хозяйки мне как раз будет впору! – рассмеялась Снежана. – У меня такое ощущение, что она на меня нисколечко не обидится! – и хлопнула ладошками по ногам.
Ганин как-то странно взглянул на Снежану, но промолчал.
Молодые люди отправились в дом и довольно быстро нашли комнату жены Никитского. Снежана так и ахнула от восторга и где-то в глубине души ее кольнула иголочка женской зависти. Комната жены Никитского была размером в три ее с мамой двухкомнатные квартиры без стен, если не больше. Правда, в ней не было ни картин, ни статуй, как по всему дворцу, видимо, хозяйка была не любительницей такого рода украшений, зато во всем остальном комната утопала в роскоши.
Однако как они не искали, обнаружить в этой комнате залежи одежды им не удавалось, пока Снежана не додумалась открыть незапертую дверцу второй комнаты. Самое интересное, что мебель в этой смежной со спальней и такой же, если не больше, по размеру комнаты в основном состояла из шкафов-купе, наполненных самой разнообразной одеждой. Чего тут только не было! Платья, шубки, юбки, нижнее белье, брюки, шорты, шляпки, туфли… Сотни и сотни самых разнообразных вещей и вещиц – и все – надушенное ароматными благовониями, видимо, сохранявшими одежду от моли. Глаза у Снежаны загорелись и она опять позабыла все на свете, только и делая, что перебирая десятками модели, примеривая их на глазок у зеркала и весело смеясь. Затем она заставила Ганина отвернуться и битый час примеряла то один наряд на себя, то другой. «Ну, как, Леш, тебе это?», «А это?», «Ну просто прелесть!», «Знаешь, мне кажется от этой шляпки у меня лицо какое-то круглое получается, нет?», «Ну в этом купальнике я точно на пляже не появлюсь – умру со стыда!», «А вот это вроде бы ничего… Ну, Леш, ну посмотри же!», «Ты ж сказала отвернуться?», «Ну отвернуться, а сейчас повернуться! Я для кого тут выбираю, а? Для Пушкина что ли? Или кто тут был хозяином сто лет назад? Ха-ха-ха», «Нет, ну это вообще прелесть! Слушай, Леш, ну зачем, спрашивается, одной бабе столько тряпок, а? Ну скажи мне пожалуйста! Ой… ну это вообще… Ну-ка помоги-ка мне застегнуть… Вот так, так… Супер! Нет ну… Блин, ну что ж она худая такая, а? Неужели я так растолстела за зиму… Леш? Леш! Ну куда же ты?!»
В конце концов, терпение Ганина лопнуло, и пока Снежана возилась с очередным платьицем, он просто дал деру. «Если я уйду в сад, ей, наверное, надоест примеривать, и она выберет, наконец, что-то одно», – резонно рассудил Ганин. Он с детства ненавидел магазины, особенно одежды и обуви, в которые его с детства таскала мама, от душного запаха духов, от пестрых цветов, от обилия марок и фасонов у него всегда болела голова. А тут переодеваниям Снежаны не было видно ни конца, ни края.