Страница 26 из 71
Прекрасные серебристые одежды в одно мгновение растаяли, словно снежинка на теплой коже, и он оказался абсолютно обнаженным. Фигура с кинжалом подошла к нему со стороны головы, а поющие встали по обе стороны жертвенника и продолжали петь, держа горящие свечи в руках и плавно раскачиваясь при этом в такт гимну. Гимн ускорялся все больше, становился все более ритмичным, все более чувственным.
Затем он увидел, как третий взмахнул кинжалом, держа его обоими руками. Резкое движение – и кинжал вонзился прямо в сердце Ганина, но он не почувствовал боли, наоборот, острое, опьяняющее наслаждение пронзило его. Ганин чуть приподнял голову и увидел, что все его тело стало абсолютно прозрачным, как стекло, а внутри своей груди он увидел судорожно сжимающееся сердце, которое теперь стало светиться ярко-серебристым призрачным светом, таким же, каким лезвие кинжала в руке Повелителя Лучей.
– Сердце очищено, – бесстрастным и мелодичным голосом произнес Повелитель Лучей. – Теперь настало время очистить кровь!
Пение все убыстрялось и убыстрялось, становилось все выше и ритмичнее, свет стал мерцать все чаще.
Повелитель Лучей подошел сначала с одной стороны и быстрым движением перерезал вены на одной руке, потом – на другой, потом на обоих ногах – там, где они соединяются с туловищем, у паха, и лишь в последнюю очередь – на шее. И опять Ганин не испытал ни страха, ни удивления, ни боли; каждое прикосновение холодного металла причиняло невыразимое наслаждение. Кровь вытекала сильными толчками и тут же впитывалась в жертвенник, словно вода – в губку. Наслаждение тупой волной ударило в мозг и он больше не мог думать, не мог видеть, не мог ничего хотеть и не мог ничего слышать…
Наконец, когда вся кровь покинула его тело, Повелитель Лучей опять поднял свой кинжал и, на самой высокой ноте, которую взяли таинственные певцы, он с размаху вонзил его в пуп. И опять Ганин почувствовал не боль, а острое наслаждение, однако на этот раз Повелитель Лучей не вынул кинжал из раны. Кинжал завибрировал и стал двигаться на манер насоса, только насоса «наоборот» – не высасывая, а закачивая что-то внутрь Ганина, да и на кинжал он теперь был не похож: какая-то резиноподобная трубка вместо лезвия, серебристая воронка вместо рукояти. Ганин с трудом открыл глаза и увидел, что потолка над ним уже нет, но только черное небо, покрытое мириадами ярчайших звезд – таких он никогда не видел –, а в их центре – огромная круглая луна, с женскими чертами лица, сладострастно глядящая на принесенного Ей в жертву Эш Шамаша. Воронка впитывала в себя призрачный лунный свет и закачивала его внутрь тела Ганина и от этого тот чувствовал невыразимое наслаждение.
Помимо того, что ощущения от вибрации резиноподобной трубки были приятны, сама серебристая жидкость, расплавленный лунный свет, наполняла его тело новой силой. Он чувствовал себя совершенно по-другому, чем раньше, он чувствовал, что он стал как-то по особенному чист, как-то по особенному силен, как-то по особенному мудр. Он мог с легкостью ответить, например, сколько звезд он видит над своей головой, даже не считая их, он мог легко, в одно мгновение, долететь до любой из них – если бы только захотел и он мог бы обнять и поцеловать эту улыбающуюся луну… Он мог все, теперь он мог все!
Наконец, резиноподобная воронка прекратила вибрировать, и Повелитель Лучей взял ее в свою руку и вынул из пупа Эш Шамаша – она снова превратилась в серебристый кинжал, который он спрятал в ножнах на своем поясе.
– Встань, Эш Шамаш. Ты очищен. Теперь ты достоин стать жрецом Королевы Ночи, достоин сочетаться с ней таинственным браком.
Пение опять из мажорного стало минорным, спокойным, свет постепенно угасал.
Ганин встал с жертвенника, точнее, слетел с него. Не успел он послать мысленный импульс мышцам ног и рук, как тут же взлетел в воздух как бабочка и плавно опустился на пол.
– Одень новые брачные одежды, Эш Шамаш. Ты не должен ходить обнаженным.
В голове Ганина тут же возник образ его новой одежды – свободной, серебристой, воздушной. Он знал, что стоит ему захотеть – и его мысль тут же станет реальностью. Ганин захотел – и вот он уже одет! Его новое облачение было копией одежд таинственных фигур – длинная до пят с серебристым плащом и капюшоном, закрывавшим почти все лицо.
– А теперь иди, Эш Шамаш! Иди к своей госпоже, к своей богине. Она уже ждет тебя!
Ганин посмотрел вверх и понял, что ему нужно подниматься прямо к улыбающейся луне. Но это задание ничуть не удивило его. В его сознании тут же вспыхнул образ многоступенчатой пирамиды – зиккурата – только не с восемью, а с тысячами тысяч ступеней – движущихся ступеней, так что стоило ему вступить на одну из них, как та понесла его наверх, на самый верх, как лента бесконечного призрачного эскалатора, а на самом верху исполинского зиккурата он встретил Ее…
Улыбающийся диск луны был всего в нескольких шагах от его лица, но яркий свет, исходящий от него, не слепил его глаза – свет был призрачным.
– Добро пожаловать, Эш Шамаш! Теперь мы, наконец-то, можем быть вместе – и мы будем вместе! – донесся мелодичный голосок. – Но с меня еще причитается! Ты отдал мне свое сердце и свою кровь, а, значит, свою душу, обитающую там. Это – самая высшая жертва, на которую способен человек. И я приняла эту жертву, отданную на алтаре моего сердца… Что я могу дать тебе взамен, мой возлюбленный Эш Шамаш? Я дам тебе вечность – ты будешь также вечен, как пламя, которое ты будешь всегда возгревать и которое ты всегда будешь поддерживать. Это пламя вечно будет возжигать в моих рабах пламень вожделения, а залогом этой вечности пусть будет этот маленький подарочек…
Взор Ганина упал на его собственную правую руку. В ярком лунном свете на его безымянном пальце отчетливо проявилось призрачное бледно-золотистое кольцо с двумя маленькими, чистыми как слеза, бриллиантами.
– Кольцо – символ вечности, а бриллианты на нем – слезы моего вечного одиночества, хранителем которых стал теперь ты, мой возлюбленный Эш Шамаш. И пока ты со мной, слез этих не будет больше на моих глазах! Ну а теперь тебе пора. Твое тело не может долго находиться без души, ты можешь умереть, а я пока этого не хочу. Тебе еще предстоит написать такой портрет… такой портрет…, которого не писал ни один из смертных, но не сейчас… не сейчас…
Луна замолкла, а призрачный зиккурат вдруг на глазах стал таять, словно утренний туман под лучами теплого солнца, и Ганин почувствовал, что он проваливается куда-то вниз, внутрь этого тумана, увязает в нем, как в болоте, и тонет, тонет, тонет… Последнее, что он увидел, это было ПЯТЬ пальцев правой руки, на одном из которых, безымянном, было надето бледно-золотое кольцо с двумя бриллиантами, которое, как и сам зиккурат, бледнело и развоплощалось.
– Помни, мой возлюбленный Эш Шамаш, – донесся до него откуда-то издалека мелодичный голос. – Сохрани мне верность, верность моим слезам… Впрочем, Я сама помогу тебе это сделать – мое кольцо станет для тебя крепче самых тяжелых кандалов и даже всесильный Геркулес не смог бы снять с тебя мой свадебный подарочек! – и уши резануло нестерпимой болью от громкого металлического звука холодного, неприятного беспощадного смеха, а потом голос пропал, и Ганин окончательно провалился в серебристый туман, в который превратился зиккурат, и стремительно полетел вниз, вниз и вниз, в кромешную черноту.