Страница 17 из 71
ЧЕТЫРЕ
Ганин проснулся утром сам, без будильника, с на удивление хорошим настроением и предчувствием, что в этот день обязательно должно произойди что-то чудесное, необычное, чего он ждал всю свою наполненную скорбями и разочарованиями жизнь, и что навсегда разделит ее на «до» и «после». Он еще некоторое время полежал в постели, размышляя, на чем же основано это предчувствие, и, после непродолжительных усилий, вспомнил. Ему опять снился портрет с солнцевидной незнакомкой!
В общем-то, она снилась ему и раньше, но в этот раз – вот чудо! – Ганин отчетливо вспомнил, что он видел себя ВНУТРИ портрета! Он сидел в той самой белоснежной деревянной беседке, прямо на берегу пруда с утками и лебедями, рядом ласково шелестели деревья в рощице, словно переговариваясь о чем-то своем на языке, недоступном для человеческого понимания, а совсем недалеко виднелся силуэт розового замка, а потом… Ганин ощутил легкое прикосновение чьей-то ручки, словно ласковое дуновение летнего ветерка, к своей шее и повернулся. Напротив него на скамейке беседки сидела девушка в соломенной шляпке с алыми лентами и улыбалась. Она четко и ясно произнесла мелодичным завораживающим голоском:
– Сегодня сбудутся все твои мечты!
А потом Ганин проснулся.
Эх, как хотелось ему в это мгновение продлить чудесный сон, побыть еще хоть чуть-чуть с солнечной незнакомкойв такой уютной беседке! А еще лучше – остаться там навсегда…
Ганин сладко потянулся и пошел умываться, тщательно бриться – в общем, приводить себя в порядок. Только он успел допить утренний чай, как раздался гудок автомобиля. Ганин в смокинге выскочил на улицу – его там уже ждал черный «мерседес», точь-в-точь какой же, как у Никитского, только с шофером за рулем.
А дальше была удивительная проездка в город. Ганин с некоторой печалью оглянулся на свой унылый домишко, на садовые участки и смутно почувствовал, что ему уже не суждено вернуться сюда никогда, что эта страница его жизни перевернута навсегда и что теперь его ждет что-то совершенно неведомое и даже немного пугающее. Но вскоре, когда машина выехала на федеральную трассу и садовые участки окончательно скрылись из виду, у Ганина повеселело на душе. Он с наслаждением, как ребенок, широко открытыми глазами наблюдал за пробегающими мимо окон деревьями, кустарником и махал им рукой, как старым знакомым: и в самом деле, эти леса он знал с детства, все их когда-то исходил в поисках ягод и грибов – с бабушкой и сам, в одиночку. А потом начались пригороды, город, и, наконец, улица Верещагина – широкая, многолюдная, с сильным движением. Ганин затаил дыхание, сердце трепетало в его груди, ладони вспотели и он вытирал их украдкой о сиденье.
Когда машина подъехала к парадному входу в Центральный областной музей – трехэтажному зданию XIX века, песочно-желтому, с портиком, колоннами и лестницей – там уже было столпотворение! Все пространство перед музеем было забито машинами, вся площадь внутри железной витиеватой ограды – народом, а внутри портика, у входных дверей, стояли тузы общества – сам губернатор, его заместители, мэр города и его заместители, депутаты областного и городского представительных органов, бизнесмены и, конечно же, их жены: мужчины в дорогих костюмах, женщины – в платьях самого разного фасона и расцветки, которых Ганин совершенно не запомнил – они слишком рябили в глазах и с его точки зрения были абсолютно безвкусны.
Чуть ниже, у самого портика, стояли журналисты – с камерами, микрофонами на длинных шестах, диктофонами. Длинноволосые девушки уже что-то говорили перед камерами своим телезрителям: «Видимо, что-то вводное, общую информацию», – подумал Ганин. Между портиком и народом стояли заграждения и сотрудники полиции. Народ же был рассечен на две части ограждением, между обоими частями была проложена красная ковровая дорожка. «Видимо, для меня», – со страхом подумал Ганин – ему казалось ужасным у всех на виду вот так по ней идти. «Совестно как-то…»
Погода стояла замечательная: голубое небо, ни облака, яркое солнце, пение птиц… «Прям как на моем портрете!» – с удовольствием подумал Ганин и мечтательно улыбнулся.
Когда он вышел из «мерседеса» и смущенно пошел по ковровой дорожке, усиленно заработали затворами фотографы, а когда он стал подниматься по лестнице к портику – к нему уже кинулись журналисты. Ганин открыл рот от неожиданности, но тут уже подскочил юркий худенький смазливенький молодой человек, чем-то напоминающий кота – круглое лицо, пухленькие щечки, реденькие усики, зеленые хитрющие глаза, мягкие и грациозные движения, прилизанные расческой и гелем жиденькие волосики, – тоже одетый в смокинг, и тут же затараторил мяукающим голоском:
– Господин Ганин не будет сейчас отвечать на вопросы… Его ждет губернатор… Будет пресс-конференция… Не сейчас… Не сейчас…
А потом, ловко подхватив Ганина «под локоток», повел его по лестнице вверх.
– Ой, спасибо Вам большое! – прошептал Ганин. – Вы меня просто спасли!
– Ничего-ничего, Алексей Юрьевич, всегда к вашим услугам! Моя фамилия Тимофеев, я – Ваш агент, вот моя визитка.
– А-а-а… Валерий Николаевич…
– Да-да-да! Обо всем потом, на банкете… Сейчас Вас ждет губернатор… – Тимофеев легонько подтолкнул Ганина в спину, прямо к толстощекому и круглому как шарик губернатору, который стоял у красной ленточки перед парадным входом в музей с ножницами в руках.
А дальше – все было как во сне. Ему кто-то что-то говорил – и губернатор, и мэр, и их замы, и бизнесмены, и их жены… Все что-то говорили, пожимали руки – у Ганина все их лица сливались в одно: у мужчин – брыластые, щекастые, с густыми бровями, холодными металлическими глазками-пуговками, вторыми подбородками; у женщин – крашенные-перекрашенные, с глазами-стекляшками и фарфоровыми зубами, смердящие невыносимыми духами до тошноты… Ганин всем смущенно и приветливо улыбался, всем что-то жал, что-то говорил, а кому-то даже целовал ручки, а потом ему всучили ножницы и он перерезал красную ленточку, а потом вошел внутрь.
Главный зал областного музея, располагавшийся на первом этаже здания, был уже оборудован его работами. Раскладушки, плакат и растяжки под потолком оглашали название выставки: «Усадьба князей Барятинских – жемчужина архитектуры нашего края. Художник – Ганин А. Ю.», а на стенах висели его собственные картины, которые он нарисовал в усадьбе, начиная с улицы – фасад, вид на пруд, фонтаны со скульптурами, аллеи, беседки – и заканчивая внутренним убранством: библиотека князей, бальная зала, трапезная зала, спальня… Все в золоте, все в предметах роскоши XVIII века – золотые литые витиеватые канделябры, статуи и статуэтки в виде обнаженных нимф, голеньких амурчиков с крылышками, мускулистых аполлонов, картины с важными мужчинами в напудренных париках и томными женщинами в декольтированных платьях с высокими прическами на головах, столовое серебро, резная витиеватая мебель, персидские ковры… В общем, перед глазами посетителя представал удивительно прекрасный и живой мир «елизаветинско-екатерининской эпохи», эпохи Великого века дворянства, роскоши и утонченности, мир, который был доселе скрыт за семиметровым зеленым забором со стальными воротами и автоматчиками в «хаки», а теперь открылся перед зрителями во всем своем изяществе и непревзойденной красоте, усиленной гениальной кистью доселе неизвестного художника.
Ганин был на седьмом небе от счастья, когда слышал восторженные возгласы и цоканья языком, легкий шум восхищения и громкую похвалу: «Нет, ну просто фантастика», «все как настоящее», «кажется, я могу потрогать», «я просто глаз не могу оторвать»… Вскоре зал был так заполнен людьми, что Ганину – вообще-то дремучему интроверту и большому любителю одиночества – стало не по себе. Ему было душно, хотелось куда-то убежать, а потому он и сам не заметил, как оказался на втором этаже здания, на галерее, откуда прекрасно можно было видеть происходящее внизу, при этом не страдая от того, что тебе дышат, так сказать, прямо в затылок, и здесь он смог, наконец, перевести дух.