Страница 13 из 71
– Правда? – удивился Ганин. – Хотел бы я ее встретить на самом деле, если она жива еще…
– Я отдам эту твою картину на выставку с надписью «Не продается». Авось, найдется твоя девица! – хохотнул Никитский. – Только я бы хотел познакомиться с ней пораньше.
Лицо Ганина исказила гримаса, но зеркальное окно водителя «мерса» уже закрылось и машина, выехав на ровное место, резко газанула и скрылась в полумраке.
Никитский приехал домой гораздо раньше, чем через 40 минут: дороги были свободны, а потому Никитский – большой любитель риска и быстрой езды – ехал на предельной скорости. Он открыл окна своего мерседеса и с наслаждением вытащил левую руку из окна, чувствуя как упругий прохладный воздух ласкает кожу на его ладони. Скорость создавала легкое ощущение эйфории, иллюзию свободы, и Никитский радостно засмеялся.
Скорость помогала пробудить приятные воспоминания, когда он, будучи молодым советским офицером, водил в атаку боевой Ми-24 на кишлаки моджахедов. Он до сих пор не мог забыть это потрясающее ощущение, когда ты ведешь боевую машину на полной скорости, когда ветер свистит в твоих ушах, ничего не слышно от шума винтов, а там, внизу, бегают многочисленные, с виду как игрушечные, фигурки людей, едут маленькие, как детские модельки, машинки, а стрелок по его команде нажимает гашетку – и яркие светящиеся ракеты летят прямо вниз, и там, на выжженной жарким афганским солнцем желто-бурой земле словно чудовищные цветы расцветают клубы ярко-оранжевого пламени, в стороны летят куски металла, обгоревших тел и бетона. Маленькие человечки что-то кричат, махают тоненькими ручонками, куда-то бегут, а стрелок выпускает вслед длинные свинцовые очереди из крупнокалиберных пулеметов и смеется, смеется и смеется…
«Да уж, – подумал Никитский – гонка на «мерсе» не заменит того кайфа, который был тогда, в Афгане! Кто знает, если бы не этот козел, полковник, так бы может быть и остался в армии… «Дьявольскую колесницу» не заменит ни один самый быстрый «мерс» на свете!»
Капитан Никитский был уволен из армии со скандалом. Однажды он на своей машине буквально стер с лица земли совершенно мирный кишлак, причем тогда, когда там был какой-то базар, погибло огромное количество народу. Это стало известно командиру полка. Тогда дело замяли, тем более, что, по слухам, вообще готовился вывод войск из Афганистана и на самом «верху» собирались дать амнистию всем «воинам-интернационалистам», замешанных в «военных преступлениях», но Никитского из армии все-таки уволили… Пришлось искать другую работу. Благо, Перестройка была в разгаре, как грибы после дождя появлялись кооперативы, а вместе с ними и – организованная преступность, в которой очень и очень нужны были крепкие «афганцы». Никитский быстро нашел там свое место, хотя у него и хватило ума при первой же возможности «отмыть» «отработанные» там деньги и свое лицо – дружеские связи с другими «афганцами», занявшими ответственные посты в милиции, в госучреждениях – ему в этом очень помогли. Он заработал приличные деньги на торговле сомнительными иномарками, а когда подвернулся момент, вложил вырученные деньги в приватизирующуюуся нефтедобавающую компанию… Когда Никитский стал уже «новым русским» в малиновом пиджаке и с золотой цепью на шее, долларовым «нефтяным» миллионером, он даже нашел того самого полковника, который его «сдал» – тот потерял обе ноги на войне и еле сводил концы с концами на пенсии. Никитский подарил ему протезы, оплатил операцию, дал денег жене и детям, но даже слов благодарности от него не дождался. Тот исподлобья посмотрел на бывшего капитана из-под кустистых светло-русых бровей и тихо сказал: «Не откупишься, Никитский, никогда не откупишься». И все, больше ничего не сказал. Но Никитский тогда только покровительственно похлопал бывшего начальника по плечу и велел своему секретарю открыть на его имя валютный счет, чтобы семья его сослуживца уже никогда ни в чем не нуждалась, но на следующий день узнал, что полковник Волков застрелился из наградного оружия…
«Из гордости – подумал тогда Никитский. – Ну и дурак, а я ведь из-за него такой кайф потерял!»
Конечно, уже когда Никитский стал богат, он купил себе вертолет, но это было не то: мало было летать, надо было, чтобы были эти игрушечные домики внизу, эти игрушечные человечки, машинки и чтобы ты, именно ты, был властелином их жизни и смерти, посылая огненный – ракетно-свинцовый – смерч вниз, и притом сам ощущая, как ты балансируешь на грани – стоит только кому-то из этих человечков из чего-нибудь в тебя попасть… Нет, ни обыкновенный вертолет, ни «мерс» никогда этого не заменят!
Но сейчас Никитский смеялся и на миг представил, что он до сих пор летит в этом вертолете, до сих пор он там, на той войне… И ему вдруг пришла в голову мысль, что все, что он делал в своей жизни потом – бизнес, разборки, гонки, бабы, наркота – это всего лишь попытка хоть отчасти вернуть то ощущения свободы, опасности и власти, которое он имел тогда, под вечно палящим солнцем Афганистана…
Но вот поездка окончилась. Черный мерседес мягко подкатил к огромному особняку XVIII века, принадлежавшего некогда роду князей Барятинских. Это было высокое бело-голубое трехэтажное строение в стиле елизаветинского барокко, с выдающимся портиком с треугольной крышей, мощными, но грациозными белыми дорическими колоннами, большими окнами из цветного стекла, посреди пышущего зеленью парка, с белокаменными беседками, фонтанами, прудом с утками и лебедями, тенистыми аллеями, посыпанными белым мраморным песком. Никитский урвал особняк в самом начале 90-х. Тогда это был закрытый санаторий для отдыха высоких партийных «товарищей» местного обкома. Когда имущество партии пошло «под молоток», Никитский благодаря своим «афганским» связям в администрации сумел за бесценок купить бывший дом отдыха – который по-хорошему мог стать музеем архитектуры «елизаветинской эпохи» – и превратить в кричащий символ образа жизни современного нувориша. Никитский даже не поскупился оплатить работу городских историков, которые сумели восстановить изначальный облик здания и его убранства, а сам ликовал в душе: «Все правильно! Раньше здесь жили одни князья, теперь другие» – ему нравилось думать о том, что теперь он – сын водопроводчика и крановщицы, бывший младший офицер советской армии – живет во дворце, принадлежавшем аристократам, чьи кости давно сгнили в могиле, а он вот жив, здоров и вполне доволен своей судьбой!
А потому, когда он увидел художника с мольбертом у ворот, просящего разрешение нарисовать его особняк, Никитский пришел в восторг, ведь и князей Барятинских кто-то рисовал давным-давно, и их портреты до сих пор красуются в Третьяковке, в Эрмитаже… И он дал добро художнику, но только с одним условием – написать портрет и его самого и его семьи, когда тот закончит рисовать поместье. В этом и был один из главных резонов выставки – «раскрутить» непризнанного гения Ганина, а потом заказать уже знаменитому художнику, заслуженному деятелю искусств РФ портрет своейсемьи, который увековечит его величие, как когда-то увековечили его портреты князей Барятинских.
Мягко шурша по гравию, черный мерседес заехал на территорию поместья, через открытые охраной ворота. Когда дверь машины открылась, к ней уже подбежали трое охранников в «хаки» и солнцезащитных очках с короткими автоматами АКСУ в руках. В охрану Никитский брал только бывших военных и только тех, кто прошел «горячие точки», а платил столько, что мог рассчитывать на их жизнь также, как на свою собственную.
– Валерь Николаич, Валерь Николаич! Мы уж забеспокоились… Взяли бы ребят, Вам без охраны никак нельзя!
– «Кому суждено быть повешенным – тот не утонет», – хмыкнул Никитский. – Вы мне нужны, чтоб детей да жену охранять, а себя я и сам защитить смогу, не мальчик, – он недовольно сморщился – терпеть не мог охрану рядом с собой, также как и водителя в машине – это мешало ему ощущать себя свободным, ощущать риск, делало его жизнь тюрьмой… – Лучше отнесите картину, которая на заднем сиденье, в дом, пусть повесят ее у меня в спальне, прямо напротив кровати, да поосторожней! – 5 лямов как-никак стоит! – и довольно ухмыльнулся, обнажив золотые коронки во рту. Двое охранников аккуратно, нежнее, чем мать младенца, вытащили упакованную в оберточную бумагу картину и осторожно понесли по главной дорожке в дом, а третий уже сел за руль, чтобы отогнать машину в гараж. Ворота медленно закрылись, словно чудовищные челюсти, проглотив свою жертву, с намерением больше никогда ее не выпускать из своего раззолоченного чрева.